Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
- Очень просто: отнес тело ребенка выше по течению реки и приобрел право обшарить все дома. Я верно выбрал место, где он якобы был найден, и объявил, что в поисках виновной обязан обойти все избы - от первой до последней и осмотреть груди всех женщин. Та, которая окажется с молоком и не сможет показать своего ребенка или доказать его естественную смерть, будет признана виновной. Известно вам или нет, какое отвращение питают наши женщины к подобному осмотру, только каждая из них мне заплатила, чтобы избежать унижения, и из этой аферы я извлек 1000 рублей серебром (4000 франков). Затем я похоронил ребенка, и вопрос был исчерпан... Как видите, это лучше, чем предать бедную женщину суду и обречь на смерть под кнутом или на ссылку в рудники. Наказание матери не вернуло бы жизни ребенку, не так ли?
- Нет, не вернуло бы.
- Ну вот, я поступил по-божески.
- Но не сомневаюсь, - сказал я, - что вы не дождались выражения признательности от Всевышнего и, конечно, при вашем воображении придумали еще кое-что.
- Да, прошлой зимой, например, меня осенила интересная мысль.
- Посмотрим, что за идея.
- В 30-градусный мороз я собрал крестьян и сказал: «Мои младшие братья, вы знаете, что император пьет только шампанское, которое привозят из Франции. А шампанское, говорят, хорошо только со льдом; итак, он требует себе льда со всей империи. Мы выломаем лед на Волге, а затем все, у кого есть телеги и лошади, повезут этот лед в Санкт-Петербург. А чтобы все было по справедливости, одни будут выламывать лед, другие его повезут. Но, мои младшие братья, нужно нам поспешить: как бы не нагрянула оттепель». Вы прекрасно понимаете, что никому не надо было ломать и возить лед. Однако я, настаивал, давил, угрожал. Как-то собрал их снова и говорю: «Друзья мои хорошие, я понял, как нужно поступить, чтобы все рукоплескали в вашу честь». Сделалось тихо, и это означало внимание, с каким каждый из них приготовился меня слушать. «Император просит льда, - продолжаю, - но лед это - не вино, которое в одной провинции доброе, в другой плохое. Лед это лед, и будет ли он с Волги или еще откуда-нибудь, его качество от этого не страдает». Единодушное согласие встречает мои слова. Говорю дальше: «Эх-ма! Я распорядился ломать его не на нашей реке, а на Ладожском озере; это ближе к Санкт-Петербургу, следовательно, и перевозка обойдется дешевле, и прибудет лед раньше». «Ура! - закричали крестьяне. - Да здравствует наш stanovo; - с т а н о в о й!» «Это скоро сказано, дети мои, для ломки льда мне нужно нанять rabotschiks – р а б о ч и х, а это мне станет в 2000 рублей, не менее». Крестьяне, которые начали что-то понимать, закричали от ужаса. «Если хорошенько поторговаться, то самое малое - 1500 рублей. Даю вам три дня, решайте. Не забудьте про оттепель!» Через три дня староста принес мне 1500 рублей.
- Очень изобретательно, - оказал я ему.
- Время от времени, - продолжал становой, - я показывал им также свою службу. Как-то один крестьянин из Савкино устроил пожар. Вы знаете, почтеннейший, что здесь, если дом горит, то все горит.
- А зачем он устроил пожар в своей деревне?
- Ох, кто его знает!.. Иной раз думает таким способом выразить возмущение своему владельцу, который, бывает, позарился на его сестру, велел высечь кнутом его жену, или решил отдать в рекруты его сына; тогда, чтобы отомстить, он устраивает поджог и становится бродягой… Один крестьянин, значит, устроил пожар в деревне Савкино, и она сгорела дотла - это хорошо. Староста пишет au pomeschik – п о м е щ и к у, просит его разрешить крестьянам рубить его леса. Помещик разрешает, но отводит для порубки дальний лес - за восемь верст, хотя лес стоит и у ворот деревни. Что же делают мои пройдохи? Вместо того, чтобы валить ели в дальнем лесу, они рубят их поближе. И вот, в один прекрасный день, когда дома уже были выстроены, а там их числом до двухсот, становится известно, что помещик что-то пронюхал и посылает управляющего с инвентаризацией. Вы понимаете, конечно, - бревно на бревно, 60-70 елей на дом, а домов две сотни - какой просвет образовался в лесу. Каждому грозило получить по 200 розг, а некоторым, возможно, - отправиться в Сибирь. К кому они обращaются? Ко мнe, зная, что я человек с возможностями. «Каким временем располагаете, голубчики мои», - спросил я их. «Месяц в запасе», - отвечают. «Месяц? Тогда вы спасены». И шельмы мои скачут от радости. «Да, - добавил я, - но вы знаете поговорку, что за добрый совет никаких денег не жаль». Мои молодцы слушают дальше, хотя больше не пляшут. «Каждому из вас станет в 10 рублей серебром; ни во что, можно сказать». Они громко вскрикивают. «А как же, - говорю, - одно из двyx. Подумайте, у вас только месяц. Через три дня будет поздно». На следующий день снова приходят, предлагают по 5 рублей. «Десять рублей и ни копейки меньше». Возвращаются, предлагают по 8 рублей. «Десять рублей, голубчики мои! Десять!» На третий день приходят согласные на десятку с каждого. «Ну, - говорят, - отвечаете, что с нами ничего не случится?» «Отвечаю: не заметят, что пропало хоть одно дерево». «И, прежде чем коснуться денег, откроете нам, каким образом все утрясется?» Должен заметить, что русские крестьяне дьявольски недоверчивы. Что и неудивительно, их так часто обкрадывают. «Охотно, - отвечаю, - но, если я вытаскиваю вас из этого дела, устраивает вас заплатить по 10 рублей с избы?» «Устраивает». «Ну, ладно; на дворе ноябрь. Лежит четыре фута снега. Установился санный путь. Так пусть каждая семья срубит в дальнем лесу столько елей, сколько срубила здесь для строительства, пусть привезет сюда и расставит их в снегу. В оттепель они упадут это верно, но оттепель наступит в мае, а вернувшись весной, управляющий увидит только след лесного пожара». «Ей-богу, способ хорош, - одобряет самый старый крестьянин; - да, хорош». «Тогда давайте сюда по десятке с избы». С этим никто не спешил. «Скажите, - снова начал тот же крестьянин, - а не будет ли довольно по 5 рублей?» «Вы согласились платить по 10 рублей; 10 рублей или ничего». «А теперь давайте посоветуемся: если бы мы ничего вам не дали?..» Вы понимаете, это такая манера разговаривать. «Если бы вы ничего мне не дали, чудаки мои, то я сделал бы вот что: по приезде управляющего, подошел бы с ним к первой же установленной ели и сказал бы...» «Я пошутил, - схитрил крестьянин. - Вот 10 рублей, месье становой, и на этом спасибо». И каждый отдал мне свои деньги. А через три недели густо стояли в деревенском лесу ели и, казалось, всегда там росли. Когда приехал управляющий, ему показали «нетронутый» лес и место вырубки в дальнем лесу. Он отбыл в убеждении, что помещику подан ложный рапорт, и вопрос был снят. А меня через год назначили исправником, и я из Саратовской перебрался в Тверскую губернию, где теперь служу.
- У вас, у исправника, не убавилось воображения с тех пор, как вы были становым приставом?
- Ох, - слишком много хотите вы узнать, и все в один день! - сказал мне под конец собеседник с усмешкой, свойственной русскому служащему. Будучи исправником, я рассказал вам о проделках становых, а чтобы узнать, чем занимаются исправники, обратитесь к становому.
- Впрочем, все одно, - добавил он. - И признайтесь, что крестьяне - отъявленные бандиты; не сумей я тогда доказать им, что я самый хитрых из них, они украли бы мои 2000 рублей.
___
После станового пристава, я обещал вам управляющего, но позвольте заняться с ним позже; такой случай еще представится. Не волнуйтесь, ожидание не нанесет вам потерь.
Сегодня я собираюсь сопровождать вас при посещении одной из тюрем Санкт-Петербурга; поспешим: завтра колонна узников отправляется в Сибирь.
Так же, как становому, который поведал о своих подвигах, я дам слово и осужденным и позволю рассказать о совершенных ими преступлениях.
Возможно, вы увидите родственную связь между плутнями одного и преступлениями других.
Я велел спросить у начальника полиции разрешение, чтобы посетить тюрьму и побеседовать с некоторыми приговоренными к каторжной работе на рудниках. Он не только это разрешил, но и выделил человека для сопровождения. Сопровождающий получил на руки приказ для начальника тюрьмы.
Моя встреча с ним состоялась в 10 часов утра в кафе пассажа, выводящего на Невский проспект. Он меня уже поджидал. Я был с дрожками. Он поднялся на них, сел подле меня, и мы поехали.
Тюрьма расположена между Гороховой и Успенской улицами, и, значит, оказались мы там в момент. Мой провожатый представился, предъявил приказ. Нам выделили тюремного надзирателя, обремененного связкой ключей; он пошел впереди нас по коридору, открыл дверь на винтовую лестницу, спустился вниз примерно на 20 ступенек, открыл вторую дверь, в другой коридор, по сырым стенам которого можно было судить, что мы попали в цокольный этаж. Там надзиратель спросил моего провожатого о моих дальнейших намерениях. Тот, превосходно владея французским и выполняя роль переводчика, перевел мне его вопрос. Я ответил, что, не зная осужденных, хотел бы войти к любому из тех, кто приговорен к каторжным работам на рудниках. Надзиратель отпер первую же камеру.
