Александр Янов - Россия и Европа-т.3
века[128]. Увы, и там было то же самое. Этим, я думаю, и объяснялось моё облегчение, когда я узнал о выходе в 2007 году уже упоминавшей-
Кострикова Е.Г. Российское общество и внешняя политика накануне Первой мировой войны. М., 2007. С. 396.
ся монографии Е.Г Костриковой, специально посвященной внешнеполитическим проблемам России накануне Первой мировой войны37. Уж здесь-то, был я уверен, не уйти автору от «проклятого вопроса».
Признаюсь, чтение монографии Костриковой добило мою веру в академическую историографию. Опять никакой загадки, никакой альтернативы губительной войне. Даже имён Дурново или Розена нет в именном указателе книги. О Соловьеве и говорить нечего. Витте упомянут дважды, но оба раза по поводам, не имеющим ни малейшего отношения к его внешнеполитической позиции. Ничего, кроме набивших оскомину в советские времена намеков, что вроде бы «помещичьи круги» были за сближение с Германией, тогда как «крупные финансовые, торговые и промышленные капиталисты» предпочитали союз с Антантой. Вот примерно так: «В России еще сохранялись силы, преимущественно помещичьего толка, настроенные на кардинальную перемену внешнеполитического курса страны в пользу Германии. И они были близки к Николаю II. Однако... сторонники Антанты имели значительный перевес»38.
Почему, однако? И что общего имела, скажем, газеты Земщина (прогерманского толка) с помещиками? И было ли антигерманское суворинское Новое время на содержании у «крупных финансовых капиталистов»? Конечно же, нет у автора даже попытки ответить на эти вопросы, кроме примитивно-советских «классовых» суррогатов. Ей богу, вполне уместна была бы такая монография в разгар брежневских 1970-х.
Еще важнее, однако, другое. А именно, что даже с перенятой у советских историков фаталистической позиции простого клерка в суде истории, призванного лишь еще раз зарегистрировать её приговор, все равно не сходятся у автора концы с концами. Судите сами. Мы уже знакомы с «убежденными монархистами и буржуазно-помещичьими кругами, традиционно ориентировавшимся на укрепление политических и экономических связей с Германией»39. Знаем мы также, что круги эти «были близки к Николаю II», Верховному главно-
Кострикова Е.Г Цит. соч.
Там же. С. 397.
командующему, ответственному за внешнюю политику страны. Знаем и то, что «даже В.Н. Коковцова и П.А. Столыпина называли в числе сторонников сотрудничества с Германией»40. Знаем, наконец, что «для германского правительства было очень важно в случае возможного столкновения удержать Россию от активной поддержки Англии»41.
Всё это, подчеркиваю, знаем мы от автора. В том числе и то, что Германия вовсе не приглашала Россию принять участие в войне против Англии, но всего лишь пыталась удержать её от «активной поддержки» своего главного соперника. И это в общем совпадало с позицией вооруженного нейтралитета России «в случае возможного столкновения», с той самой, другими словами, позицией, которую отстаивали Витте, Розен и Дурново.
Чего, однако, мы не знаем и так, к сожалению, от автора и не узнаем, это каким образом в решающий час «помещичьи круги», включая самого Верховного главнокомандующего, оказались вдруг в рядах «партии войны». Как случилось, что «26 июля, в день объявления Манифеста о начале войны с Германией, Государственная дума почти единогласно выразила свою солидарность с государем и правительством»?42 Это-то как объяснить?
«Крупные капиталисты, прочно связанные с Францией и Англией»43 сумели все-таки в последнюю минуту переубедить «помещичьи круги, ориентированные на укрепление политических и экономических связей с Германией»? Переубедить, несмотря даже на то, что именно Германия была тогда крупнейшим торговым партнером России? Или вдруг прозрели эти «помещичьи круги» и поняли, что все последние десятилетия они, ориентируясь на Германию, ошибались? Или что?
Скудный классовый инструментарий, унаследованный Е.Г. Костри- ковой (и её коллегами-«академиками») от советской историографии, не позволяет им даже поставить решающий вопрос, почему все-таки
Там же.
Там же. С. 114.
Там же. С. 390.
предпочла Россия фатальный риск вооруженному нейтралитету. Не позволяет увидеть за ним огромную загадку, сформулированную Соловьевым (загадку, о которой автор, судя по именному указателю, даже не подозревает). Недаром же заключительные главы её монографии посвящены не имеющему никакого отношения к делу вопросу о реформе МИД - в канун апокалипсиса, не оставившего даже следа ни от этой реформы, ни от самого этого министерства.
Ясно, одним словом, что, поскольку никто из российских историков так и не попытался до сих пор поставить вопрос о роковой ошибке России в июле 1914 года, то нет на него и готового ответа. Я не говорю, что такой ответ есть у западных историков (мы видели в вводной главе, как упорно отбивались от него наши польские коллеги). Но они, по крайней мере, свободны от официозного советского фатализма, понимают, что у большинства стран, принявших участие в Первой мировой войне был реальный выбор. И каждая из них совершила свои ошибки.
В частности, как полагает популярный сегодня в Америке историк Ниалл Фергюсон, «русские упорно игнорировали все свидетельства, что их политическая система рухнет из-за напряжения еще одной войны, пришедшей по пятам поражения от рук Японии в 1905 году. Только у французов и у бельгийцев не было выбора. Германия напала на них и они должны были драться»44. Тот же Фергюсон предположил даже, что, не ввяжись в 1914 году в войну Британская империя, она и сегодня была бы мировой державой45.
Так или иначе, свобода от угрюмого советского фатализма, до сих пор сковывающего по рукам и ногам российских историков, внушает надежду, что ответы на вопросы, так и не поставленные их коллегами в нашем отечестве, могут быть в конце концов найдены. Но где она, эта свобода, в сегодняшней России?
Есть, однако, в мировой историографии несколько пусть и косвенных, но все же интересных версий, пытающихся объяснить предсмертную патриотическую истерию, сотрясавшую культурную элиту России в начале XX века. Было бы недобросовестно, да и нелепо их
Ferguson Niall. Empire. 2002. P. 249.
Cited in Foreign Affairs. 2008, May/June. P. 22.
игнорировать. Попробуем в них разобраться.
Честно сказать, работа эта сложнейшая. И потребует она от читателя почти такого же напряжения мысли и терпения, какого потребовала от меня. Но избавить от неё читателя я не могу. Просто потому, что, не пройдя вместе со мною по всем мыслительным тропинкам, по которым шли к разрешению этой громадной загадки сильные умы наших предшественников, не сможет он быть уверенным в правомерности её решения, предложенного ниже.
[лава девятая
Версия Хатчинсона ^^ петровскую рос»»
Высказана она канадским историком еще в 1972 году в скромной статье «Октябристы и будущее России». С тех пор статья Хатчинсона стала образцовым исследованием октябризма, которое обязательно цитируется в каждой книге, посвященной русской истории XX века. Автор констатирует как нечто само собой разумеющееся, что краеугольным камнем имперской внешней политики либеральной партии конституционных монархистов с самого момента ее образования в 1907 году было следующее убеждение: «Россия должна сконцентрировать всю свою энергию на экспансии на Балканах»46. Но когда он углубляется в тему и обнаруживает, что «решение правительства не объявлять войну Австро-Венгрии, аннексировавшей в 1908 г. Боснию и Герцеговину, рассматривалось октябристами как предательство исторической роли России»47, в его анализ закрадывается некоторое удивление.
А когда подходит он к событиям марта 1913-го и к демаршу октябриста Родзянко, председателя Думы, требовавшего в письме к царю атаковать Константинополь («Проливы должны быть наши, - писал Родзянко, даже не подозревая, что цитирует Достоевского. - Война будет принята с радостью и сразу повысит престиж правительства»48)» удивление автора достигает такой степени, что он не может удер-
Hutchinson J.F. The Octobrists and the Future of Russia. Slavonic and East European Review. 50.1972. P. 223
Ibid. P.225.
жаться от восклицания: «Да они и впрямь были вполне серьезны, выступая адвокатами авантюристической военной политики»49. И это уже требовало какого-то объяснения.
«Без сомнения, - замечает он, - ни один октябрист не мог представить себе империю, трансформированную в Федерацию или в Конфедерацию автономных или хотя бы полуавтономных государств».50 Как раз напротив, они с энтузиазмом поддерживали «разрушение автономии Финляндии, сокращение польского влияния в западных провинциях, враждебность к украинскому движению, т.е. все инициативы правительства Столыпина»51. А уж в отношении к ситуации на Балканах, октябристы шли, как мы видели, куда дальше правительства, практически непрерывно «лоббируя вооруженную интервенцию»52 и обвиняя правительство не просто в нерешительности, но даже в прямой измене интересам империи. Иначе говоря, в 1908-1914 годах октябристы странным образом вели себя в точности, как славянофилы Ивана Аксакова в 1870-е. Почему бы это?
