Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
- А ты не сделал ничего такого, что могло бы задеть императора?
- Нет.
- Ничего не говорено против него?
- Он - в моем сердце.
- Тогда он не может обойти вниманием чего-то в твоем военном наряде.
Друг оглядел генерала с ног до головы и воздел руки к небу.
- Черт возьми! Я в этом абсолютно уверен.
- В чем?
- Ты идешь к императору в треуголке, когда армия уже целую неделю носит прусские каски. Мой друг, швырни свою треуголку в Неву и купи каску.
Генерал*** следует дружескому совету и предстает на следующей аудиенции с каской в руке. Император хвалит его, обнимает, награждает звездой ордена Александра Невского.
Только один человек во всей империи в этом отношении был придирчивей и строже императора: великий князь Михаил.
Кауфман, сын генерала - коменданта крепости в Киеве, воспитанник Инженерной школы, офицер и слушатель Высшей школы, переходит улицу с расстегнутым воротником; он шел к другу, напротив, поработать. Курсант, к несчастью, встречается с великим князем Михаилом, и тот на пять лет делает его солдатом саперных войск.
Два молодых офицера пошли в баню, набросив шинели поверх рубашек, вместо того, чтобы быть в полной форме. Встретились с императором Николаем и решили, что пропали. Но это был добрый день.
- Скорей проходите, - крикнул он, когда они остановились, приветствуя его, - за мной идет Михаил!
Император во всем, как в политике, проявлял непреклонную волю. Утвердил официальную церковную архитектуру, такую, какая ему понравилась - лично ему; он считал ее византийской, а она была лишь барокко. Первый образчик этого стиля ему представил архитектор Тонн. Император нашел проект великолепным и велел, чтобы в будущем все храмы строились в соответствии с ним. И в самом деле, от этого проекта не отступали в течение 30 лет. Люди искусства надеются, что навязанная архитектура умерла вместе с ним.
Между прочим, никто другой не обладает большим правом верить в собственную непогрешимость, потому что никого, кроме императора, не окружает так много подлых льстецов. Как-то в гололед, когда Николай шел пешком, он изволил упасть в самом начале Малой Морской улицы. Сопровождающий адъютант упал на том же самом месте. Ибо никто, по сравнению с императором, не должен оказываться более ловким.
Однажды утром император велел впустить к нему князя Г..., главу почт и великого камергера, как только тот прибудет; слуга, раб инструкции, пригласил войти князя в спальню императора, когда Николай переодевался. Император, шутя, бросил ему снятую несвежую рубашку. Князь Г... упал на колени.
- Sire, - сказал он, - прошу ваше величество о неслыханной милости быть погребенным в вашей рубашке.
Эта милость была дарована. Но император умер, а князь Г... живет. Предлагается пари, что он даже не знает, куда дел рубашку, выпрошенную как саван.
Император Николай шутил редко; однако приводят две-три его шутки.
Когда он велел отлить четырех коней из бронзы для Аничкова моста, на крупе одного из них обнаружилась надпись (Она передается с издержками версификации, но их нужно простить иностранцу. – Прим. А. Дюма.):
«Rassemblez donc l’Europe enti;re,
Pour lui montrer quatre derri;res».
_
«Соберите ж народ всей Европы -
Показать ей четыре попы».
Об этом случае начальник полиции представил доклад императору, который ниже написал:
«Chercher le cinqui;me derri;re,
Y dessiner l’Europe enti;re.
_
Найти пятую попу,
Изобразить на ней всю Европу.
Быть по сему.
Николай».
Однажды вечером в Москве, в театре, в первых рядах партера, император увидел графа Самойлова, который славился умом, мужеством, богатством и беспечностью. Он не любил Самойлова, потому что тот, как Алкивиад, занимал двор и город своими эксцентрическими выходками. В Самойлове было столько изящества и обаяния, что его улыбка расценивалась как настоящий подарок. Адъютант Ермолова, он воевал на Кавказе с большим блеском. Одно время император держал его при своей персоне, но, когда сам поехал на Кавказ, его с собой не взял. Самойлов попросился в отставку и ее получил. Лето он проводил в Москве, зиму – в Санкт-Петербурге. В театре Самойлов показал себя большим эксцентриком, чем всегда, держался с большой небрежностью и развязностью, чем обычно. Как все он встал, когда вошел император, но сразу, как только император сел, он развалился, играя лорнетом и подавая громкие реплики своего одобрения.
В тот вечер играл Ланской. Актер обладал бесподобным талантом имитации. Император пригласил к себе импресарио и велел ему в понедельник поставить пьесу, где Ланской, как комический персонаж, предстал бы публике в костюме, с манерами, речью и гримом под Самойлова. Импресарио передал Ланскому приказ императора и подобрал пьесу для очередного спектакля.
Когда Ланской появился на сцене, его встретил сплошной крик театра, настолько точной была копия Самойлова; когда он заговорил, начал жестикулировать, с залом творилось уже нечто другое, потому что это был Самойлов, который говорил и жестикулировал. Император подал пример к тому, чтобы рукоплескать; и театр взорвался аплодисментами. Самойлов как бы на свой счет принимал возгласы «Браво!», бурную реакцию толпы и, казалось, чрезмерно потешался в течение всего вечера. После спектакля, он прошел за кулисы и появился у Ланского, когда тому вручали 1000 рублей от императора. Самойлов глянул со стороны на императорский дар и, несмотря на присутствие камергера, пожал плечами.
- Вы прекрасны, мой дорогой Ланской, - сказал он актеру; - это был я с головы до ног: жест, интонация, внешность; однако кое-что упущено в костюме: три бриллиантовые пуговицы. Хотелось бы отдать получше, но предлагаю вам такие, какие есть.
Он оторвал от своей рубашки бриллиантовые пуговицы и подал их Ланскому. Стоили они 20 тысяч рублей.
Каждое утро император Николай вставал между 4 и 5 часами летом и между 5 и 6 часами зимой. Позже, неизменно в 8 часов, совершал прогулку по Адмиралтейскому бульвару. И никто, под страхом немедленного ареста, не мог к нему подойти.
Однажды император встречает нашего соотечественника Верне, актера Французского театра в Санкт-Петербурге; останавливает его, беседует с ним о новой пьесе, в которой тот будет занят вечером, спрашивает, какова она, хороша ли у него роль и т.д. После этой встречи, Верне немедленно хватают полицейские агенты, которые никогда не выпускали императора из поля зрения.
Вечером император приезжает в театр, садится, против обыкновения ждет целых пять минут, но занавес не поднимается. Посылает адъютанта узнать причину задержки спектакля. В ложу поднимается режиссер и, дрожа, объясняет: что-то серьезное случилось с месье Верне, он не придет в театр; за ним уже посылали, и получили ответ, что он вышел из дому в 8 часов утра и не возвращался.
- Как! - оказал император. - Но я его встречал сегодня утром; даже говорил с ним.
- Вы с ним говорили? - спросил граф Орлов.
- Да, расспрашивал детально о пьесе, которую играют сегодня вечером.
- Тогда я знаю, где он.
- Где?
- Он арестован, черт возьми!
Граф Орлов отдает приказ своему адъютанту, десять минут спустя трижды подают сигнал о начале спектакля, занавес поднимается, и на сцене появляется Верне.
После первого акта, император выходит из ложи, останавливает за кулисами Верне, выражает сожаление о случившемся и опрашивает, что он мог бы сделать для актера, чтобы тот забыл о неприятностях.
- Sire, - отвечает Верне, - в будущем, если меня встретите, будьте так добры больше не оказывать мне честь говорить со мной.
Мы сказали, что императора всегда сопровождал эскорт полицейских агентов. Так вот, одним зимним утром он заметил такого агента, который открыто сошел с элегантных дрожек и следовал за ним, завернувшись в добротную шубу, тогда как сам он кутался в старую шинель. Николай подал знак агенту подойти; тот повиновался.
- Мне уже примелькалось ваше лицо, месье, - сказал император.
Агент поклонился.
- А кто вы?
- Quartalnoy nadziratel – К в а р т а л ь н ы й н а д з и р а т е л ь, надзиратель квартала Зимнего дворца.
Звание квартального надзирателя соответствует нашему званию комиссара полиции.
- Какое у вас жалованье?
- Двести рублей, sire.
- В месяц?
- В год, sire.
- Почему же вы так хорошо одеты?
- Потому что, sire, человек при вашем величестве обязан, полагаю, и в этом оказывать вам честь.
- Значит, вы воруете, как и другие?
- Пусть ваше величество меня простит, но это я оставляю моим начальникам.
