Hairuzov - Tochka vozvrata
– Я звонил в Тунку Шувалову. Он ждет вас на аэродроме. Я прилечу следом.
– Ты мне сегодня нравишься как никогда, – вновь рассмеялась Саяна. – Деловой, напористый. Скажи, ты прочел Доржи Банзарова?
– Конечно. Вот послушай, что я нашел у него, – сказал я. – Для того, кто ступает на путь просветления, существует двадцать трудновыполнимых вещей. Трудно бедному быть щедрым, трудно власть имущему не употребить свою власть для удовлетворения своих желаний, трудно не рассердиться, когда оскорбляют. Трудно изучать широко и глубоко. Трудно побороть гордость. Трудно найти хорошего друга. Трудно не спорить о правильном и неправильном. – Я сделал паузу и, вздохнув, продолжил: – Летчики говорят, что в авиации от Полярной звезды идет весь отсчет. И не только в авиации. Северную сторону юрты монголы и буряты считают самым почетным местом. Туда сажают самых именитых и важных гостей. Полярную звезду они считают вершиной мировой горы, пупом неба, осью мирового круговращения. Вот и думаю, от чего мне начать свой отсчет?
– Начни от человека, – посоветовала Саяна. – С той самой женщины, что прыгнула в тайгу.
– Ты права! – воскликнул я. – Я буду снимать вас на Иркуте. Пока что там все, как и во времена Чингисхана. Чистая вода, горы, Сухарбан, сарлыки.
– Хвосты которых идут на приплеты, – в тон мне засмеялась Саяна.
– И люди. Почему, получая все, человек не успокаивается и порою не знает, что ему нужно? Почему ни он сам, ни душа его не знают той гармонии и совершенства, как окружающая его природа?
– Поклоняясь природе, буряты-язычники населили ее духами, придумали множество мифов, объясняющих происхождение мира, – ответила Саяна. – Их можно понять – кто не восхитится красотой Байкала, небом, гольцами, водопадами, твоим Иркутом. Наверное, только человек, пахнущий равнодушием. Но своим природным чутьем этот народ осознал: сколько ни стучи в бубен, ни брызгай водкой во все стороны Бурхану или еще кому, ни развешивай тряпочек на деревьях – твои отношения с другими людьми не будут такими же гармоничными, как сама природа. А спасение человека от душевного разлада дает только одно – совершенная любовь, которую и явил нам Господь. Он нас любит такими, какие мы есть. И дает нам возможность и время исправиться. По своей любви к людям он нам дал заповедь: так же, как ты относишься к себе, относиться и к другим: «Возлюби ближнего своего, как самого себя».
Провожая Саяну в аэропорт, я попросил Дениса записать номер своего мобильного телефона и сказал, чтобы они, долетев до Иркутска, позвонили мне. Денис тут же занес мой номер в память своего мобильника.
– Немец, он и есть немец, – пошутила Саяна.
– Григорий Петрович, ты мне скажи, Иркут – опасная река? – спросила меня Катя Глазкова, когда мы возвращались из аэропорта.
– Любая река опасна. Все зависит от человека, который заплывает в нее, – ответил я. – Можно утонуть и в луже.
– Называется успокоил. И все-таки? Не все родители рискнули послать в эту экспедицию своих детей. Дорого, опасно. Хорошо, что Торбеев снял многие вопросы. Авиакомпания «Иркут» взяла на себя расходы по перелету. Котов сказал, что Шнелле даст денег на журнал.
– Так ты с них теперь и спрашивай.
– Этот номер тебе не пройдет, – засмеялась Глазкова. – Первым, пусть хоть и невольным, агитатором стал ты, Григорий Петрович, – засмеялась Катя. – Моя Машка, после того как ты живописал Иркут, буквально сошла с ума. Поеду и все тут! Всем хочется взглянуть на сарлыков, у которых хвосты идут в женские приплеты. Вон Янка даже Дениса с Мишуткой взяла. Честно говоря, мне стало спокойнее, когда она согласилась лететь. Яна там все возьмет под свой контроль. Уж я-то ее хорошо знаю.
– Она им хочет показать места, где родилась.
– И вообще, там как, не опасно? – думая о чем-то своем, спросила Катя. – Я слышала, что недавно в вашей тайге было нападение на склад, где хранилось золото. Случаем, это не на Иркуте?
– Ты что, считаешь, что у нас там прямо по улицам ходят шайки золотограбителей? Ну не Дикий же там Запад!
– Там для меня дикий Восток. И туда улетела моя дочь.
– Так надо было полететь с ней вместе. Взять с собой в дорогу Калашников, ну, на худой конец, ТТ или Макарова. Заказать бронежилет.
– Вот этого не надо. До такой крайности, я думаю, мы еще не дошли.
– Они же полетели не одни.
– Яна мне сказала, что Вадим Торбеев – опытный проводник и уже не раз сплавлялся по горным рекам.
– Я несколько раз сплавлялся по Иркуту, – с гордостью сообщил я. – Но, как видишь, целый и невредимый стою перед тобой.
До Москвы ехать еще было далеко, и я начал рассказывать про свое плавание по Иркуту.
То место, куда через болото привела нас Жалма, было поистине царским. Мы набрали столько брусники, что на разостланном брезенте уже не хватало для нее места. Теперь нужно было решать другую задачу: не только вынести бруснику из тайги, но и провезти ее до Иркутска. Пришедший на подмогу Саня Корсаков принес дурную весть: оказывается, не доезжая Култука, в самом узком месте – Карантине, где когда-то скотогоны и ветеринары проверяли скот, местные власти выставили милицейский пост. У всех, кто проезжал или проходил мимо, милиция и лесники отнимали ягоды в пользу государства. Пост снимали, когда окружающую тайгу заваливало снегом.
– Давай мы их объедем, – предложил Корсаков.
Его мысль была проста и гениальна: Саня предложил использовать Иркут не только как удобную неподконтрольную милиции дорогу. На таежной реке еще недодумались отнимать таежные дары. Мы вернулись в село, нашли несколько автомобильных камер, связали их веревками, накачали воздухом, сверху настелили доски. Получился приличный плот. На нем по воде мы прибыли к нашему табору, загрузили собранную ягоду и, минуя милицейский пост, поплыли по Иркуту. Тихо и неслышно несла река резиновый плотик, свежий ветерок отгонял таежную мошкару. На этот раз Микола-бурхан, так буряты называли святого Николая-угодника, которого они признавали за своего, помог нам благополучно добраться аж до самого Иркутска. По водной дороге мы прибуровили где-то около пятидесяти ведер ягод, так что моя мама не знала, куда ее деть. Своя ноша не тянет, часть лесного урожая мы продали, остальную засыпали в бочки.
Мой рассказ окончательно успокоил Катю, и она, записав мой номер мобильного телефона, поехала к себе в редакцию. А я поехал собираться в командировку.
Съемочная группа состояла из трех человек: двух операторов и седоватого режиссера, которого, как и меня, звали Григорием. Выяснилось, он несколько лет не вылезал из Чечни, снял там несколько фильмов. И я, вспомнив слова Неонилы Тихоновны о том, что безвыходных ситуаций не бывает, поблагодарил судьбу. На все, как говорится, воля Божья. Это были профессионалы, которые измеряли человеческую жизнь иными мерками. Перед отлетом я еще раз позвонил Корсакову, чтобы он встретил Саяну, затем своему бывшему командиру Шувалову, чтобы тот был готов разместить у себя на аэродроме съемочную группу. Все по старой памяти обещали мне, как иногда говорят дипломаты, режим наибольшего благоприятствования.
На аэровокзале мы зашли в буфет и, как это бывало в моей прошлой летной жизни, выпили за знакомство и за предстоящую работу. Рейс был поздним, самолет после взлета влез в стоявшую над Москвой густую облачность и, подрагивая на воздушных ухабах, начал набирать высоту. Знакомые по прежней работе пилоты пригласили меня в кабину, стюардесса принесла нам ужин.
Меня стали расспрашивать, чем я занимаюсь. С тем чувством, с каким, наверное, поглядывают на блаженных, они слушали мой рассказ о Чингисхане, Банзарове, о шаманах и ламах, немного оживились, когда я вспомнил про прыгнувшую в тайгу отважную женщину. Пилоты изредка снисходительно кивали мне головой: мол, кино, как игрушка для детей, – посмотрели, разобрали и забыли. Разве можно сравнить с ним летную работу. Нет, конечно, не сравнишь.
Когда летишь навстречу солнцу, то ночь, не успев настать, быстро сдает права новому дню. Небо, точно огромный серый чехол, начинает сползать за самолет, и вот прямо по курсу, как из невидимого гнезда уже вылупился красный, будто снегирь, пушистый шарик и по восходящей дуге, набирая яркость, побежал по лобовому стеклу вверх.
Под привычный равномерный гул турбин я мысленно ходил по местам своего детства, сидел у таежных речушек, заезжал на маленькие аэродромы. И все это я показывал Саяне. В том сценарии, который мне предложила жизнь, свое я уже нашел.
Вскоре показались Саянские горы. Мне представилось, что там внизу, по воле Чингисхана, остановился на ночевку и застыл на все времена огромный табор, с высоты полета скалистые островерхие вершины напоминали не то застывшие волны, не то серые кибитки кочевников, холодными ужами расползались от них реки, от которых выгибались к вершинам зеленые пологи тайги. Справа от линии полета, у самого горизонта, я отыскал двугорбую вершину Мунку-Сардыка. К нему приближалась огромная грозовая туча, судя по всему, там, над Саянами, хлестал дождь.
