Светлана Павлова - Гонка за счастьем
Принесли завтрак. Есть я, конечно, не могла и только выпила чай. Груди набухли и болели. Сестра, осмотрев меня, сказала, что во избежание мастита нужно обязательно сцеживать молоко и массировать грудь, в особенности, если я собираюсь кормить ребенка сама. Я, конечно же, собиралась и сказала ей об этом. Она тут же принесла мне специальное устройства и показала, как это делается. За этим занятием меня и застал Виктор, которому уже сообщили, что нужно ждать врача.
В девять пятнадцать в палату в сопровождении медсестры вошли три врача, и нам было объявлено, что только что состоялся консилиум и они, три специалиста, пришли к единому заключению — у девочки порок сердца и она нуждается в срочной операции.
— Порок сердца?!.. Какой ужас… почему именно у нее?!
— Сложно сказать, да не время обсуждать детали, нужно срочно решать другой вопрос — об операции.
— Операцию? Такой крошке?!
— Не стоит волноваться, статистика подобных операций очень хорошая, только советуем не откладывать.
— Тогда — делайте, и побыстрей, — услышала я собственный голос, потом все заволоклось туманом, и я ухнула в темноту…
* * *Очнувшись, я увидела Виктора и склонившегося надо мной совсем незнакомого мне врача.
— Ну, вот и все, это был просто обморок. Отдыхайте, я — Бертран Годе, ваш палатный врач. Если что-то понадобится, звоните без церемоний, буду в ординаторской, рядом, — он пожал мне руку и вышел.
— Виктор, дорогой, прости за слабость, не понимаю, как это случилось… Я не имею права быть в плохой форме, потому что нужна моей девочке… я сейчас же займусь грудью, у нее будет материнское молоко…
— Успокойся…
— Прости меня за то, что мне не удалось уберечь нашего ребенка…
— Что ты такое говоришь, ты же не специально…
— Да, это только моя вина… но ты не волнуйся, я возьму себя в руки и сделаю все, что будет нужно… Я спасу своего ребенка… Господи, что я наделала… Прости меня…
— Милая, не казни себя, еще ничего не известно, может, все еще как-то обойдется… ее ведь скоро посмотрят высококлассные специалисты в детском центре…
— Да, может, это ошибка…
— А нам надо быть сильными и пройти через это вместе…
— Да-да, ты прав… все, ты больше не увидишь слез, я займусь собой, чтобы быстрее выйти из больницы… но, пожалуйста, узнай, когда будут делать операцию. И ничего пока не сообщайте в Москву…
— Но мы уже позвонили туда и поздравили с внучкой, — растерянно сказал он.
— И все, пока больше ничего не говорите, пожалуйста, — я продолжала умолять его, как будто от этого что-нибудь зависело…
* * *Через неделю меня выписали — как раз в тот день, когда дочери сделали операцию, которая прошла успешно. А еще через два дня нам разрешили впервые увидеть ее…
Она лежала на высокой кроватке, подключенная к каким-то сложным системам — я насчитала семь разных трубочек и проводов, которые помогали ей бороться за жизнь и фиксировали ее состояние. Мы стояли, держась за руки, и оба не сдерживали своих слез.
Ее состояние по всем показателям, а также общий прогноз были хорошими, что и подтвердилось позже. Через десять дней мне уже разрешили кормить ее грудью — молоко сохранить удалось, а еще через два месяца мы привезли Мари домой.
В ту первую совместную ночь мы не смогли заснуть и просидели у ее постельки, изумляясь сложности выражений, игре чувств на детском личике во сне — это было отражение внутренней эмоциональной жизни, и никто не смог бы убедить меня в обратном.
Первый месяц ее жизни дома прошел под ежедневным патронажем медсестры, а раз в неделю мы проходили обследование у врача. Все было в пределах нормы, и мы решили переехать к Клер — там было удобнее вывозить ребенка на свежий воздух, что я и делала каждый день, независимо от погоды.
Виктор остался в нашей квартире один, и хотя в доме была прислуга, а Клер оказалась замечательной помощницей, мне нужен был именно он, мне его так не хватало в тот трудный период. Но он сказал, что бессмысленно тратить столько времени на дорогу и простаивание в пробках. Кроме того, добавил, — его убивают и ранние вставания…
— Пусть хоть один из нас высыпается по-человечески, но я — мыслями с вами… буду регулярно звонить и навещать вас по субботам и воскресеньям…
Теперь я понимаю, что это был ничем не прикрытый эгоизм — он просто и без лишних раздумий перебросил на меня все трудности, не желая нагружать себя, но тогда страх за жизнь дочери и навалившиеся заботы притупили эмоции, и я молча проглотила первую большую обиду.
Налаженное хозяйство, помощь прислуги и участие Клер облегчили мне этот удар. В ее чудесном доме прошел первый год жизни нашей дочери. Там же началось и мое разобщение с мужем….
Имя мы выбирали вместе с ним, в одну из совместных суббот. Решили написать десять имен и воспользоваться методом совпадения. Критерий при выборе был один — оно должно звучать на двух языках. Совпало одно — Мария.
— Слава Богу, повезло с отчеством, — сказала я тогда. — Если ей когда-нибудь и придется им воспользоваться, то оно будет звучать благозвучно для русского слуха — Мария Викторовна, не то что какая-нибудь Шарлевна, Патриковна, Жан-Клодовна или, не дай Бог, Рожевна… или Рожеевна, если папа — Роже?
Мы веселились. Тогда я еще не знала, что воспользоваться — придется…
Весь первый год жизни Мари прошел в постоянной тревоге — все ли идет как следует? Регулярные обследования в детском центре внушали оптимизм, но первые три года нужно было полностью посвятить дочери, и ни о какой работе не могло быть и речи.
Она развивалась нормально — вовремя начала сидеть, ползать, а с одиннадцати месяцев уверенно пошла, впервые увидев котенка, купленного для нее Клер. Мы решили попробовать общаться с ней на двух языках — получилось, и она рано начала говорить, забавно перемешивая русские и французские слова.
Через год семья объединилась — мы с дочкой переехали в парижскую квартиру. Все светские общения ради нее были давно сведены к минимуму. Мы с Виктором стали соратниками в борьбе за общее дело, нас объединяли заботы и страх ее потерять, и мы сосредоточили свое внимание, нежность и любовь вокруг нового смысла нашей жизни. Это было, безусловно, нужно, но, может быть, не в такой степени. Отдаваясь истово одному, мы забывали о себе, все наше, личное отступило на задний план во имя главного — спасти, помочь, не упустить…
Должно быть, я прошла через нервный срыв, а может, даже депрессию, но я не обращалась к врачам и все преодолевала только усилиями воли и обострившимся до предела чувством ответственности. Постепенно это тревожно-депрессивное состояние привело к тому, что у меня, да и у Виктора тоже, притупилось многое, включая и радость близости, — общее горе сплотило нас, но одновременно и развело…
Родители трижды приезжали в Париж в первые два года после рождения Мари, останавливаясь в гостинице. В первый приезд отец дирижировал двумя разными парижскими оркестрами, которые принимали участие в фестивале советской музыки, а во второй раз был членом жюри Международного конкурса молодых дирижеров. В третий раз они завернули к нам из Бельгии, где у отца были гастроли. Мы встречались на концертах, в ресторанах, они заезжали в нашу парижскую квартиру, чтобы повидаться с внучкой, бывали на приемах у Клер — все проходило красиво, достойно, но никогда никакого желания поговорить с матерью о своей внутренней жизни, сомнениях и трудностях у меня не возникало… Как, впрочем, видимо, и у нее — она, скорее всего, ничего не замечала, погруженная в свои дела и проблемы.
Когда Мари исполнилось три с половиной года и стало ясно, что она выкарабкалась, мы взяли профессиональную няню, а я решила заняться поисками работы. О биологии нечего было и думать — четыре года были слишком долгой паузой, да и я, цитируя Женьку, уже давно отлетела от этого гнезда и мне не хотелось возвращаться обратно.
Подходящую работу найти было непросто, и, походив на разнообразные интервью, я начала паниковать — полгода хождений ни к чему хорошему не привели. Тогда Клер предложила работу у себя в издательстве, и я было уже решилась на нее, когда увидела объявление в газете о вакансии преподавателя русского языка в частной фирме. У меня, конечно, не было диплома специалиста, но попробовать было можно. Я уже свободно говорила по-французски, что, помимо абсолютного владения русским, соответствовало предъявляемым требованиям. Решив рискнуть и не посылать своих данных по почте, я отправилась на фирму сама.
Так я познакомилась с Галиной, которая, поговорив со мной, сразу поверила в меня и рискнула взять с полной нагрузкой в «Лингвафорум», где я и проработала до своего возвращения в Москву.
