Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии
Нужно уточнить, что меняется не только сенсорное восприятие, я замечаю тысячи несоответствий, которые, однако, без всякого напряжения воплощаются привычными элементами новой картины. Люди, например, стали гораздо многословнее по сравнению с 1949 годом, им стоит гораздо больших усилий придерживаться определенной линии разговора, они тратят вдвое больше слов, и слова эти означают вдвое меньше, вдруг они сбиваются на явную бессмыслицу. Мне кажется, это станет ясно любому, стоит только попытаться проследить внимательно за течением посторонней беседы. Да и я уже не могу вспомнить достоверно, каким образом рассуждал в семьдесят первом, ведь мышление, несомненно, зависит от языка по принципу обратной связи, а язык с тех пор оплошал.
Эмоционально мы тоже проигрываем по сравнению с нами прежними. Я догадываюсь, что моё поведение и манера выражаться иногда выглядят необычно: я сохраняю своего рода отпечаток памяти, негатив, на поверхности которого неразличимы детали, но составить впечатление о композиции целого вполне возможно. Наверное, полной адаптации не происходит вовсе.
— И по этой причине вы стараетесь не привлекать к себе внимания? Вы пытались рассказать о том, что с вами происходит кому-нибудь, кроме меня?
— По этой причине большую часть своей жизни я провёл в одиночестве. Пытался ли я? Да, конечно. Понимая, что мой рассказ способен вызвать определенно негативную реакцию, я говорил об этом всего несколько раз в присутствии людей, которым доверял безоговорочно. Однажды моё описание «сдвига» приняли за метафору, попытку философскую или, скорее, поэтическую. Впоследствии я даже опубликовал статью в научном журнале, статью о возможности «сдвига», не указывая, естественно, источника информации. Позже я охладел к возможности просветить окружающих в отношении реального положения вещей. Немногочисленные друзья считали меня немного чудаковатым, а мне самому, несмотря на развитую способность к тому, что я мог бы назвать «сочувство-
ванием», они казались немного. ненастоящими, и даже неправдоподобными.
— Я думаю, у вас появилась масса социальных и бытовых проблем.
— Я предпочитал проводить время в археологических экспедициях. Парадоксально то, что я совершенно необъяснимым образом был способен притягивать к себе людей, сам того не желая. С другой стороны, в семидесятые годы я превратился в нелюдимого и, наверное, неприятного человека. В сочетании с крайней некоммуникабельностью мой магнетизм действовал на посторонних угнетающе. Мне даже приписывали снобизм, но в конце концов всё прощали по той причине, что я был специалистом очень высокого класса.
— У вас никогда не возникало желания обзавестись семьей?
— В 1976 году мне встретилась девушка, которая хоть и не стала женой, но всё же наши отношения продолжались целых восемь лет — я думаю, это было с её стороны настоящим подвижничеством. Впрочем, мы были похожи. До сих пор я не встретил ни одного человека, настолько похожего на меня. Иногда я задумывался о том, что может произойти с нами во время очередного «сдвига», особенно если мы в этот момент окажемся рядом.
— Подозреваю, что это сыграло не последнюю роль.
— …в моём решении оставить её. Вы совершенно правы.
— Скажите, по какой причине вы согласились дать это интервью? Ведь если бы мы встретились на десять лет раньше.
— Во-первых, я никогда сознательно не скрывал этой информации. После того как мне стало ясно, что сама по себе она не имеет ценности, в том числе и научной, я просто перестал говорить об этом вслух. Во-вторых… мне исполнилось шестьдесят шесть лет, семь из них я прожил в Хайфе, занимаясь исключительно научной деятель-
ностью, но не появляясь при этом «на людях». Я пишу в основном для англоязычных и русских журналов, изданы две монографии, не имеющие, впрочем, никакого отношения к предмету нашей беседы.
Короче говоря, я как бы стал забывать о том, что является на самом деле единственно важным. Последний «сдвиг» девяносто шестого года расставил всё по местам. Я понял, что следующего не переживу. Бессмысленно знать о «сдвиге», будучи не в силах его предотвратить, но так же бессмысленно не знать о нём вовсе. Будь я на вашем месте, мне бы такая информация дала не один повод для размышления. Если и есть основания для нашей сегодняшней встречи, то вот они: Вселенная ветшает на глазах, с этим ничего не поделаешь, но об этом можно знать или, по крайней мере, догадываться.
Саспенс
Этой историей я обязан Шаю Бен-Порату, израильскому издателю и поэту. Мы обедали в «Ар-Кафе» на бульваре Ротшильд и говорили о литературе беспокойного присутствия. Я отстаивал прагматичную точку зрения, заимствованную у китайских алхимиков, которую можно свести к тезису о балансе сил в организме (по случаю бегло пересказал даосскую теорию «трёх трупов»). Шай высказался в том духе, что, мол, в готических рассказах нас привлекает не ужасное само по себе, но та степень свободы, которая появляется в результате последующего «прорыва», не сам страх, но то, что «вокруг страха». Выход (пусть даже опосредованный, понарошку) за пределы безопасного пространства на время расширяет действительные границы пространства — видимого и осязаемого.
Я задумался над сказанным и в конце концов попросил привести пример, чтобы окончательно понять что он имеет в виду.
— Посмотрите на неё, — ответил Шай, указывая взглядом в сторону симпатичной секретарши, делившей столик с немолодым бизнесменом в очках, смутно напоминающим актёра Ника Нолти (судя по всему, он был её боссом), — и представьте, что за фасадом кукольной внешности скрывается чудовище.
— С лёгкостью, — ответил я, не задумываясь.
Шай бросил на меня взгляд, полный лукавой иронии, поправил очки (жест характерный для него, на мгновение сообщающий физиономии удивительно трогательное выражение) и продолжил:
— Однажды она появилась в приёмной частной адвокатской конторы и предложила свои услуги в качестве секретарши. На самом же деле её интересовал хозяин — преуспевающий адвокат. Она намерена его погубить.
Девушка, о которой шла речь, наклонилась к «адвокату» — на мой взгляд, слишком низко, чтобы придерживаться прежнего мнения о природе их отношений. Тем не менее, я решил поддержать игру:
— Тут требуется пояснение: скажем, предыдущая секретарша за несколько дней до этого умерла при таинственных обстоятельствах.
— Вы предпочитаете лёгкие пути, Дмитрий.
— И, кстати, должна быть какая-то разумная причина.
— Причина?
— Она решила его погубить, но почему? Шай сокрушённо покачал головой:
— «Почему?» — неуместный вопрос, коль скоро речь идёт о монстрах: мы не знаем, почему чудовище действует так или иначе, ведь его действия не подчиняются законам логики. Как только поймете, что речь идёт не о человеке, подобные вопросы перестанут вас волновать. Обратите внимание: с каким аппетитом она ест, как облизывает губы, глядя на партнера. Разве мы способны понять природу поступков этого существа?
В это мгновение секретарша оторвалась от тарелки, подняла голову и в упор взглянула на моего собеседника. Её взгляд был совершенно осмысленным, неожиданно жёстким и насмешливым, словно она слышала наш разговор с самого начала и теперь, глядя на моего оппонента, перебирала в уме способы умерщвления издателей. Я, откровенно говоря, несколько опешил, но Шай как ни в чём ни бывало продолжал:
— В первые же дни ей с лёгкостью удалось соблазнить своего работодателя, и теперь она медленно — по капле — выпивает его жизнь. В течение года этот человек состарится так, что друзья перестанут его узнавать на улице, а ещё через год он умрёт от какой-нибудь распространённой болезни — от рака, например. Что вы об этом думаете?
Я не нашёл, что ответить. Шай осторожно, почти нежно взял меня за плечо и повернул вместе со стулом в сторону окна:
— А теперь давайте отвлечёмся от этого пошлого сюжета, как две капли воды похожего на все подобные истории.
Взгляните — ничего ли не изменилось в природе за время нашего разговора? Не кажется ли вам, что солнышко светит ярче? Деревья зеленее, чем прежде? А прохожие? Посмотрите, неужели — те самые люди, которых вы видели полчаса назад?
Я рассмеялся, нисколько не убеждённый его доводами. В этот момент, неожиданно для нас обоих, девушка (которая, к счастью, понятия не имела о том, что за время обеда успела побывать в чужой шкуре) поднялась с места и направилась к нашему столику.
— Вы Шай Бен-Порат, — сказала она, обращаясь к моему приятелю. — Я была на вашем выступлении в галерее «Гордон».
Шай смутился и, польщённый, кивнул.
— Я хотела сказать, — довольно холодно продолжила она, — что была поражена — насколько ваше истиное лицо не соответствует вашей репутации. Всё, что вы делаете в поэзии — почти дословное копирование Йоны Волох. Тут поднялся с места наш «адвокат» (девушка говорила довольно громко, привлекая внимание публики и официантов):
