Макс Лукадо - В эпицентре бури
создал меня. Каждый день я имею возможность, позволяющую Ему одарить меня
мыслью или двумя о том, как жить.
Если я не делаю того, что Он говорит мне, Он не сжигает мою книгу и не аннулирует
мои пожертвования. Если я не согласен с тем, что Он говорит, молния не ударяет в стул, 24
на котором я сижу, а ангел не вычеркивает моего имени из священного списка. И если я
не понимаю, что Он говорит, Он не называет меня болваном.
Замечательно.
В конце дня, обходя дом, я захожу в спальни трёх моих маленьких девочек. Их
одеяла обычно сброшены, и я накрываю их. Их волосы обычно падают на лица, и я
поправлю их. Я склоняюсь над каждой из них по очереди и целую в лоб этих ангелочков, которых Господь дал мне взаймы. А потом я стою в дверях и задаюсь вопросом, почему
в этом мире на такого неумелого и неуклюжего парня как я, Он возлагает работу любить
и направлять такие вот сокровища.
Удивительно.
Потом я иду к женщине, которая намного мудрее меня... к женщине, которая
достойна мужчины более привлекательного, чем я, но которая оспаривает этот факт и
говорит мне от всего сердца, что я - это лучшее, что она встречала. Когда я думаю о
своей жене, когда я думаю, что должен буду быть с ней всю свою жизнь, я качаю
головой и благодарю милостивого Бога за эту благодать и говорю: “Удивительно”
А утром всё повторится вновь. Я поеду по той же дороге. Приеду в тот же офис.
Позвоню в тот же банк. Поцелую тех же девочек и приду к той же женщине. Но я учусь
не принимать эти ежедневные чудеса как обыденность.
Я думаю, это началось с той баскетбольной игры. Скорее даже с момента, когда я
нашёл ту линзу. Я увидел события яснее.
Я открыл для себя многое: автомобильные пробки в конечном счете
рассасываются, спортивная клуб для малышей - это здорово, большинство самолетов
взлетают и прибывают во время, а любоваться закатом солнца можно бесплатно. Я
учусь тому, что большинство людей - это добрые люди, которые просто такие же
застенчивые, как и я, особенно, если надо начинать разговор первым.
Я встречаю людей, которые любят свою страну, своего Бога, свою церковь и готовы
умереть за одно из них.
Я учусь тому, что, если я посмотрю.... если я открою глаза и подумаю над тем, что
вижу... то для меня будет много поводов, чтобы снять шляпу в знак уважения, взглянуть
на Источник всего этого и просто сказать “спасибо’’.
7. СПАСИБО ЗА ХЛЕБ
ДОРОГОЙ ДРУГ,
Я пишу, чтобы сказать “спасибо”. Жаль, я не могу поблагодарить вас лично, т.к. не
знаю, где вы сейчас. Я бы хотел позвонить вам, но не знаю вашего имени. Если бы я
помнил ваше лицо, то бы стал искать вас, но оно стерлось из моей памяти. Однако, того, что вы сделали, я никогда не забуду.
Я помню как вы стояли, прислонившись к машине; это было на нефтепромысле
Западного Техаса. Вы были инженером по оборудованию. Руководителем работ. Чистая
рубашка и брюки хаки отделяли вас от нас, подсобных рабочих. В табеле о рангах
нефтепромысла мы были в самом низу. Вы были боссом - мы работягами. Вы читали
чертежи и “синьки” - мы копали траншеи. Вы проверяли трубы - мы укладывали их. Вы
обедали с начальниками в вагончике - мы, сидя в тенёчке, ели куски в своём кругу.
Так было каждый день, кроме того дня.
25
Помню меня удивило, почему вы это сделали.
В нас не было ничего, на что бы можно было посмотреть. Что не было пропитано
потом, то было промасленно. Лица, обожженные солнцем; кожа - черная от мазута.
Впрочем меня это не беспокоило. Я вообще находился там только в течение лета: студент, желающий заработать неплохие деньги на укладке труб. Для меня это была
летняя работа. Для остальных это была жизнь. Большинство работающих были
нелегальными иммигрантами из Мексики. Часть - бродяги, кочующие по прерии, как
перекати поле.
Наши разговоры были ни о чём, что стоило бы послушать. Наша речь была, как
наждачная бумага. Поев, мы обычно закуривали сигареты и начинали травить анекдоты.
У кого-нибудь всегда была колода карт с полуобнаженными девами на рубашках. На
полчаса в разгар дня нефтепромысел становился Лас-Вегасом: наполненным
сквернословием, грязными историями и игрой в очко.
Игра была в разгаре, когда вы подошли к нам. Я подумал, у вас есть работа для нас, которая не терпит отлагательства. Как и другие я простонал, увидев, что вы подходите.
Вы нервничали, а начав говорить, переступали с ноги на ногу.
“Э-э, ребята,” - начали вы. Мы повернулись и взглянули на вас.
“Я, э-э, я просто хотел, э-э, пригласить вас....”
Вы чувствовали себя неуютно, и я не имел понятия, о чем вы собирались говорить, но знал, что это не имело ничего общего с работой.
“Я просто хотел сказать вам, что, э-э, сегодня в нашей церкви - служба и э-э....”
“Что?” - я не мог поверить, услышанному.
“Он говорит о церкви? Прямо тут? Нам?”
“Я хотел пригласить всех вас посетить службу.”
Наступила тишина. Оглушительная тишина. Та тишина, которую вы бы услышали
попроси монахиня у “мадам “, нельзя ли использовать её бордель для мессы. Та тишина, которая бы наступила пригласи представитель налоговой полиции мафиози на семинар
по налоговой этике.
Некоторые парни уставились в землю. Некоторые переглядывались. Кое-кто
хихикнул в кулак.
“Ну, то есть. Э-э, если кто-нибудь из вас захочет пойти... э-э, дайте мне знать.”
Вы повернулись и ушли, а мы повернулись и захохотали. Мы называли вас
“преподобием”, “проповедником” и “попом”. Мы подтрунивали друг над другом, подбивая пойти. Вы стали предметом всех шуток того дня.
Уверен, вы знали об этом. Уверен, вы вернулись в свой вагончик, чётко понимая, что
единственное, что вы сделали, это сваляли хорошего дурака. Если вы так подумали, то
вы ошиблись.
Вот почему я пишу это письмо.
Ту неделю я думал о вас. Я думал о вас, когда читал ещё об одном человеке, который рискнул своим завтраком. Я думал о вас, когда читал историю маленького
мальчика, который отдал свой завтрак Иисусу.(27)
Его завтрак был мал. Фактически ничто в сравнении с тем, что нужно было более
чем 5 тысячам человек.
Вероятно, мальчик осознавал несуразность своего поступка. Что такое один
завтрак на такое большое количество народу? Вероятно, мальчик спрашивал себя, а
стоит ли это вообще каких-либо усилий.
26
Много ли мог сделать один завтрак?
Я думаю, именно поэтому мальчик отдал его Иисусу. Что-то говорило ему, что, если
он посадит зернышко, Господь одарит урожаем.
Поэтому мальчик и отдал его.
Он собрал всё своё мужество, поднялся с земли и вошел в круг взрослых. В этой
группе он был такой же чужак, как и вы среди нас. Должно быть, он нервничал. Никто не
любит выглядеть дураком.
Вероятно, над ним тоже хихикали.
А если не хихикали, то качали головами: “Этот пацан ничего не понимает.”
А если не качали головами, то закатывали к небу глаза: “У нас тут голодный кризис, а этот малый думает, что школьный завтрак решит проблему.”
Но ни покачивание голов, ни глаз людских мальчик не видел; он видел только
Иисуса.
Принимая решение пригласить нас на службу, вы должно быть тоже видели Иисуса.
Большинство посчитали бы нас малопривлекательным материалом для чтения псалмов.
Большинство сберегли бы свои зёрна для более мягкой почвы. И были бы почти правы.
Но Иисус учил отдавать .... поэтому вы отдавали.
Когда я думаю об этом, то нахожу много общего у вас и того маленького мальчика:
Вы оба использовали свои завтраки, чтобы помочь другим.
Вы оба выбрали веру, не логические доводы.
Вы оба осветили улыбкой лицо вашего Отца.
Хотя есть и одно отличие. Мальчик смог увидеть, что сделал Иисус с его завтраком, а вы нет. Вот почему, я пишу сейчас. Я хочу, чтобы вы знали, что хотя бы одно зерно
упало в плодородную почву.
* * *
Спустя почти пять лет студент-второкурсник переживал внутреннюю борьбу, принимая решение. Он отошел от веры, данной ему его родителями, но хотел вернуться
назад. Он хотел вернуться домой, но цена была высока: пришлось бы менять свои
привычки, пришлось бы ломать своё поведение.
Смог ли он сделать это? Хватило ли у него мужества?
Вот тогда я подумал о вас. Сидя поздно ночью в комнате студенческого
общежития, я отыскивал в своем сердце мужество, чтобы поступить так, как я знал
будет правильным. Я думал о вас.
Я подумал, насколько ваша любовь к Богу была выше, чем значимость мнения
других.
Я подумал насколько ваше послушание было выше вашего здравого смысла.
