И. Завалишин - Описание Западной Сибири
Слѣдуя по теченію рѣки Шиша, сначала верхомъ, потозгь вѣшкомъ, а потомъ и по драницамъ, да кой-гдѣ и на ходуляхъ – достигли мы собственно «Васьюганъморя», примерно въ 250 верстахъ отъ Иртыша, гдѣ сходятся вершины Шиша, Туя и Уя. Разстояніе это измеряли мы часами, полагая однако ходу въ часъ только по 3 версты, – большая скорость здѣсь невозможна. Верстъ за 100 отъ Иртыша страна прпмѣтно возвышается, такъ что на многіе увалы и холмы мы вынуждены были подниматься по крайней мѣрѣ часа два. Впечатлѣніе, какое производить здешняя местность, вовсе не похоже на то, которое мы испытали ныне за Обдорскомъ и на прибрежьи Ледовитаго океана, и какое испытывали некогда между Якутскомъ и Ниижнекодымскомъ въ Восточной Сибири – впечатлѣніе пустыни, раждающее невольное чувство страха и унынія... Живо сознавали мы тогда свое одиночество, жаждали общества, двпженія, проявленія дюдскости. Но пустыни здешняго «дикаго рая», полныя свойственной лѣеамъ гармоніи, ихъ роскошная растительность, великолепные ковры цвѣтовъ и влажно-бархатистой, густо-сочной и шелковисто-мягкой зелени, кристальный воды озеръ, ропотъ рѣкъ и рѣчекъ. съ усиліемъ пробивающихся сквозь эти дремучія дебри, наконецъ жизненная сила во всемъ и на всемъ: звери, птицы, насѣкомыя пресмыкающіяся: – все это, такъ сказать, кишащее въ этомъ первобытномъ мірѣ, именно какъ бы онъ только что вышелъ изъ рукъ Творца всяческихъ... Тутъ нетъ мѣста унынію и страху, не тяготите человека одиночество. Благоговейное умиленіе, какая-то тихая радость, вотъ что наполняете сердце. Воображаете себе таинственную седьммцу міроздаиія, когда все получило жизнь и голосе и невольно спрашиваете себя: «гдѣ первозданный человеке этого эдема?» Ибо все благоухаетъ, все цвѣтетъ, все радостно движется; а недостаетъ только его, вѣнца божественнаго творчества, его, въ первобытной чистоте и невинности.
Однажды остановились мы для ночлега среди едва проходимой дебри гигантскихъ лѣсовъ, на берегу безыменной и быстрой рѣчки, съ крутыми подъемами, шириной всего сажени въ две, вблизи неглубокаго обрывистаго оврага съ одной стороны, и кристальнаго озерка съ другой. Было только шесть часовъ; но въ лѣсу уже становилось заметно темно. Разложивши яркіе огни и навесивши на железные треноги походные котелки, принялись мы кипятить воду. Между темъ охотники разсыпались по окрестности, чтобы настрелять дичи къ ужину. Не прошло получаса – онп натащили глухарей, куропатокъ, утокъ, и приволокли двухъ ширныхъ козуль. Такое обиліе разеьшано въ этой дремучей тайгѣ! После сытаго ужина составили мы кружки около пылающихъ огней. Пѣсни, смѣхъ, говоръ раскатывались по этимъ безпредельнымъ лѣсамъ какимъ-то громовымъ эхомъ, распрыскивались тысячами разнороднѣйшихъ голосовъ и звуковъ. Медвѣди, волки, гуси, утки, певчія птицы, даже лягушки, пробужденный этими, можетъ быть отъ сотворенія міра, неслыханными у нихъ хозяйничаньями человека – заревели, завыли, закричали, засвистали, заквакали. При треске пылающихъ костровъ все это вторилось по дебри какой-то ужасающей мелодіей. Между темъ заревѣлъ вѣтеръ, начали раскачиваться верхи громадныхъ кедровъ, ляственницъ, елей, сосенъ; разыгралась быстрая рѣчка и всё это слилось своими голосами съ тѣмп звуками, которые уже наполняли окрестность. Яркое же пламя, озаряя всю эту окрестность, представляло намъ громадныя деревья какимито багрово-зелеными чудовищами, принимающими непрерывно новые виды и новыя Формы. Всплылъ мѣсядъ, ударилъ широкими лучами на озерко и разбрызнулись они купиной драгоцѣнныхъ камней въ этихъ свѣтлыхъ водахъ, какъ въ хрустальной чашѣ.
Долго наслаждались мы этой дивной картиной. Въ четыре часа утра, кромѣ насъ, все мирно спало... Вѣтеръ утихъ, замолкъ и дремучій лѣсъ. Даже журчанія рѣчки мы уже не слыхали. Торжественная тишина и спокойетвіе, насъ окружившія, были до юго поразительны, что мы отошли отъ угасавшихъ огней немного въ сторону и усѣвшись на огромной колодѣ, долго еще мечтали, не могли оторваться окомъ, слухомъ, душой и чувствами отъ этого высонаго поэтическаго зрѣлища. И вотъ на вершинѣ деревъ и на открытой лѣсной полянѣ около озерка показался сперва тусклый свѣтъ, какъ бы носящіяся по воздуху полубѣлын полосы... Вотъ и заалѣлъ востокъ... И вдругъ все живо пробудилось. Казалось, что самый деревья, цвѣты, травки ожили, закачавъ тихо своими вѣтвями и стебельками. Солодковый корень, алан сарана, морковникъ, паноротникъ, земляной ладанъ, бѣлоголовникъ, чемерица, лабазникъ, сибирская пурпуровая и бѣлая лилія, чудныя незабудки, колокольчики, ФІалки, оживленный сыростью почвы, свѣжеетью воздуха, – наполняли окрестность своими роскошными испареніями. Насѣкомыя и гады первые нарушили спокойствіе пустыни. Расправивъ крылышки и ножки, онѣ полетѣли, поскакали, поползли, зажужжали, засвистѣли, зашипѣли въ травѣ и въ кустарникахъ. На этихъ возвышенностяхъ нѣтъ тарскаго и барабинскаго бича – комаровъ, пауковъ, микроскопической мошки; воздухъ былъ чудно чистъ, невыразимо благоухагощъ, упоительно свѣжъ. Змѣи и ящерицы, быстро переползая и перебегая съ вѣтки на вѣтку, съ сучка на сучокъ, устремили любопытные глаза на красные угли угасавшихъ огней, на спящихъ людей, на насъ и нашъ таборъ. Мы видѣли, какъ они отворяли пасти, нюхали, какъ бы стараясь разгадать, что это за предметы, невиданные ими дотоле. И вдругъ, какъ бы понявъ, что тутъ «люди», опрометью, съ пискомъ и шипѣньемъ скрылись въ лесной чащѣ. Между тѣыъ зачирикали, засвистали, запѣли чижи, зяблики, перепелки, жаворонки, скворцы, соловьи и вся семья иернатыхъ. Озерко и ближайшія болота огласились смѣсью голосовъ водныхъ птицъ. «Ронжа» (птица принадлежащая къ породе дятла) и бѣлка залетали по кедрамъ и принялись ѣсть орѣхи. Шумно и весело бѣгали и прыгали дикія козы, зайцы, лисицы, соболи, горностаи. Два волка показались за озеркомъ, у опушки леса; а на противоположной сторонѣ рѣчки высунулась изъ чащи огромная морда лося. Хозяине этой дремучей пустыни, черный медведь, съ какимъ-то веселымъ хрипѣньемъ и тихимъ ревомъ вылѣзъ изъ оврага, и съ трескомъ ломая молодыя древесныя поросли, пришелъ пить къ рѣчке. Но проснулись наши спутники, зашумѣли, засуетились, начали разводить опять огни, наставлять котелки и чайники... И вдругъ вся эта лесная семья остановилась, какъ вкопаная; начала вглядываться. прислушиваться, робко поднимать голову, озираясь; чрезъ несколько минутъ все скрылось въ глубине лѣса.
На возвратномъ пути изъ этой пустыни, близь береговъ р. Туя, были мы застигнуты бурей. Страшные раскаты грома, проливной дождь съ градомъ, молніи, такъ сказать, бьющія непрерывно въ гигантскіе кедры и сосны, заставили насъ пріостановиться на широкой поляне, или, точнее сказать, полосе песку, безъ всякой растительности, тянущейся на несколько верстъ и какъ бы перерѣзывающей дремучую тайгу, по которой мы пробирались къ главному сибирскому тракту. Тутъ, по крайней мѣрѣ, мы были безопасней. Вдругъ, при страшномъ треске сильнаго громоваго удара, молнія упала стрѣлой на огромный кедръ, ращепала его до основная, зажгла и охватила огненными языками, лижущими сучья. Валится пылающій кедръ, размётываетъ пламя полукругомъ, вѣтеръ сыплетъ между тѣмъ искры; и вотъ. запылала предъ нами вся опушка тайги, набрасывая на небо какъ бы балдахинъ густаго дыма и далеко разнося бальзамическій запахъ горящихъ хвойныхъ лесинъ. Какая грозная и дивная картина! Рёвъ, трескъ, громовые удары, блескъ молній, густо застланное дымомъ небо; огненная стена пыдающихъ кедровъ, лиственицъ, пихтъ, елей, сосенъ; всюду водны пламени, а вместе съ тѣмъ крикъ зверей и птицъ, шипенье и пискъ всякихъ гадовъ. Ы вдругъ изъ охваченнаго огнемъ леса вырвались медведи, волки, лисицы, козы, лоси, олени, белки, зайцы, соболи; помчались птицы, поползли змеи и ящерицы, даже поскакали лягушки; и все это въ адской смеси, въ одномъ чудовищноыъ круговротѣ, прямо на насъ – несется, скачетъ, ползетъ, охватывая насъ, представляя намъ истинный хаосъ «осдѣдняго дня міра, дня гибели и разрушенія земли, нами обитаемой. Въ ужасе мы пали нпцъ. Когда же пришли въ себя – все исчезло. Только лесной пожаръ усиливался въ тайге, уже раскинувшись далеко по видимому горизонту, на пространстве нёсколькихъ верстъ и давая намъ ясное понятіе о страшныхъ сибирскихъ лесныхъ пожарахъ. Такъ въ 1829 году, на берегахъ Оби (между Сургутомъ, Тобольской губерніп и Нарымомъ – Томской) выгорѣли въ одно лѣто все урманы, приблизительно на 300 верстъ въ длину и по меньшей мерѣ на 200 верстъ внутрь края. Но столь велика сила растительности въ этой могучей Сибири, что чрезъ 30 летъ, въ 1859 году, вся эта громадная пустыня сдѣлалась опять не проходимою дремучей тайгой, наполнилась опять звѣремъ, птицей и дичью, устлала опять лѣса густыми коврами цвѣтовъ и зелени, въ Сибири часто встрѣчаемъ огромный пространства, съ почвой пепельнаго цвѣта и безъ признака травки. Всюду торчатъ обгорѣльш деревья и обозженые пеньки мелкаго лѣса. Это называется «гари». Въ подобныхъ гаряхъ царствуетъ всегда мертвая тишина. Кажется, что небесное проклятіе поразило эти необъятный пустыни потому что нигдѣ ни признака растительной жизни, ни рева звѣрей, ни веселаго чиликанья птичекъ, ни жужжанія насѣкомыхъ. А глядишь – черезъ нѣсколько лѣтъ это опять зеленый урманъ, со всѣми чудесами его внутренней жизни!
