Безбашенный - Арбалетчики князя Всеслава
Захотев продемонстрировать, что и сам не лыком шит, я предположил, что верховные жрецы и жрицы Астарты, наверняка имеющие немалое влияние в городе, вряд ли в восторге от перспективы монополизации столь нужной им чёрной бронзы чужим для финикийцев этрусским кланом. Финикийцы жадны, но богобоязненны, и зарвавшегося Ратаба всегда можно пристыдить за неуважение к религии, а вот что им делать с не обязанным чтить финикийских богов этруском Волнием? Оно им надо? Велтур с сестрой призадумались и согласились с моими соображениями, но выразили уверенность в том, что их дед наверняка всё это предусмотрел и как-нибудь уладит. Их, конечно, в такие закулисные тайны, никто не посвящает, но Велтур сказал, что сам он на месте деда обязательно пообещал бы на тайных переговорах гадесскому храму Астарты продолжение поставок чёрной бронзы по прежней цене, а наживаться Тарквинии будут на храмах других городов. Тех же Малаки и Секси, того же Карфагена, тех же Тира с Сидоном, не говоря уже о Сирии с Месопотамией. Они далеки от Гадеса, и на них финикийский патриотизм гадесцев распространяется мало. Карфаген же здесь и вовсе не любят — и за былые экономические притеснения, и за ограбленный Магоном Баркидом знаменитый храм Мелькарта. Карфаген, конечно, «большой брат», но уж слишком большой, слишком жадный и слишком властолюбивый. Кому ж такое нравится? Утика вон совсем рядом с Карфагеном, а тоже восставала против него при каждом удобном случае. Впрочем, по предположениям Велии, Тарквинии и карфагенских жрецов, скорее всего, будут доить не собственноручно, а через подставных посредников. Зачем злить обираемых самим, когда это могут сделать другие? Небольшая скидка посреднику «за вредные условия труда» не разорит Волния, зато избавит от репутации мироеда. Это ж разве он? Это всё они, жадные мелочные крохоборы!
Как раз за обсуждением «глобальных вопросов геополитики» нас и застукала «почтенная» Криула. Прислушалась, глянула на нас оценивающе, но, к моему удивлению, не только дочь от меня не шуганула, но и недовольства особого не выказала. Чтоб она так уж резко переменила своё прежнее отношение ко мне — в это мне что-то верится с трудом. Скорее, не до того ей сейчас, чем-то другим озабочена. Услыхав, что мы упоминаем Карфаген, мать Велии нахмурилась и что-то прошипела себе под нос, но непохоже было, чтобы это относилось к нам. Что-то тут совсем другое…
— Прибыл наш отец, — пояснил мне Велтур, заметив моё недоумение, — Он хочет забрать нас к себе в Карфаген.
— И вашу мать это не слишком радует? — куда меньше это радовало меня самого, но есть вещи, которые в приличном обществе не говорятся открыто.
— Ты же знаешь уже наши обстоятельства, — напомнила Велия, — Здесь мама отцу — почти как жена, а там будет считаться просто наложницей. Ну, не рабыней, конечно, но и не женой.
— А ты сама что об этом думаешь?
— Ну, не за рабов же нас будут там держать. А Карфаген — это Карфаген. Ты видел Кордубу и видел Гадес и понимаешь разницу между ними. А между Карфагеном и Гадесом разница такая же, как и между Гадесом и Кордубой. Что ещё можно об этом думать?
— Понять бы ещё, что МНЕ об этом думать, — озадаченно пробормотал я.
— Отец сказал, что в Карфанене назревают перемены, — вмешался пацан, — Суффетом города избран Ганнибал Барка, а вторым суффетом — один из его друзей. Времена там теперь ожидаются непростые, и отцу нужно иметь под рукой побольше надёжных людей. И лучше всего — из Испании. Скорее всего, он попросит у деда и вас четверых…
— А вы не привязаны к Гадесу недвижимым имуществом, и переезд в Карфаген для вас нетруден, — добавила его сестра, многозначительно улыбаясь.
— Ты предвидела такой вариант событий? — я вспомнил о её совете не покупать дом, а снимать, и сложил наконец два плюс два.
Та не стала отнекиваться, а снова многозначительно улыбнулась. Потом Велтур, сообразив, «вспомнил» о каких-то своих суперважных делах и оставил нас с сестрой. А Велия увлекла меня в малолюдную часть дома и быстренько нашла укромный закуток, где мы наобнимались и нацеловались всласть. За этим-то увлекательнейшим занятием нас и застукали…
— Так, так! Входит враг с мечом наголо, а охранник не только беспечен, но и безоружен! — вошедший в наше укрытие крепкий мужчина средних лет ухмыльнулся и выразительно похлопал рукой по рукояти висящего на бедре меча.
— Папа? — пролепетала моя ненаглядная, мастерски имитируя приличествующий случаю испуг и одновременно подсказывая мне, с кем я имею дело.
— Враг уверен в своём превосходстве, расслабляется и куражится, а охранник не так уж и безоружен, — невозмутимо возразил я, откинув полу плаща и продемонстрировав торчащую из потайного кармана рукоять пружинной пистоли, — Враг получает стрелу, которой не ждал, а потом, уже мёртвый — благодарность за любезно принесённый отличный меч.
Сперва опешив, а затем оценив юмор, «досточтимый» Арунтий расхохотался. И тут же, будучи явно не чуждым военному делу, заинтересовался агрегатом:
— Маленькая пружинная баллиста? Ловко придумано! Кожаный панцирь пробьёт?
— Сблизи должна пробить, если не слишком толстый. Но я ведь не стану проверять, а выстрелю в заведомо уязвимое место.
— Скрытое оружие для ближнего боя и тайных операций, — определил назначение моей пистоли наследник Волния, — В большом бою погоды не сделает. Но… Гм… С Дагоном ты справился с помощью этой баллисты?
— Двух, досточтимый, — уточнил я, показав рукоять второй, — У него было как раз двое помощников, и я уравнял силы.
— Ловко придумано! — повторил этруск, — А для настоящего боя у вас ручные аркобаллисты вроде гастрафетов?
— Наподобие, досточтимый, только устроены проще.
— Да, отец уже рассказал мне о вас и вашем оружии. Мне в Карфагене нужны люди — умные, решительные и умелые. Такие, как вы — в особенности. Какова служба у моего отца, вы уже знаете. У меня будет примерно такая же, только масштабнее. Жалованьем и наградами не обижу. Карфаген — город большой, и деньги в нём крутятся тоже большие. А тем, кто помогает им крутиться правильно, не жалко уделить достойную их долю.
— Ты предлагаешь нам большие перемены в жизни, досточтимый. Нам надо хорошенько подумать, — ответил я, изобразив озабоченность. В таких случаях сразу же соглашаться нельзя — воспримут как дешёвку со всеми вытекающими. Толковый человек не принимает решений наобум, а тщательно всё взвешивает. Но и Арунтий, само собой, мигом меня раскусил:
— Поговори с друзьями, Максим — думаю, что и им жизнь в большом городе придётся по вкусу. А что касается тебя самого — я забираю семью к себе, в Карфаген, так что продолжать охмурение моей дочери ты сможешь только там.
— Ты знал заранее, досточтимый?
— Давно уже. Задолго до того, как мне нажаловалась на тебя Криула.
— Досточтимый Ремд! — сообразил я наконец. То-то он тогда посмеивался с таким таинственным видом, когда обещал мне отписать «и ещё кое-кому»!
— Ну, должны же у меня быть свои глаза и уши в Кордубе, — ухмыльнулся отец Велии.
— И как ты отнесёшься к этому, досточтимый?
— Пока никак. Обещать её тебе я не стану, но не стану и спешить с другим решением её судьбы. Я присмотрюсь к тебе, Максим. Окажешься достойным руки моей дочери — получишь её.
Переход от обсуждения важных дел к «светской беседе» по-финикийски неожиданным для меня не стал. Пару раз Велия шёпотом подсказывала мне нужные слова, но в целом я кое-как выдержал испытание.
— Ты говоришь медленно и с ошибками, но понять тебя можно, — заценил мои познания в финикийском этруск, — Но для меня финикийский — тоже не родной, и если понимаю я — тем более поймёт и настоящий финикиец, — и тут же коварно захватил меня врасплох, без предупреждения перейдя на греческий. В греческом же я плаваю как топор, так что честно изобразил тонущий, но не сдающийся крейсер «Варяг». А что ещё прикажете делать, если греческому меня учит тоже Софониба, которая и сама его не знает, а с соседками-гречанками общается на буйном винегрете из иберийских, финикийских и греческих слов? Лишь этот винегрет, да услышанные от ихней пацанвы на улицах ругательства я только и знал, что и продемонстрировал — Арунтий долго хохотал, да и его дочь то и дело прыскала в кулачок…
— Греческий тебе тоже понадобится, — сказал «досточтимый», отсмеявшись, — В Карфагене я приставлю к тебе человека, который будет тебя ему учить. Вряд ли ты будешь вести на нём философские дискуссии, но дела с греками вести сможешь. Есть смысл проверять тебя по-расенски? — так этруски называют себя сами.
— Нет смысла, досточтимый, — честно признался я. В отличие от наших урря-патриотов, я не разделяю их урря-патриотической гипотезы о том, что этруски — праславяне. Наличие какого-то числа индоевропейских и даже нескольких славянских слов в их языке ещё ровным счётом ничего не доказывает. В английском тоже хренова туча французских слов, но это не делает его романским — по общей структуре он остаётся германским. Та же хрень и с этрусским — ясный хрен, что за века соседства с индоевропейцами они нахватались ихних слов, но серьёзные исследователи этрусский язык к индоевропейским не относят. Как и иберийский, кстати. Родственны ли они между собой — хрен их знает. Вроде бы, испанский Тартесс тоже основан предками этрусков, так что всё может быть.
