Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1
— Эй, гаспадина таварис! — громким шёпотом обращается ко мне мальчишка не старше двенадцати лет, наряженный в какие-то дикие обноски. Национальность его определить трудно, как у любого беспризорника со стажем, но что-то азиатское в нем проскальзывает. Бурят? Монгол? Китаец? Может быть, гольд (сиречь нанаец)? Или мешаный? Акцент, во всяком случае, какой-то есть. — Атдахнуть хоцис? Пакурить?
Это он что имеет в виду? Покурить? Уж не в опиекурильню ли зазывает?
— Благодарю, — холодно бросаю в ответ, — зельем не балую.
— Слусай, не хоцис курить – ни нада! Тагда давай на девоцек пасматри! — не отстает пацан. — У нас девоцки есть, сладкия! Какую захоцис, такую найди. Русски, китайски. Китайски оцень харос, многа уметь! — мальчишка покачал головой и поцокал языком, как заправский торговец, расхваливающий свой товар. — Савсем маленьки есть, свежи, как весенни цвиток пряма! — Зазывала не отставал, в надежде на мелкую подачку за услуги.
— А в лоб хочешь? — решаю прервать эту маркетинговую операцию. Пацан, ничего не ответив, крутнулся на месте и тут же ловко растворился среди базарной публики. Хорошо, что только за рукав подергал. А мог ведь и в карман залезть.
Вообще китайское присутствие в городе было весьма заметно, притом не только по наличию собственно китайских лавок. Практически все частные торговцы продавали почти исключительно китайский товар, в контрабандном происхождении которого не приходилось сомневаться, да и сами приказчики нисколько не скрывали этого. Вблизи одной из центральных улиц – Семеновской – расположился китайский квартал, прозванный местными "Миллионка". Миллионка тянула к себе не только контрабандных торговцев, но зазывала неустойчивую публику своими притонами, проститутками, опиекурильнями, разнообразными азартными играми. Это было царство жуликов, сутенеров, фальшивомонетчиков и прочей уголовной швали, пользовавшейся в своем преступном ремесле всеми преимуществами закрытой этнической группы, куда практически не было доступа со стороны.
Постепенно мы приближаемся к финальной стадии нашей командировки – к поездке в Хабаровск, где сейчас расположен административный центр ДВО. Принимающий нас во Владивостоке секретарь Приморского губкома РКП(б) Константин Федорович Пшеницын сообщает, что по телеграфу из Хабаровска передали просьбу секретаря Дальбюро ЦК РКП(б) товарища Кубяка, чтобы мы поскорее прибыли в Хабаровск, ибо на 28 октября назначено расширенное заседание Дальревкома с участием членов областной комиссии по борьбе с контрабандой, где предполагается и наше участие. Фридрих Вильгельмович недоволен:
— А почему такая спешка? Тут еще немало работы, да и в Хабаровск мы ведь не только заседать едем. Переговорите с Николаем Афанасьевичем – нельзя ли немного отсрочить заседание. Или постойте, давайте я сам ему все объясню. — Пшеницын явно мнется:
— Товарищ Ленгник, уже все решено, люди оповещены заранее, мы же их собираем по всей Дальневосточной области, от Читы до Камчатки. Уже не переиграть. Да и переговорить не удастся.
— Почему это? — недовольно восклицает глава нашей комиссии.
— Так ведь нет у нас телефонной связи с Хабаровском, — поясняет секретарь губкома. — Только по телеграфу сносимся.
Ленгник мрачнеет – хотя, казалось бы, куда больше? Он и в хорошем расположении духа выглядит мрачным, а уж тут… Однако возражений с его стороны больше не следует, и в назначенный срок все тот же наш поезд, любезно предоставленный Гамарником, стуча колесными парами по стыкам Транссибирской магистрали, везет нас к Хабаровску.
Вспоминая дни, проведенные в этом городе, не испытываю особых восторгов. Владивосток все же, при всех его прелестях и "китайском колорите", был нормальным портовым городом, во многом схожим с подобными же городами Европейской России. Благовещенск также имел немало сходства с российской провинцией, с какой-нибудь Костромой или Ярославлем.
Хабаровск же… Нет, сказать, что в нем не было этих знакомых черт русского города, было нельзя. Но это были лишь остатки былого величия, крохи наследства царской России, когда Хабаровск был крупным административным центром. К 1924 году, когда Хабаровск вновь обрел подобный статус, эти остатки смотрелись как жалкие вкрапления в море самого настоящего захолустья. Дома и улицы приобрели запущенный и неухоженный вид. Улицы и переулки города заросли травой, бродили стада гусей и свиней, гоготанье и хрюканье которых создавали звуковой фон города. Старые деревянные тротуары пришли в негодность и представляли собой не помощь, а угрозу пешеходам. Достопримечательностью города была барахолка- "смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний" (как написал корреспондент местной "Тихоокеанской звезды"). Как и во Владивостоке и в Благовещенске, на местной барахолке можно было купить почти все, в основном за счет контрабандных товаров. И точно так же государственные и кооперативные магазины стояли полупустыми – в них было мало и товаров, и покупателей.
Городской жилой фонд пришел в упадок, и переезд в Хабаровск областной администрации еще более усилил жилищный кризис. Практика "уплотнений" вызывала широкое недовольство горожан, но срочно ассигнованных Дальревкомом двухсот тысяч рублей было совершенно недостаточно, чтобы исправить положение.
Расширенное заседание Дальревкома происходило в его резиденции – четырехэтажном здании с потугами на классическую архитектуру, которое по имени находившегося здесь ресторана получило прозвище "Чашка Чая" (помнится, в своем времени мне приходилось слышать, что ресторан с таким названием работает в этом здании и в XXI веке). Гамарник предпочел устроить заседание именно здесь, "на своей территории", хотя Дальбюро ЦК РКП(б), располагавшееся в здании бывшего Городского дома, имело гораздо более удобные помещения для проведения подобных мероприятий. Мы все набились в тесный зал заседаний, кое-как расположившись на стульях вокруг стола, покрытого зеленым сукном, а за нашей спиной, в промежутке между столом и стенами комнаты, устраивались другие приглашенные сюда ответственные работники…
Вспоминая это совещание, пытаюсь упорядочить свои впечатления, чтобы уложить их в краткий и емкий отчет для ЦКК и для коллегии НКВТ. Курьерский неутомимо катится к Москве, и, лежа на чуть подрагивающей вагонной полке, я кручу в руках самописку, время от времени начиная строчить в блокноте…
Фридрих Вильгельмович Ленгник выступал резко, без дипломатии:
— У меня складывается весьма странное впечатление о состоянии борьбы с контрабандой на Дальнем Востоке. С одной стороны, все члены нашей комиссии убедились, что эта борьба ведется, и ведется активно. Поднимаются правильные вопросы, вносятся дельные предложения, и даже кое-что из них уже реализуется. — Он сделал паузу и обвел глазами присутствующих.
— Тем не менее, я должен сказать, товарищи, что вы встали на такую позицию, которая способна подорвать предпринимаемые усилия по искоренению контрабандной торговли. — Фридрих Вильгельмович снова сделал паузу и опять обвел присутствующих здесь руководителей тяжелым взглядом исподлобья. — Вы видите многочисленные злоупотребления со стороны ваших подчиненных, работников низшего и среднего звена. Дело доходит до того, что они по партийной и советской линии оказывают давление на работников таможен и погранохраны, чтобы принудить их пропустить контрабандный товар через границу! — Голос руководителя нашей комиссии уже не звенел, а гремел, набирая угрожающие ноты.
— И что же делаете вы? В самом худшем случае работники, погрязшие в злоупотреблениях, получают от вас устный разнос. А частенько вы вообще закрываете глаза на подобное извращение политики Советской власти. Вы "входите в положение", благосклонно принимаете ссылки подчиненных на "местные условия". — Ленгник потер рукой глаза, имевшие явные признаки недосыпания, и заключил:
— Итак, местное партийное и советское руководство, вместо того, чтобы все силы, всю энергию направить на то, чтобы устранить условия, благоприятствующие расцвету контрабанды, потакает грешкам своих подчиненных, и фактически становится их соучастниками! Такое положение нетерпимо, и ЦКК с ним мириться не будет! — Резко рубанув воздух правой рукой, Фридрих Вильгельмович опустился на свое место.
Выступление Сергея Ивановича Сырцова было заметно более кратким. Правильные, но банальные призывы, которые он обращал к местным товарищам, как-то не задержались в моей памяти, но вот один пассаж из его речи, который, пожалуй, нужно было бы написать на стенке в кабинете каждого партполитпропагандиста, мне запомнился:
— Пропаганда и агитация в поддержку политики нашей партии будет иметь успех лишь при том непременном условии, если местные партийные и советские органы своими каждодневными делами будут доказывать, что они пекутся об интересах трудового народа. И напротив, если вы будете продолжать демонстрировать, что готовы попирать советские законы ради устройства благополучной жизни для себя, то худшей агитации против Советской власти, против дела нашей партии и помыслить нельзя! — Сырцов не на шутку разволновался, и мне хорошо было видно, как он раскраснелся, глубоко и часто дышит. Умолкнув, он долго ловит рукой спинку стула позади себя. Лишь после нескольких неудачных попыток это ему удается, он пододвигает стул и с облегчением опускается на него.
