Ив Греве - Мето. Остров
Мои приятели успели хорошо познакомиться с этим народом: за то время, пока мы здесь, их чаще всего направляли как раз на прибрежные работы. Они знают, что это нелегкий труд: вытаскивать сети, расставленные во время отлива, или до заката подбирать обломки деревьев и бревен. Многие побережники — калеки, и под лохмотьями у них видны шрамы и язвы. Кто-то из них хромает и не может бегать. Это сплошь одиночки и молчуны, смирившиеся со своей долей. Мои приятели поначалу думали, что эти люди неразговорчивы из-за запрета, наложенного до нашего суда. Ни дружеского жеста, ни улыбки. Мои первые шаги на свободе неуверенны: я не скоро привыкаю к яркому свету и ветру. Пытаюсь заговорить с идущим передо мной человеком — возможно, он у них старший:
— Привет, я Мето.
Он даже головы не поворачивает. Но я не сдаюсь:
— А тебя как зовут?
— Зачем ты спрашиваешь? Мое имя тебе ни о чем не скажет.
Поскольку я следую за ним по пятам, он продолжает:
— Меня зовут Колченогим. Ну и что дальше?
— Почему ты решил присоединиться к Рваным Ушам?
— Ты и впрямь еще малыш! Но когда-нибудь ты поймешь, что в жизни никто ничего не решает сам, это жизнь решает за тебя.
— Что это значит?
Утомленный столь долгой беседой, он тяжко вздыхает, давая понять, что болтать со мной для него большой труд и что я должен удовлетвориться кратким объяснением:
— Это значит, что я рожден для услужения другим: малышам в Доме, солдатам в лагерях, космачам на побережье… Кому-то же нужно выполнять черную работу.
— Да что с нами говорить: вам неинтересно, а нам только лишние заботы, — подхватывает другой побережник.
Клавдий подходит и шепчет:
— Из них ничего не вытянешь. Единственный, кто охотно с нами говорил, был Черпак, их повар, но люди из Первого Круга очень быстро запретили нам к нему подходить.
Побережье приводит меня, как и моих друзей, в полный восторг. Мы шлепаем по песку и по прибрежным лужицам, резвимся, кидаемся жидкой грязью и водорослями, которые смешно облепляют наши тела. Впервые мы хохочем от души. Мы можем говорить, не понижая голоса, можем даже орать во все горло! Дождь, ветер и солнце словно проникают в глубь моего тела и питают его. Вечером я валюсь с ног, но со счастливой улыбкой.
— Если вас к осени не переведут на более престижную работу, увидите, что зимой тут не так весело: вода леденит кровь, воспаляются раны, — бурчит иной раз Колченогий, раздраженный нашими веселыми возгласами.
Наша группа постепенно раскалывается на две части. Возможно, привычка разделяться по цвету сохранилась со времен жизни в Доме, и прежние Фиолетовые все реже обращаются к нам, разве что когда это и впрямь необходимо. Притом что некоторые, как Брут, например, активно участвовали в мятеже вместе с нами. Как-то утром, перед ловлей крабов, я подхожу к нему:
— Брут, почему ты меня избегаешь?
— Да ни почему, просто так.
— Нет, я хочу понять. Объясни мне, пожалуйста. Во имя нашей прошлой дружбы.
Он какое-то время молчит. Лицо его серьезно и сосредоточенно, но я чувствую, что внутри у него все кипит.
— После битвы мы оказались в настоящем аду, а ты, Мето, не был с нами и не защитил нас. Я не единственный из бывших Фиолетовых, кто сожалеет о бегстве из Дома. Нам не следовало слушать тебя и позволять решить за нас нашу судьбу. Из-за тебя умер Корнелий… Его убили во время битвы.
Он едва сдерживает слезы. Потом добавляет глухим голосом:
— А теперь оставь нас в покое, Мето. Забудь о том, что мы есть.
Я хочу обнять его, но он резко разворачивается и идет к товарищам.
Неохамела приставили к нам в качестве старшего. Его снисходительный тон нам противен, но все же мы рады тому, что теперь нам хоть что-то объясняют. Он сообщает, к нашей превеликой радости, что Рваные Уши иногда моются:
— Но при этом стирать одежду строго запрещено: одежда должна сохранять телесные запахи своего хозяина, в целях безопасности. Во время ночных боев или в пещерах это порой единственный способ узнать друг друга. Нижнее белье можно стирать без ограничений. Но научитесь сушить его в укромных местах, потому что те, кому лень постирать свое белье — как мне, например, — воруют чужое. А еще мы воруем белье в лагерях у солдат.
— Так нам поэтому до сих пор запрещали мыться? — уточняет Марк.
— Да, вы должны были пропитать своим запахом одежду. Одного месяца обычно хватает. К тому же душевые кабины оборудованы у нас неподалеку от границы, а потому мы не могли водить туда ненадежных людей, возможных предателей.
— И когда же нас туда пустят?
— Вероятно, уже сегодня ночью. Спрошу об этом в Первом Круге.
— Что стало с Финли?
— Вы скоро его увидите. Хотя вряд ли узнаете. Он похож на новорожденного, — усмехается Неохамел, и мы не понимаем, что он хочет этим сказать.
Я не жду ничего хорошего.
Сразу после ужина, когда стемнело, за нами приходит один из космачей, по имени Акуцин.
— Ну, малыши, мечтаете поплескаться в душе и соскрести с себя грязь? Сначала раздобудем все необходимое: мыло, полотенца, чистые трусы, майки и носки! По дороге будем соблюдать тишину и пойдем на расстоянии двух-трех метров друг от друга. Мы можем стать мишенью какого-нибудь одиночного стрелка. Когда придем на место, можете расслабиться, поскольку зона душевых кабинок находится под постоянным наблюдением наших охранников. Но все же не забывайте, что враг хитер, и кое-кому чрезмерная чистоплотность стоила жизни, — добавляет он с ухмылкой.
Мы молча следуем за ним. Покинув пещеру, идем узкой тропкой вдоль скал. Когда навстречу нам попадается кто-либо из космачей, мы прижимаемся к скале, чтобы пропустить его. Тропинка становится шире, и мы выходим на небольшую поляну, заваленную деревьями, через которые приходится перешагивать. Наконец мы спускаемся вдоль следующей скалы к широкому навесу, который служит убежищем. Наш вожатый отмечает пальцем первых шестерых. Мы раздеваемся и сваливаем в кучу грязное белье. Подпоясавшись полотенцами, проходим за космачом еще метров тридцать. Земля здесь кажется тверже. Акуцин садится на корточки и принимается сметать руками разбросанные по земле ветки. Вскоре мы видим под ними деревянный настил. Акуцин просовывает под него руку, и мы слышим, как он со скрежетом поворачивает кран. На нас холодным ливнем обрушивается вода. Я не успеваю понять, откуда она льется, и мне не удается намокнуть целиком. Я быстро намыливаюсь, стараясь не задеть шрам, который еще дает о себе знать. Вода льется снова, не так сильно, зато дольше, чем в первый раз. Я сдвигаюсь немного вправо, кажется, там напор больше. Акуцин перекрывает воду. Мы вытираемся, обуваемся и идем в укрытие, где наши товарищи ждут своей очереди. Мы молча одеваемся. Задержав дыхание, я с отвращением натягиваю грязные штаны и рубашку. Помывка не заняла и пяти минут. Вернувшись в пещеру, мы обнаруживаем, что в темноте не все дошли без потерь: у кого пропали трусы, у кого — один носок, у кого — оба.
— В следующий раз не зевайте, — поучает нас Акуцин. — Вас еще один раз будут сопровождать, а потом пойдете самостоятельно. Имейте в виду, что можно ходить в душ не менее чем вчетвером, иначе вы сильно рискуете. Многие оттуда не вернулись.
Хотя всю грязь смыть не удалось и тело еще зудит, все же мне полегчало, и спать сегодня я буду лучше.
Едва мы его встречаем, как сразу понимаем, что означало словечко «новорожденный», которым Неохамел охарактеризовал внешность Финли. Он обрит наголо, а десны и зубы у него полностью залиты коричневым клеем. Он больше не может раздвинуть челюсти. Посередине проделано круглое отверстие, в которое можно вставить соломинку. Неохамел поясняет нам, что «намордник» — это наказание для тех, кто подвергает общину опасности своей излишней болтливостью, несмотря на строгие запреты. Длительность наказания определяется количеством клея, поскольку единственный способ освободиться от намордника — выделять как можно больше слюны или же стирать клей языком. Это может занять две-три недели.
— Ну он теперь слюной изойдет! — хихикает Неохамел, радуясь своей шутке.
— А зачем его обрили? Чтобы унизить? — спрашиваю я.
— Не только. Вы скоро поймете, что здесь длина волос говорит о ранге. У высокопоставленных членов общины самые длинные волосы. Это знак смелости и старшинства. Бойцы хватают друг друга за что придется, и чем больше вы уверены в своей силе, тем смелее подставляетесь противнику. Короткие волосы — знак трусости.
— То есть Финли начнет с нуля?
— Ты правильно понял. Вы теперь будете наслаждаться его обществом, потому что он сможет вернуться в свой клан только по истечении срока наказания.
Неохамел заговорщически подмигивает, но мы смотрим на него ошарашенно: такая жестокость внушает нам отвращение. Едва он уходит, как мы окружаем бедного Финли. Марк смущенно бормочет:
