Гуннар Гуннарсон - Адвент. Повесть о добром пастухе
Снова пошла в ход лопата, и вскоре он очистил от снега крышку, приподнял ее и залез внутрь – пес и баран за ним. Бенедикт с Железякой, скорее, соскользнули по земляным ступенькам, чем сошли ногами. Лев приветствовал шум, с которым они спустились, веселым лаем: гав-гав! Какое облегчение, что непогода осталась за дверью и можно наконец предаться скромным радостям жизни. Бенедикт устроился на мешке с сеном, измученный усталостью так, что потемнело в глазах, и радостно вздохнул. Железяка выказал свое удовольствие спокойным блеянием. Но когда баран стал отряхиваться и от этого в хижине началась маленькая буря, Лев не выдержал и негодования своего скрывать не стал, однако потом сам сделал то же самое.
На Бенедикте лежал груз ответственности, заботы не только о себе, но и о своих попутчиках. Он выудил из котомки огарок свечи, зажег его. Он с трудом узнавал те два существа, которые стояли перед ним в мерцающем свете, два сугроба со знакомыми глазами и ртами, да еще, конечно, рога Железяки. Бенедикт тотчас очистил приятелей от сосулек и снега, как только мог. Иначе, согревшись, баран и пес промокли бы насквозь. А завтра предстоит тяжелый день, хотя, конечно, с мокрыми шкурами их никто на улицу не погонит. Попонка Железяки, кстати, неплохо его защищает. Затем Бенедикт стряхнул снег с себя, вынул кусочки льда из волос, бороды и бровей. Потом зажег примус. Не так уж трудно ходить в горы, когда с собой можно взять разные удобные новомодные штучки, чтобы обогреться и сварить еду. Если спички намокнут, их можно засунуть за пазуху, под шерстяной свитер, и высушить на себе. Старое, проверенное средство. Теперь, когда примус горел, Бенедикт отодвинул крышку в безудержную метель и достал несколько комков снега. Пока они таяли в кастрюле, он проделывал это раз за разом, снова и снова, непрерывно хлопотал, снова задвигал крышку и заделывал щели, вот так.
Потом он угостил Железяку сеном и снегом, чтобы тот утолил жажду, пока не готово питье получше. Взял котомку, достал еду себе и Льву. Мясо промерзло, и даже от хлеба ныли зубы. Но скоро можно будет согреться кофе. Они со Львом разделили замерзшую еду, как положено хорошим друзьям, по-братски. Хотел бы Бенедикт увидеть человека, который живет по-королевски в своем дворце, гораздо лучше него защищен от бед этого мира, да еще чтобы он собирался спасти нескольких овец от голодной смерти и таким образом выполнить свой долг перед соседями, обществом и Вселенной.
– Ты должен знать, Лев, что сам папа римский живет не достойнее нас с тобой, и совесть у него не чище, – разъяснял он псу, который вилял хвостом и верил каждому слову хозяйской проповеди, тем более что за поучением следовало лакомство.
А Бенедикт сидел как господин с куском мяса в руке и, по мере того как мясо оттаивало, отрезал себе и Льву. И масла у них достаточно. Так что Льву не придется жевать сухой хлеб. Была среда, теперь уже вторая. Вот так вот.
Он шел сюда больше недели, а если точнее – прошло девять дней, с тех пор как он покинул Край, и семь из них питался своей едой. И по запасам это было заметно. Он, конечно, изо всех сил экономил, но все равно оставалось только семь не очень больших кусков мяса да хлеб, которого тоже могло быть побольше. Но что сделал Господь из пяти хлебов и двух рыб! Тысячи накормил. Помня об этом, человеку в его положении не подобает предаваться отчаянию. Ему-то нужно прокормить только себя и Льва. Но если без чудес: нужно экономить, предусмотрительность заповедями не запрещается; один кусок мяса в день – заруби себе на носу. Кроме того, у экономии есть свои преимущества: переедание не грозит, и вес сбросишь, будет легче ходить. А что это со светом? Примус сломался? Он подкачал воздуха, никакого толку, и что бы он ни делал – ничего не помогало. И керосина было достаточно. И что за колдовство и нечистая сила в его норе? Неужели поселились злые духи? И в это мгновение Бенедикт сидел уже в кромешной тьме.
Но это была не вполне обычная темнота. Совсем нет. От нее жгло глаза, она схватила за горло, казалось, вот-вот задушит. С другой стороны, она вроде была миролюбива, хотела заставить его лечь спать. И действительно, зачем ему варить кофе? И для чего ему свет этим вечером? Так что, может, это дружеская услуга? Бенедикт пытался найти выход, прийти в себя, прибегнуть к силе разума. Или это непогода все еще их преследует, хочет лишить жизни? Наверняка законопатила все щели. Собирается их задушить – всех троих. Но он же жив!..
Бенедикт поднялся, с усилием стряхнул сонливость, пошел и отодвинул крышку. Им уже овладели грезы, и он представлял, что увидит бездонное звездное небо, а там по-прежнему плясала метель, которая в один миг чуть не засыпала нору. Он снова задвинул крышку, но оставил щель, чтобы проходил воздух, но не снег.
Как можно было предположить, свет и огонь снова ожили, продолжали служить, как прежде. Вскоре был готов кофе. Его аромат наполнил хижину – благословенный кофе! Бенедикт пил его с благодарностью и почтением. Напившись вдоволь и позаботившись о воде для Железяки, он погасил свечу. Настала ночь. Силы постепенно покинули его уставшее тело. Тихими шагами подкрался сон, и унес его на своих милостивых руках.
И вот лежал Бенедикт в свой норе, закутавшись в шерстяное одеяло и положив под голову мешок с сеном. Рядом лежал Железяка, он спал по-своему и то и дело пережевывал жвачку в тишине и покое. Крепко прижавшись к ним обоим, свернулся калачиком Лев, блаженно поскуливая в ожидании заслуженного отдыха. Так лежали они все трое под землей, совсем невидимые, и их едва ли можно было счесть живыми. Но все же им еще предстоит проснуться для свершений, которые многие другие сочтут выше своих сил, для поступков, совершить которые могут лишь те, кто к этому готов. Может, не такие уж они немощные? Может быть, они – необходимые звенья какой-то цепи?.. А в небе над ними, как всегда, продолжают свое движение планеты.
Бенедикт спал как убитый под сенью бездонной ночи. Вдруг он мигом проснулся, словно по привычке, бодрый – выспавшийся и отдохнувший. Теперь нужно вырвать себя из цепких лап сна, пока сидящая в засаде усталость не навалилась вновь. Поэтому он вскочил, открыл крышку, служившую дверью, – яркий лунный свет. Значит, мир вернулся на круги своя. К счастью, он не проспал, если только не прошли сутки. «Поспешай медленно!»
Бенедикт разделил со Львом остатки вчерашнего мяса и порцию хлеба. Свою часть он проглотил, запивая горячим кофе. Железяка сегодня останется дома. Вчерашние хождения его не на шутку вымотали, и без особой нужды его лучше с собой не брать. Нет причины его беспокоить, пока не убедишься, что для него действительно есть работа. Бенедикт приготовил ему сена, воды и снежных комьев, посмотрел в щель рядом с крышкой. Лев внимательно наблюдал за его действиями, был явно ими недоволен, заглядывал хозяину в глаза, в сомнении поднимал переднюю лапу, скулил, пытался закрыть крышку. Но Бенедикт был настроен решительно и только потрепал его по спине. Наконец пес понял, что они даже не берут с собой еды. Потом они вместе вышли в лунную ночь.
Поскольку погода была тихая и ясная и вышли они рано, Бенедикт решил, что сегодня надо поискать овец в самых отдаленных местах, у края ледника, – это в лучшем случае пять часов туда и пять обратно. Они там почти никогда ничего не находили, но сходить надо обязательно, без этого домой возвращаться нельзя. Бенедикт быстро разошелся и ускорил шаг, тяжело поднимался по холмам и горкам, ветром летел вниз по склонам. «Горные дороги укрепляют ноги».
Хотя погода была хорошая, день не задался. Бенедикт не нашел ни одной овцы – живой. Но у края ледника, в небольшой узкой долине, почти засыпанной снегом, он наткнулся на нору (вернее, Лев ее нашел), – на лисью нору, в которой и лежала мертвая овца. Опоздали!
Находка произвела на Бенедикта тяжелое впечатление, и весь остаток дня он был мрачный. Для него это был плохой знак, явное предупреждение. Да еще в такой памятный год: в двадцать седьмой раз он пришел в горы, и самому ему два раза по двадцать семь лет. Да, юбилейный год, по крайней мере для него. И надо было такому случиться. Но неудачи преследуют его с самого начала – в этот раз. Здесь наверху было что-то не так, как всегда, хотя погода хорошая и дорога вполне сносная. Вокруг него в угрюмом молчании стояли горы. Что он им сделал? Разве он виноват, что задержался? Или это случилось из-за его передышки на Леднике? Но тогда это так мелочно. И как бы то ни было, его совесть чиста: он торопился, как мог, хотя препятствия возникали одно за другим. Так что если горы непременно хотят быть к нему холодными и враждебными – пусть, ничего не поделаешь. С этого момента он не намерен обращать на них никакого внимания и приходить будет только из-за овец. А поскольку овец не видно, и даже нет следов, то он, пожалуй, поспешит домой, стиснув зубы, с обидой на угрюмые вершины, к Железяке, к домашнему уюту в своей хижине, в своей яме, в своей норе.
