Джон Голсуорси - Пустыня в цвету
– Если бы я могла любить проповеди, – сказала Динни, – я любила бы только проповеди дяди Хилери.
– Да, – сказала леди Монт, – он умудрялся стащить больше леденцов, чем любой другой мальчишка, а вид у него был ангельский. Тетя Уилмет и я, бывало, держали его за ноги вниз головой, – знаете, как щенка, – думали, он хоть что-нибудь отдаст, но нет, он так никогда ничего и не отдавал.
– Ну и семейка же у вас была, тетя Эм!
– Ужасная! Отец наш – не тот, что на небесах, – старался видеть нас пореже. Мама, бедняжка, ничего не могла поделать. У нас совсем не было чувства долга.
– Зато теперь у вас его хоть отбавляй; странно, правда?
– А у меня есть чувство долга, Лоренс?
– Безусловно, нет.
– Я так и думала.
– Но, дядя Лоренс, разве, по-твоему, у Черрелов не слишком сильно развито чувство долга?
– Разве оно может быть слишком сильным? – спросила Джин.
Сэр Лоренс поправил монокль.
– Ты ударилась в ересь, Динни.
– Но ведь в чувстве долга и в самом деле есть какая-то узость. И отец, и дядя Лайонел, и дядя Хилери, и даже дядя Адриан прежде всего думают о том, что они должны делать. Они пренебрегают своими желаниями. Это, конечно, красиво, но довольно скучно.
Сэр Лоренс выронил монокль.
– Твоя родня, Динни, – сказал он, – типичные мандарины. На них зиждется империя. Все наши знаменитые школы – Осборн, Сандхерст, – да что там, разве только это? От поколения к поколению, с младенческих лет. Впитано с молоком матери: служение церкви и государству – очень любопытно! Теперь это редкость. Весьма похвально!
– Особенно если благодаря этому они могут держаться на верхней ступеньке лестницы! – пробормотала Динни.
– Чушь! – воскликнул Хьюберт. – Как будто в армии об этом думают!
– Ты не думаешь потому, что тебе незачем, а если понадобится, еще как будешь думать!
– Туманно, – возразил сэр Лоренс. – Ты хочешь сказать, что если что-нибудь будет грозить их благополучию, они взбунтуются, говоря, что без них нельзя обойтись, ибо они – «соль земли»?
– А разве они – соль земли, дядя?
– У кого ты набралась этих идей, деточка?
– Ни у кого, просто иногда хочется подумать самой.
– Как это грустно, – сказала леди Монт. – Русская революция и все прочее…
Динни чувствовала на себе взгляд Хьюберта, который не понимал, что на нее нашло.
– Из обода всегда можно вынуть втулку, – сказал он. – Но тогда колесо свалится.
– Правильно! – воскликнул сэр Лоренс. – Зря думают, что так легко подменить одну породу людей другой или наспех вывести новую. Барство – вещь врожденная, а не благоприобретенная, конечно, если добавить сюда и ту атмосферу, в которой ребенок живет с самого рождения. И, на мой взгляд, порода эта вымирает удивительно быстро. Жаль, что ее нельзя как-нибудь сохранить, – ведь можно было бы устроить для бар особые заповедники, как это делают с бизонами!
– Нет, – заявила леди Монт. – Не буду.
– Что, тетя Эм?
– Пить в среду шампанское. Гадость, и еще пузырится!
– А разве непременно нужно пить шампанское?
– Я боюсь Блора. Он так к нему привык. Если я скажу, что не надо, он все равно его подаст.
– Динни, ты что-нибудь слышала о Халлорсене? – вдруг спросил Хьюберт.
– С тех пор как вернулся дядя Адриан – ничего. По-моему, он где-то в Центральной Америке.
– Он был такой большой, – сказала леди Монт. – Две девочки Хилери, Шейла, Селия и маленькая Энн, – это пять; я рада, Динни, что дело обойдется без тебя. Конечно, это чистое суеверие…
Динни откинулась назад, и на ее шею упал луч света от лампы.
– Хватит, я уже была подружкой на чужой свадьбе, тетя Эм…
Наутро, когда Динни встретилась с Уилфридом в галерее Уоллеса, она спросила его:
– Может, вы завтра придете в церковь на венчание Клер?
– У меня нет ни фрака, ни цилиндра: я подарил их Стаку.
– Я так хорошо помню, какой вы были в тот раз. На вас был серый галстук и гардения в петлице.
– А на вас – платье цвета морской волны.
– «Eau-de-Nil». Мне хочется, чтобы вы поглядели на моих родных, – они все будут там; потом мы сможем о них посудачить.
– Я проберусь туда, где стоят «и другие». Надеюсь, никто меня не заметит.
«Кроме меня», – подумала Динни. Ну вот, теперь ей не придется жить без него целый день!
С каждой встречей он как будто становился спокойнее; иногда он смотрел на нее так пристально, что у Динни колотилось сердце. Когда она смотрела на него, а это бывало редко, и так, чтоб он не заметил, взгляд у Динни казался таким безмятежным! «Какое счастье, что у нас есть хотя бы это преимущество перед мужчинами: мы всегда знаем, когда они на нас смотрят, и умеем смотреть на них так, что они об этом и не подозревают!»
Прощаясь, Дезерт спросил:
– Поедем в четверг снова в Ричмонд? Я приду за вами к Фошу в два часа, как в прошлый раз.
И она ответила:
– Да.
Глава шестая
Венчание Клер Черрел на Ганновер-сквер было «великосветским», и отчет о нем вместе со списком гостей должен был занять целую четверть колонки петитом. А газетам, как заметила Динни, только этого и надо.
Клер и ее родители с вечера прибыли из Кондафорда на Маунт-стрит. Провозившись с младшей сестрой все утро и пытаясь скрыть волнение шуткой, Динни приехала с матерью в церковь незадолго до невесты. Она задержалась у дверей бокового придела, здороваясь со старым слугой, и сразу же заметила Уилфрида. Он стоял у входа, откуда должна была появиться невеста, и смотрел на Динни. Она мельком улыбнулась ему и прошла вперед к матери, на переднюю скамью слева. Майкл прошептал, когда она шла мимо:
– А народу-то сколько набралось!
И правда: Клер знали многие и она людям нравилась, Джерри Корвена знало еще больше народу, хотя нравился он меньше. Динни рассматривала «зрителей» – трудно было назвать присутствующих на венчании «паствой». Какие разные лица, у каждого свой характер, – не подстрижешь под одну гребенку. Видно, у всех этих людей свои убеждения, свой взгляд на жизнь. Мужчин не отнесешь к какому-нибудь определенному типу, в них нет того унылого однообразия, какое отличает, например, кастовое немецкое офицерство. Рядом с ней и ее матерью на передней скамье сидели Хьюберт и Джин, дядя Лоренс и тетя Эм; за ними – Адриан с Дианой, миссис Хилери и леди Элисон. На два или три ряда дальше Динни заметила Джека Маскема – высокого, элегантного и немножко скучающего. Он кивнул ей, и Динни подумала: «Странно, как это он меня запомнил?»
Через проход сидели гости Корвена – такое же разнообразие характеров и лиц. За исключением Джека Маскема, жениха и его шафера, никто из мужчин не выглядел хорошо одетым или специально принарядившимся. Но по их лицам сразу скажешь, что все они твердо знают, во что верят и чего хотят. Ни одно из них не похоже на лицо Уилфрида, – полное душевного разлада и внутренней борьбы, лицо мечтателя, страдальца, творца. «Я, кажется, брежу», – подумала Динни. Она взглянула на Адриана, сидевшего сразу за ней. Он тихонько улыбался в свою козлиную бородку, еще больше удлинявшую его худую, загорелую физиономию. «Какое у него милое лицо, – думала она, – и ни капли тщеславия, – а ведь оно всегда бывает у мужчин, которые отпускают такие бородки. Нет, он самый лучший человек на свете!» Она шепнула ему:
– Сегодня здесь собралась завидная коллекция ископаемых!
– Отдай мне свой скелетик, Динни!
– Нет уж! Меня сожгут и развеют прах по ветру. Т-с-с!
Появился хор, а за ним священники. Джерри Корвен обернулся. Ох уж эти губы, и улыбается из-под тонких усиков, как кот, черты лица словно вырезаны из дуба, и какой дерзкий, пронзительный взгляд! Динни вдруг подумала с испугом: «Как Клер могла? Но мне, наверно, сейчас противно всякое лицо, кроме того, единственного. Я, видно, совсем свихнулась». Но вот по проходу покачиваясь и опираясь на руку отца, проплыла Клер. «Вот красотка! Дай бог ей счастья!» У Динни от волнения сдавило горло, и она схватила за руку мать. Бедная мама! Как она побледнела! Ей-богу же, вся эта комедия – ужасная ерунда! Зачем разводить такую длинную церемонию? Сколько волнений! Слава богу, папин старый фрак выглядит совсем прилично, – она вывела пятна нашатырем; он стоит вытянувшись, совсем как на параде. Если у дяди Хилери не в порядке пуговицы, папа непременно это заметит. Но, кажется, на облачении не бывает пуговиц. Динни ужасно захотелось очутиться рядом с Уилфридом. Он, наверно, думает о чем-то своем, хорошем, и они улыбнутся друг другу тайком.
А вот и подружки! Ее двоюродные сестры, дочки Хилери – Моника и Джоан, тоненькие и очень деловитые, светленькая как серафим Селия Мористон (если серафимы бывают девочками), темноволосая, яркая Шейла Ферз, а сзади уточкой переваливается малютка Энн.
