Сабрина Пейдж - Мерзавец
— Она умерла! — крикнул сенатор. — Твоя мать мертва уже чёртовы четыре года.
— Не могу об этом говорить, — ответила она, глядя на сенатора с разочарованием, и прошла мимо меня, не удостоив взглядом.
Всё ещё стою, даже не смея произнести хоть слово. Сенатор склоняется над столом, опустив ладони на гладкую поверхность и при этом склонив голову. Я злюсь на него, потому что чувствую, как сейчас плохо Кэтрин.
Элла смотрит на меня с выражением боли на лице.
— Колтер… — начинает она.
Но я прерываю её, она просто скажет сейчас какую-нибудь чушь, а мне этого не хотелось.
— Да похуй на это дерьмо, — говорю. — Я ухожу.
Я мчусь, переступая через две ступеньки, в свою комнату, где лежит мой бумажник, но меня интересует только одно, не уехала ли уже Кэтрин. Зайдя в комнату, хватаю кошелёк и сигареты, и, выйдя из неё, я замираю возле дверей комнаты Кэтрин. Они немного распахнуты, но я по-прежнему стою на месте, не решаясь войти. Затем дверь открывается, и я сталкиваюсь лицом к лицу с удивлённой Кэтрин.
Сначала я думаю, что она рада меня видеть, но следующие слова говорят об обратном:
— Серьёзно, Колтер, мне не нужно сейчас это дерьмо. Я не в настроении. Я просто хочу убраться отсюда.
— Нужна компания?
Её брови ползут верх:
— Ты это так шутишь?
— Я не какой-то там последний мерзавец. Правда, — отвечаю в свою защиту. Я не такой уже и плохой парень, вот что хочу сказать. Просто, когда она поблизости, я начиню вести себя как мудак.
— Ты что, пытаешься включить роль заботливого брата?
— Я просто хочу убраться отсюда, — возражаю я уклончиво.
— Прекрасно, — она забрасывает сумку себе на плечо, и я следую за ней к входной двери. Возле ворот нас встречают три фотографа, как только они видят нас, тут же направляют объективы в нашу сторону.
Кэтрин только тяжело вздохнула, но всё-таки зашагала дальше.
— Им что, нечем заняться?
— Колтер, Кэтрин, вы действительно так ненавидите друг друга? Можете рассказать нам, что вас связывает?
— Занимайтесь своим делом, — отвечает она. — Серьёзно. Посмотрите, мы стоим здесь, разве нет? Почему бы вам не сделать наше фото, где мы не убиваем друг друга. Мы друзья. На этом всё.
Обвиваю её плечи рукой.
— Улыбнись, — шепчу я, Кэтрин тут же смотрит на меня, а затем выдавливает из себя милую улыбку.
Фотографы закатывают глаза, а мы стараемся идти быстрым шагом по тротуару ещё два квартала, прежде чем кто-то из нас заговорил. Затем Кэтрин смеётся. Звук такой светлый и мелодичный. Я с удивлением смотрю на неё, потому что не думаю, что за два года в Брайтоне слышал её искренний смех. В этот момент она была весёлой, но в школе сама серьёзность. Она всё продолжает смеяться, в этот раз уже хватаясь за живот и вытирая слёзы с глаз.
Кэтрин наконец-то остановилась и посмотрела на меня:
— Что? Ты пялишься.
— Ты смеялась как человек, который сошёл с ума.
— Мой отец возненавидит то фото, знаешь, — говорит она. — Думаю, мы должны подождать, пока это просочится в СМИ. И тогда его пиарщику будет, что сказать.
Я пожал плечами.
— Думаю, мне плевать, что на это скажет твой долбаный папочка, — мы все также продолжаем идти, но понятия не имею куда. Я вытянул пачку сигарет, а затем заметил сверлящий взгляд моей спутницы. — Хочешь? — спрашиваю я.
Кэтрин покачала головой:
— Почему бы тебе не вернуться в Голливуд или куда-нибудь ещё на лето? У моего отца теперь есть весомый аргумент, почему ты не должен ехать в Нью-Гэмпшир, думаю, так будет разумней сделать. Ты же не хочешь терпеть всё это дерьмо целое лето?
— Трастовый фонд, — говорю я. — Элла держит его, и если я уйду, то останусь без гроша. Это правда, что дом в Нью-Гэмпшире твоей матери?
Она пожимает плечами.
— Это было её любимым местом. Мы жили на ферме в Лоудоне, когда я была ребёнком, но затем мой отец продал её и купил дом у озера, поскольку остальную часть года собирался пробыть в округе Колумбия. Моя мать любила Нью-Гэмпшир, поэтому, даже если мы проводили там только лето, это было её местом.
— А теперь он решил повезти туда Эллу. Это самый отвратительный поступок.
— Это ничего, знаешь? Небольшое дело, — могу сказать, она чего-то недоговаривает. — Элла кажется хорошей. Эм, я хочу сказать, это странно, что ты называешь её по имени.
Мы стоим у входа в метро.
— Ты имеешь в виду вместо дорогой мамочки? — спрашиваю. — И куда, чёрт побери, мы идём? — мне снова захотелось курить, хоть я и курил десять минут назад. Рядом с Кэтрин я всегда напряжён. Или это из-за того, что я рядом с ней, её рука касается моего плеча. Возможно, потому что я не хочу больше притворяться.
— Не знаю, — отвечает она. — Я просто хотела убраться куда-нибудь. У меня даже не было никаких планов.
— Ты не кажешься спонтанной девушкой, — усмехаюсь. — И я не собираюсь ехать в дом твой мамы, знаешь. Если ты, конечно, этого не хочешь, — говоря ей это, я даже не знаю, хочет ли она это знать или нет.
— Откуда тебе знать, какая я? — спрашивает она, морща нос. — Я же сказала, мне всё равно. Не хотелось бы говорить о ней.
Мы заходим в метро, болтая о всякой ерунде. Кажется, сейчас она немного успокоилась, я рассказываю ей истории о друзья моей матери, звёздах Голливуда, и как их снимки попадали на первые страницы журналов. Она смеётся, и это музыка для моих ушей.
— Где мы, чёрт возьми? — говорю я, когда мы выходим на одной из остановок.
Кэтрин пожимает плечами:
— Понятия не имею. Но точно знаю, что очень далеко от того чёртового дома. Есть планы получше?
Я поднимаю руки вверх в знак капитуляции:
— Что только пожелаешь, Принцесса.
Она игнорирует меня, и мы направляемся в парк. Я абсолютно ничего не знаю об округе Колумбия, поэтому у меня никаких догадок о том, где мы сейчас находимся, не то что в Нью-Йорке или Голливуде. Но она выглядит так, будто знает, куда идёт, и я следую за ней, не говоря ни слова. Мы на самом деле поладили, и впервые с тех пор, как я её узнал, мне с ней очень интересно зависать.
— А ты не такая уж и плохая, Принцесса, — говорю я. — Хочу сказать, что ты не ведёшь себя как сука.
Она смеётся:
— Не могу поверить, что ты меня так назвал.
— Сукой? — переспрашиваю я. — Ты же знаешь, что это шутка. Не принимай это дерьмо так близко к сердцу, дорогуша.
— Интересно, все люди думают, что я сука?
Честный ответ — да, но я пожимаю плечами:
— Кого волнует, что они думают?
Кэтрин оборачивается и смотрит на меня:
— Ну, это намного лучше, чем быть избалованным придурком.
Я улыбнулся.
— Кто бы говорил, Гарвард, — сейчас мы находимся в безлюдном месте, вокруг слишком много деревьев. Я вытаскиваю самокрутку, и Кэтрин бросает на меня взгляд.
— Ты совсем дурак? Мы же на публике.
— Это не займёт и пятнадцати минут, — ответил я. — Ну же. Пошли вон за то здание.
Кэтрин вздохнула:
— Сначала то фото в газете, а теперь ещё ты хочешь, чтобы нас арестовали за хранение. Мой отец нас нахрен убьёт.
Я ухмыльнулся.
— Давай, Принцесса, — подразнил я. — Ты что, струсила?
Она следует за мной в сторону здания, а заем мы прячемся за деревьями, стоя рядом с туалетами.
— Я не какая-то наивная девчонка, — говорит она. — Я уже накуривалась раньше.
— Конечно же, ты не такая, Принцесса. Ты уже практически хренова рок-звезда, — я запаливаю и протягиваю ей самокрутку с травкой.
— Закройся, — говорит она, делая затяжку. — Это ты увязался за мной, а не я. Если у тебя есть куча крутых друзей, то можешь валить к ним.
— Круче, чем ты, Принцесса? — спрашиваю я, когда она передаёт косяк мне. — Думаю, это невозможно. У меня нет таких друзей, у которых папы будущие президенты.
Она закатывает глаза:
— Так в этом вся суть. Всегда всё заключалось в этом. Выгода. Моя мать ненавидела это, знаешь.
— Вещи, связанные с политикой?
— Политику, — поправляет она. — Думаю, она ненавидела её так же, как и моего отца. Они очень много ссорились.
Мы молчим несколько минут, пока курим, и я не хочу нарушать эту тишину. Жду, пока мы закончим, затем идём обратно в парк, чтобы заговорить.
— Что насчёт тебя? — меня всё больше интересует эта девушка.
— А что насчёт меня?
— Ну, будущая дочь президента — это про тебя?
Она смеётся, и этот звук резкий.
— Не имеет значения, — отвечает. — Разве ты не знаешь плана? Во всяком случае на некоторое время: его перевыборы в Сенат в этом году, и он не хочет выдвигаться в президенты на следующих выборах. Так что это будет после этих президентских выборов. Шесть лет — большой срок, — она изучает меня. — Знаешь, я не такая, как ты.
— Не может быть, — не могу поверить, что она такая же, как и я.
— Это должно быть приятно, когда пофиг, что думают другие, — говорит она.
— Ты могла бы попробовать это как-нибудь, — слова слетают с моего языка, прежде чем я подумал, Чёрт, она не должна так на меня влиять. Я не смогу с этим долго бороться.
