Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов
В ящике обнаружилось изображение Хора, бога-сокола, сына Исиды и Осириса, Мстителя, изумительно тонкой работы. Оно насчитывало фута полтора в длину, а в самой широкой части – по плечам – дюймов семь в ширину. Изящество, текучесть линий и, если позволите, несколько упадочный стиль относили датировку к позднему периоду египетской истории – даже, возможно, ко времени римской оккупации. Фигура была полая и, видимо, предназначалась для мумифицированного тельца сокола, священной птицы Хора.
Калатис стоял ошеломленный невероятными богатствами, открывшимися нашему взору; в товарно-денежном отношении это была величайшая археологическая находка в истории. Он принялся скакать кругом, плясать и распевать на греческом что-то там про свою добрую удачу. По какой-то непонятной причине его ужимки порядком меня напугали. У меня до сих пор не было никаких доказательств, что это именно усыпальница… с тем же успехом комната могла оказаться складом или сокровищницей крупного храма. И все же я безотчетно ощущал присутствие чего-то очень древнего… невообразимо диковинного… совсем близко от нас. И оно наблюдало.
Тут луч моего фонарика выхватил из тьмы какое-то движение: что-то шевелилось на вершине ближайшей пирамиды из ящиков. Я крикнул Калатису, который мгновенно протрезвел, взял себя в руки и сам посветил фонарем туда же, наверх. Сначала мы не увидели ничего, потом приблизились на пару шагов и над краем ящика различили какой-то силуэт и две уставившиеся на нас красные точки. Это была птица – не нетопырь! – да, птица, и, судя по очертаниям, преогромная!
Когда мы подошли футов на пять, тварь снялась оттуда и с жуткими воплями принялась биться о стены и ящики, как обычно поступают пернатые, попавшие в замкнутое пространство. Наконец она, хлопая крыльями, уселась на верхушку другой кучи ящиков и злобно воззрилась оттуда на нас.
К этому времени нервы у меня были настолько на взводе, что я бы с готовностью кинулся обратно, вверх по лестнице, на свежий воздух. Мы были с ног до головы покрыты пылью, грязью и штукатуркой, поднятыми в воздух безумными метаньями птицы. На самом деле опытный археолог давно бы уже вылез наверх – собирать оборудование, протягивать провода для электрического освещения, готовить кисти и тряпки для очистки древних артефактов. Ох, как бы дорого я дал, чтобы поступить тогда именно так!
Но, несмотря на мои протесты, Калатис пожелал осмотреть всю комнату, прежде чем возвращаться. На самом деле она представляла собой, скорее, длинный коридор, так как простиралась вперед футов на пятьдесят, очевидно сужаясь к окончанию. Там в толще камня виднелся небольшой проем. Оставив позади тускло сияющие сокровища, мы прошли в третью камеру. Она снова оказалась длинная и узкая, и в дальнем ее конце луч фонаря выхватил из тьмы стоящую фигуру человека с соколиной головой. Было в ней что-то такое, что мгновенно приковывало взгляд… Нет ничего необычного в статуях, стоящих в святилищах или усыпальницах, но эту камеру буквально заполняло ощущение какого-то живого присутствия – и источником его была статуя! Не знаю, почувствовал ли что-то подобное Калатис – и если да, то с его стороны подойти к изваянию было актом необычайного мужества. Лично я полагаю, что он и не подозревал об ауре ужаса, царившей в этом месте. Возможно, дело в том, что мой разум был привычен к египетской образности, а его – нет… короче, он ничего не почувствовал.
Так это или нет, а грек подошел прямо к скульптуре, и его фонарь высветил каждую деталь. Это и вправду было изображение Хора, божественного сына Исиды и Осириса, отмстителя за убийство отца, чье небесное око озаряет мир днем и дарует покой ночью. Он был показан во весь рост, в характерной египетской идущей позе, с одной ногой впереди другой. Руки были сжаты в кулаки, а большие круглые глаза под огромной двойной короной Верхнего и Нижнего Египта – закрыты. На тот момент у меня еще не было никаких прямых свидетельств, что мои страхи не беспочвенны, но тут, к моему невыразимому ужасу, статуя рывком открыла глаза и уставилась на Калатиса! Я завопил, ибо во мраке подземелья птичий взгляд полыхнул такой алой злобой, что стало ясно – нам никогда не вынести сокровища отсюда на свет божий! Калатис встал как вкопанный, потом выхватил пистолет и навел его на божество. Казалось, прошли часы, пока эти двое стояли напротив и пожирали друг друга глазами. А потом статуя Хора начала медленно двигаться. Вековая пыль посыпалась с нее серо-белыми облаками. Несколько мгновений Калатис стоял, не в силах пошевелиться, а затем выстрелил. Первая пуля звонко брякнула о тело, но не произвела никакого эффекта – только взметнула громадную тучу пыли. Затем очень быстро Калатис расстрелял весь барабан – за каждым залпом следовал стук и еще одно облако пыли.
К этому времени создание было от нас уже ярдах в пяти. Ни я, ни Калатис не могли сдвинуться с места: мы стояли совершенно парализованные. Затем внезапным прыжком сокол прянул к нам и схватил Калатиса. Тот так закричал, что буквально выбил меня из ступора – я снова обрел способность передвигать ноги. Я сам вытащил пистолет и, обойдя монстра сбоку, хорошенько прицелился и выпустил пулю прямиком ему в висок. Снова облако пыли – и на сей раз несколько перьев! Тварь ослабила хватку, но Калатис был уже либо мертв, либо без чувств, так как он мешком свалился на пол. Сокол же, уронив жертву, обернулся и уставил на меня гневный взор. Я мгновенно взял ноги в руки и кинулся прочь по длинному коридору, уставленному ящиками с сокровищами.
Самое ужасное, что теперь меня преследовали птицы – коридор был полон ими, огромными птицами с пылающими глазами и острыми клювами, которые впивались мне в одежду и в плоть. Все это были соколы. Несмотря на их внезапный натиск, я сумел прорваться через коридор и вверх по предательски узкой лестнице. Меня всегда поражала способность человеческого организма справляться со, скажем так, необычными и опасными обстоятельствами. Мой оглушенный ужасом разум практически спал, и в его отсутствие тело само приняло на себя командование и потащило меня вперед. К счастью, лестница оказалась действительно слишком узка – много птиц вместе со мной в пролет не поместилось. Теперь они уже представляли меньшую угрозу для жизни, да и я был так разбит болью и страхом, что почти не чувствовал их когтей. Время от времени я спотыкался и падал на четвереньки – ступеньки были неодинаковой высоты – и тогда удары клювов живо поднимали меня снова на ноги и гнали вперед.
Понятия не имею, сколько времени у меня ушло на подъем – даже угадать не берусь.
Оказавшись в преддверии, я рухнул наземь и, поскольку камера была очень мала, прополз остаток пути. Солнце уже садилось, свет тускнел. Почувствовав под собой вместо камня песок, я понял, что сил у меня совсем не осталось – никаких. Я ожидал, что тут-то меня и заклюют до смерти, но соколы вылетели из склепа и, вместо того, чтобы прикончить жертву, почему-то расселись на карнизе над входом. Там они и сидели, глазея на меня, но нападать больше не пытались.
Землекопы так перепугались, что удержать их не смогло бы ничто – они в суматохе бежали прочь; со мною остался один Мустафа. Он-то как раз кинулся ко мне, а не от меня – еще бы, мой внешний вид встревожил бы кого угодно. Когда мне потом, позже дали зеркало, я с ним охотно согласился: вся моя физиономия представляла собой пейзаж из синяков, ссадин и длинных рваных ран от соколиных клювов. Чудо еще, что они не добрались до глаз. Остальное тело тоже было в ужасном состоянии, а от одежды после этого побоища мало что осталось. Я слег, и если бы не постоянная забота Мустафы, наверняка отдал бы концы еще по дороге назад. Приплыв по Нилу в Вади Хадальфу, мы уже без труда добрались на поезде до нашей асуанской базы.
Не прошло еще и двух недель с того страшного дня, но даже спустя столь короткое время воспоминания об этом фантастическом происшествии начинают бледнеть – таково свойство человеческой психики. Мустафа-то мне верит, но он просто суеверный старый бедуин, воспитанный на страшных местных сказках. Кирк и еще несколько временно находящихся в Египте джентльменов полагают, что я либо лгу, либо брежу. У меня нет никакого способа доказать свою правоту – кроме как отправиться туда снова, а этого я делать не намерен, учитывая, что Калатис мертв, а сам я все еще не совсем здоров.
