Леонид Гроссман - Бархатный диктатор (сборник)
(Черновик письма)… Еще одна крайняя просьба до вас, добрейший, бесценный мой Александр Егорович! Ради бога, ради света небесного не откажите. Она не должна страдать. Если уж выйдет за него, то пусть хоть бы деньги были. А для того ему надо место, перетащить его куда-нибудь. Он теперь получает 400 рублей ассигнациями и хлопочет держать экзамен на учителя, выше, в Кузнецке же. Тогда у него будет 900 рублей. Поговорите о нем Гасфорту, как о молодом человеке, достойном, прекрасном, со способностями; хвалите его на чем свет стоит, что вы знали его, что ему не худо бы дать место выше. Гернгроссу тоже о нем напишите что-нибудь. Его зовут: Николай Борисович Варгунов. Он из Томска. Это все для нее, для нее одной. Хоть бы в бедности-то она не была, вот что!
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой,
Он имел одно виденье,
Непостижное уму…
Брат, ангел мой, помоги мне последний раз. Я знаю, что у тебя нет денег, но мне надобны некоторые вещи, именно для нее. Мне хочется подарить их ей; покупать здесь невозможно, стоит вдвое дороже. Если б я имел деньги, я б тебе выслал; но я не имею и потому умоляю, не откажи мне в этом последнем пособии…
Вот вещи, которые я желаю иметь; они почти необходимы.
1) К Пасхе шляпку (здесь нет никаких) конечно весеннюю.
2) Теперь же шелковой материи на платье (какой-нибудь кроме glace) (цветом как носят), она блондинка, росту выше среднего, с прекрасной тальей, похожа на Эмилию Федоровну станом, в то время как я ее помню).
Мантилью (бархатную или какую-нибудь) – на твой вкус. Полдюжины тонких голландских носовых платков, дамских. 2 чепчика с лентами по возможности голубыми, не дорогих, но хорошеньких.
Косынку шерстяного кружева (если недорого).
3) Если требования эти покажутся тебе требованиями, если тебе сделается смешно, читая этот реестр, оттого, что я прошу чуть ли не на 100 руб. сер. – то засмейся и откажи. Если ж ты поймешь все желание мое сделать ей этот подарок и то, что я не удержался и написал тебе об этом, то ты не засмеешься надо мной, а извинишь меня…Сибирский дневник проложен ветшающим и пожелтелым документом. Он иногда перекладывал эти списки, акты, бумаги, приобщая их к своим старым записям, словно замыкая ими отошедшую главу своей жизни. Круглым, писарским почерком выписано:
«Из метрической книги Одигитриевской церкви гор. Кузнецка Томской губернии.
1857 года, февраля 6 дня. Повенчаны: служащий в Сибирском Линейном батальоне № 7-й прапорщик Федор Михайлов Достоевский, православного вероисповедания, первым браком, 34 лет. Невеста его: вдова Мария Дмитриевна, жена умершего заседателя по корчемной части, коллежского секретаря Александра Исаева, православного вероисповедания, вторым браком. Подлинную метрическую запись подписал: священник Евгений Тюменцов, диакон Петр Дашков, дьячок Петр Углянский и пономарь Иван Слободский.»
Годы ревности, боли, мучительства…
И вот эти мутные, душные, сырые дни в Москве: ручейки в переулках, звон, щебет, дребезжание колес. А в комнате – полутемной, беззвучной, зловещей – отходит иссохшая, вся пожелтевшая женщина-мумия. Хрипы, клокотания в горле… душит последний припадок, кровь хлещет горлом, жизнь убывает последними каплями… Сердце его истерзано болью, горе вырвало часть существа его. И только листок в блокноте:
«16 апреля. Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?..»
От нее он унес в жизнь память как о женщине, непоправимо надорванной смертельной болезнью, горькими запоями мужа, черной нуждою, унизительными невзгодами нелепо обернувшейся жизни.В казино
Особенно некрасиво, на первый взгляд, во всей этой рулеточной сволочи было то уважение к занятию, та серьезность и даже почтительность, с которыми все обступали столы.
«Игрок»
– На королевском мюнхенском театре новая опера «Тристан и Изольда»…
– А, этот Рихард Вагнер! Известный игрок. Говорят, в прошлом году он оставил здесь все до последнего пфеннига…
Обрывок разговора донесся до него, пока он проходил через атриум казино. Имя было знакомо: Рихард Вагнер недавно лишь давал концерты в Петербурге, Серов с Аполлоном Григорьевым прожужжали им уши в редакции о великом музыкальном бунтаре. Оказывалось, и он увлекался рулеткой! В этом был слабый аргумент самооправдания.
Он решил и без денег пройтись по курзалу: рассеяться видом игры, ознакомиться с шансами дня.
Игорные комнаты уже были полны. Вечерний час собрал у длинных зеленых столов густую толпу. Почти бесшумно вращались разноцветные циферблаты. Было жарко от газовых рожков, от столпившихся тел, от дыханий. Пахло дорогими духами, лакированным деревом, человеческим потом. Со всех сторон над столами, в проходах, в зеркалах – матовая чернота сюртуков и переливной шелковый блеск кринолинов. Над всеми табло легкое и ровное жужжание улья. Отчетливо-сдержанные возгласы и безошибочно-ловкие жесты крупье в ладно скроенных черных спенсерах. Хрустение новых кредиток и мелодическое позванивание золотых монет. Все это слегка волновало, взвинчивало его истонченную нервную систему, чуть-чуть кружило голову и возбуждало мозг, как в иные минуты творческой ночной работы, когда мысль необычайно прояснялась, зорко видела, безошибочно угадывала и взнуздывала волю на непрерывное преодоление трудностей и неутомимое упорство в завоевании ускользающих образов.
Он не любил этого парадного зала с показной и фальшивой роскошью отеля, ресторана или клуба. Ледяной лоск паркетов и декоративная роспись плафонов, гипс стенных багетов, позолоченные решетки дверных входов, бронза и кожа – все это довольно безвкусно замыкало пустой и алчный мирок легкой наживы в поддельное подобие дворцового убранства. Его всегда раздражали эти алебастровые извивы по углам, расписанные по стенам цветочки, корзиночки, ручейки и фонтанчики. «Кому нужны здесь эти пейзажи, лепные волюты, стекляшки люстр, бронзовые завитушки кенкетов? Все только и думают, что о денежной добыче…»
Перед ним мягко, бесшумно и плавно вращался расчисленный жернов рулетки и сухо стрекотало в своем пленном полете по лакированному дуплу массивное костяное ядрышко цвета человеческого черепа.
Кто изобрел эту красную чашку с быстро несущимся металлическим диском, испещренным разноцветными цифрами над узенькими углублениями тридцати семи впадин? Ячейки счастья и смерти, разорений и обогащений, источники крупных деловых оборотов, неслыханных разгулов и безвестных самоубийств – в какой простой механизм были здесь сведены тонкие и хрупкие нити бесчисленных человеческих судеб! На острие этой коротенькой стальной оси умещались, как духи в богословских диспутах Средневековья, замыслы великих творений, операционные планы банкиров, вожделения сладострастников и смертельные катастрофы неудачников. Кто свел сложные узлы бесчисленных человеческих жизней в хитроумное сочетание этих кроваво-траурных цифр, несущихся в своем безумном беге к новым, безвестным сочетаниям успехов, наслаждений и несчастий?
Старая дама в глубоком кресле обращалась к седому французу с щегольской эспаньолкой и тонко завитыми усами:
– В мое время, поверьте, игры были разумнее: крабс, например, или бириби. Шансы были вернее.
– Ну, а фараон, сударыня? Что может быть коварнее игры, в которой размер вашего проигрыша скрыт от вас паролем?
– Но осторожные не доверялись случаю… А здесь попробуйте воздержаться от соблазна! И кто это изобрел эту дьявольскую игру?
– Говорят, какой-то монах, гениальный счетчик…
– Да что вы? Давно ли?
– Я помню еще времена рулетки в Пале-Рояле, у Фраскати, в бульварных кофейнях. Она появилась у нас во времена Консульства…
Франкфуртский банкир, родственник Ротшильдов, бросил перед собой на сукно замшевый мешочек с золотом и с методической осторожностью ставил по одной монете на цвета. Выигранные фридрихедоры вырастали аккуратными столбиками, как на конторке менялы.
Достоевский опустился в кресло и, следя за игрою, задумался. В каторжной казарме были свои крупье и понтеры. Только называлось это не французским термином, а татарским словом майдан: потертый коврик, сальная свечка и лохматые жирные карты. Азарт дикий и во всю ночь. Куча медных денег и лихорадочно горящие глаза под клеймеными лбами. Тихо и чинно, чтоб начальство не услышало; обузданная и почти безмолвная, но отчаянная борьба за лишний чеканенный кусочек металла. Сущность та же, что и в висбаденском казино. Здесь тот же майдан, только что понаряднее…
– В прошлом году, – продолжал развлекать свою даму француз, – здесь сильно проигрался один молодой грек. Что-то, кажется, около семисот тысяч. И можете себе представить – сел за стол, где шла крупная игра, неожиданно выхватил пистолет – и ну палить в воздух! Все разбежались, а он, продолжая стрелять, захватил все золото и был таков.
