Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II
Галантности в лавке.
Я нисколько не был раздражен ее любопытством, теша себя надеждой, так как я не был слишком дурного мнения о себе самом, в чем я достаточно походил на Месье де Бордо, что в ее вопросе заключалось, может быть, хоть немного ревности; и так как я не был настолько простодушен, чтобы тут же ей рассказать, для кого предназначалась эта ткань, из страха, как бы не испортить этим мои дальнейшие дела, я немедленно нашел обходной маневр. Я ей сказал, что это для моей сестры, оставшейся в Гаскони; она написала мне накануне моего отъезда из Парижа прислать ей платье из этой страны, и вот теперь я исполняю то, о чем она меня просила, поскольку не успел сделать это заблаговременно. Она меня спросила, хороша ли моя сестра, и когда я ей ответил, что нет, и я мог бы дать ей какое-то представление об этом, сказав лишь, насколько похожими считали нас все на свете, они и различали нас только по одежде; она мне возразила, что если это так, то ей вовсе не жаль мужа моей сестры. Я ей сказал, что сестра не была замужем, ей не было еще и семнадцати лет; на это она мне ответила — значит, у нее должно быть много поклонников, я, быть может, не придавал значения одной вещи, тем не менее, она очень важна; я вполне могу стать причиной, еще подчеркивая ее красоту тем нарядом, что собираюсь ей послать, множества убийств в моей провинции; она рада меня предупредить, из страха, как бы я не стал ответственным за это перед Господом; мне следовало бы принять свои меры по этому поводу, потому как теперь, когда я был предупрежден, у меня нет больше никаких оправданий.
Не было ничего более любезного, чем эта беседа, особенно после того, как я ей сказал, насколько мы были похожи, моя сестра и я. Но так как это [365] исходило от Англичанки, а в обычае этой Нации, в особенности когда речь заходит о Дамах, делать и говорить множество вещей, каких другие не сделали бы и не сказали, я пока не почитал себя более счастливым; я ждал, дабы рассудить о своем счастье или злосчастье, какие это повлечет за собой последствия. Однако, после того, как она покончила со своей покупкой и помогла мне с моей, как и обещала, она позволила мне подать ей руку, дабы помочь ей подняться в карету, что доставила ее сюда. Я полагал при выходе из этой лавки найти нечто великолепное, нечто такое, как их умеют делать Англичане и до сих пор; но вместо триумфальной колесницы, какую я ожидал там увидеть, я нашел там то, что называется Hackney-coach в этой стране; Hackney-coach означает наемный экипаж, но не такой, как у нас во Франции, у нас они довольно-таки приличны, и мы называем их роскошными наемными каретами, но жалкий фиакр, такой, какие видят сегодня на площади Пале-Рояль или перед Церковью Великих Августинцев. Это меня удивило, потому что, хотя знатные мужчины этой страны и ездят без всяких церемоний в такого сорта экипажах, совсем иное дело дамы, они все же более разборчивы. Это бы навело меня на странные мысли по поводу этой женщины, будь я во Франции. Так как я знаю, что никто больше не напоминает родовитых особ, чем определенные Куртизанки, я почти уверился, что она была одной из них. Я бы даже не знал, о чем еще с ней говорить, настолько все это отдавало дурным ароматом, если бы сам не видел, как торговец рассыпался перед ней в бесподобных любезностях. Как бы там ни было, пожелав было там же ее и оставить, усадив в повозку, я был совершенно поражен, когда она мне сказала подняться туда вместе с ней. Такого я меньше всего ожидал. Я размышлял лишь над тем, как бы мне вернуться и порасспросить торговца, кто она такая, дабы определить собственные намерения в соответствии с тем ответом, какой он мог бы мне дать; но ее слово послужило мне командой, и она [366] сказала, когда я вот так устроился с глазу на глаз вместе с ней, что ей хотелось бы попросить меня об оказании ей одной услуги. Я ей ответил, что стоило ей сказать одно слово, как я ей немедленно подчинюсь. Я было поверил, что она попросит о том, о чем обычно просит женщина, когда она доведена до крайности своими нуждами, но все оказалось совсем иначе, чем я предполагал. Она мне сказала о своем желании сейчас же отправиться вместе со мной к своему отцу, и я должен был сказать этому бедняге, будто бы видел во Франции ее мужа, якобы тот собирается вернуться к ней в конце апреля месяца, в чем он меня решительно заверил. Тогда стоял январь месяц, и так как я не мог понять, что бы это все могло означать, и пребывал в полной растерянности, она мне сказала о необходимости объяснить мне эту тайну, дабы прекратить все мои недоумения; я оказал ей большое почтение у торговца, но, наконец, не все на свете подобны мне, так вот — она вышла замуж против воли отца за одного Француза, и этот Француз ее покинул, поскольку не нашел ее столь богатой, как он себе вообразил, прежде чем на ней жениться.
И тут выяснилось, что эта Дама оказалась как раз той самой любовницей посла, но она поостереглась рассказывать мне о нем ни с хорошей, ни с дурной стороны. Я прекрасно понял, однако, если тот Француз ее и покинул, у него были к тому более веские резоны, чем те, о каких она пожелала мне сообщить. Я знал, что эта страна, точно так же, как и наша, изобилует крупным рогатым скотом, и хотя быки и коровы были там очень величественны и очень красивы, однако не было недостатка там и в других животных, ничуть не уступавших им в подобных украшениях.
Параллели между женой и любовницей.
Эта мысль немного притушила мой любовный пыл. Если я и любил Дам до помешательства, то только не авантюристок, в число которых я уже включил и эту, не успев ее узнать. Я считал их всех дьявольскими обманщицами, в чем не был так уж [367] слишком неправ; и когда мне клялись, будто бы такая-то авантюристка не имела никаких других связей, кроме как со своим поклонником, я бы охотно потребовал официального поручительства, прежде чем в это поверить. Я всегда их рассматривал, как распутниц, и, следовательно, как недостойных привязанности честного человека. Наконец, я был просто не в настроении попасть когда-либо в такое положение, в каком оказался однажды Герцог де Бельгард, когда ему пришлось искать выхода, лишь бы король Генрих Великий не застал его с прекрасной Габриэль. Он взял на себя труд выпрыгнуть из окошка в сад Отеля Вандом. Такого сорта женщины не заслуживают подобного риска сломать себе шею ради них; такое пристало сделать ради прелестной Дамы, не имеющей связи ни с кем, кроме мужа; но ради других я не пожелал бы спрыгнуть и с высоты в один дюйм. Я, впрочем, не слишком хорошо сам отдаю себе отчет, почему делаю столь огромную разницу между теми и другими; жена, у кого никого нет, кроме мужа, должна быть абсолютно тем же самым, как и та, у кого есть только ее поклонник; обе они имеют лишь по одному мужчине, и когда хорошенько над этим поразмыслишь, кажется, одна не должна бы быть более презренна, чем другая, в глазах особы, ищущей милостей подле них; если одна изменница, то и другая точно такая же. Итак, если в неверности полагают найти повод презирать ту, что желает иметь двух любовников сразу, я лично считаю, что другая, желающая иметь любовника одновременно с мужем, еще более презренна. В самом деле, та, что поклялась перед Господом хранить верность, гораздо более виновна, когда она разрывает свою клятву, чем та, что если и клялась, то лишь под пологом собственной постели; Бог любви, кого эта призывала в свидетели правдивости своих слов, гораздо более привычен наблюдать за нарушением всего, что ему обещают; улицы буквально усеяны неверными любовниками и любовницами. Итак, любовница, [368] выходит, менее неверна, чем жена, а, следовательно, и менее достойна презрения.
Но довольно рассуждений по этому поводу, потому что многое можно было бы еще сказать как за, так и против; просто надо знать, что Дама прекрасно меня наставила, прежде чем отвезти к ее отцу, и я встретил в его особе доброго дворянина, правда, немного раздражительного; он, после того, как я обратился к нему с моим комплиментом, ответил, что если и готов поверить моим словам, то только потому, что моя физиономия выдавала во мне близкого родственника его зятя. Я не понял сначала, что он хотел этим сказать, и когда я ему возразил, что он ошибается, и я не имел этой чести, он прервал меня и заметил, что если он ошибся с одной стороны, то наверняка не ошибается с другой; если я и не был родственником его зятя, я, по крайней мере, стал им по отношению к его дочери, так что в конечном счете это почти всегда одно и то же. На этот раз я прекрасно усвоил, что он хотел сказать, то есть, что мы были настолько близки с его дочерью, что при нужде я мог бы заменить ей мужа; я счел себя тем более обязанным избавить его от этой мысли, что в ней не было ни малейшей доли правды. Другой резон еще более укреплял меня в таком намерении и казался мне не менее сильным, чем первый. Подле него стояли два здоровенных малых, напоминавших мне настоящих наших Скалолазов. У них был такой вид, будто они отправили на тот свет столько же Англичан, сколько те препроводили туда же Французов. Я полагал бы даже, что для них не составило бы большого труда атаковать сзади тех, с кем они имели дело, как и для других биться подчас вдвоем против одного; может быть, тем не менее, я мог и ошибаться, поскольку никогда не следует судить о людях по их минам.
