Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
Явь в очередной раз разочаровала. Окруженные кольцом скорее удивленных, чем недовольных, собак, на соломе стояли три маленьких тощеньких мальчонки. Один из них сжимал в кулачке кухонный нож. Волкодав зарычал, мальчонка замахнулся... Хан, похоже, решил, что в круге земном сделано уже достаточно глупостей, взял своего собрата за шкирку и мощным движением уложил набок. Тот поджал хвост и остался лежать, подставляя большему псу горло, в согласии, что глупостей хватит. Удовлетворенный оказанным ему почтением, Хан громозвучно гавкнул прямо в лицо второму несостоявшемуся зачинателю драки. Мальчишка зажмурился и прикрыл уши руками, выпустив нож. Один из его товарищей издал скулящий звук, явно предвещавший начало рева.
- С какой помойки эти крысята приползли? - Торфи толкнул меч в ножны, презрительно оглядывая детей.
- Днем не могли с собачками поиграть? - Горм погладил Хана по загривку, наклонился, подобрав нож, и увидел еще что-то, лежавшее на соломе. - И что ночью за игры с собаками, мешком и веревкой?
- Сейчас мы их хорошенько выпорем, и они все расскажут, - предложил гонец, вставляя факел в подставку, и потянулся к пряжке ремня.
Последовал рев, сперва на один голос, но быстро превратившийся в трехголосие, возможно, полное тонкостей, переливов, всхлипываний и булькания соплей, отрадных для настоящего ценителя, каковым Горм наотрез не был.
- Удружил, - прошипел ярл в направлении гонца, тоже пряча меч.
- Веревка, нож, мешок, псарня, - перечислил Кнур, пытаясь перекрыть рыдания. - Кто ночью незваный идет на псарню с веревкой, и зачем?
- Украсть собаку! - ужаснулся ярл.
- А нож зачем? - продолжал кузнец.
- Украсть собаку, зарезать, и сожрать! - заключил Торфи. - Какая у нас вира за собаку?Твой Ингимунд с Лолланда, ярл, точно б знал. Скиллингов двадцать?
- Это, поди, за охотничью собаку карла, - прикинул кузнец. - Породистая собака ярла раза в два дороже, а боевой пес... скиллингов шестьдесят, не меньше, или один этлавагрский золотой. А ну, во двор!
- Зачем? - удивился Горм.
- Выйдем, увидишь.
Дворик за псарней был посыпан соломой и служил для устройства собаками своих дел. В него вели дверь, закрывавшаяся изнутри на засов, и собачий лаз, вообще не закрывавшийся. Подобрав факелы, троица побольше вытолкала троицу поменьше на солому. Несколько псов пошли за ними, вернее всего, в поисках развлечения. Указав на особенно смачную кучу недавно устроенных дел, Кнур сообщил ревущим:
- Каки видели? Выбор ваш - или закрыли хавальники и прекратили скулеж, или в каждое разинутое хайло по окалине.
- Он не шутит, - поддержал кузнеца Торфи.
Горм поморщился, но жестокая угроза подействовала - собачьи воры перестали реветь в голос. Под сдавленное всхлипывание, ярл спросил:
- То, что сказал Торфи, правда? Вы хотели украсть и зарезать собаку?
Самый маленький из мальчишек, с печально оттопыренными ушами, кивнул.
- Кром! Как вы могли?
Лопоухий открыл рот, снова закрыл, довольно очевидно собираясь вновь зареветь, посмотрел на кучу устрашения, пересмотрел свое намерение, и прерывисто из-за всхлипов выдал:
- Мама с рынка шла, двое наскочили и отобрали лепешки и оливковое масло. Еды нет, скиллингов нет, огня нет. У Агена сестренки есть хотят, плачут, никому спать не дают. Хани сирота, вообще два дня не ел. А собак конунга, небось, каждый день кормят...
- Тебя как зовут, горе-разбойник? - Кнур присел на корточки.
- Хлифхунд.
- Хан, а ну иди сюда! Садись! Дай лапу! Шрам на морде видите, свинята? Это он получил при Гафлудиборге. Тридцать моих дружинников сгинуло, и я бы там остался чаек кормить, если б не песик, - Горм был не на шутку рассержен. - Жрать хотите? Почему тогда нас с Кнуром заодно тоже не убить и не сожрать? Потому что собака тварь доверчивая и зла не заподозрит? Что ж нам с вами, гаденышами, делать?
- Выпороть, - вновь предложил Торфи. - Чтоб неделю сидеть не могли.
Затихшие было всхлипы опять, явно не к добру, участились.
- Заладил, - Кнур, по-прежнему сидя на корточках, взял лопоухого за руку. - Это не дети, а скелети. - Накормить, и чтоб духу их здесь не было!
Горм покачал головой:
- Эти трое, какие бы беды ни причина, они крепко паскудное дело затевали. От собачатины уже и до длинной свинины из слисторпских погребов рукой подать. Так просто их отпустить нельзя... Дожили. Бедные капельки шастают, как тролли, по ночам за запретными мясами, в пиве крысы наперегонки плавали, пока не описались, у самого конунга Килея псы с шерстью нечесаной, на псарне подстилка дня три не меняна, весь двор в дерьме... Вот что. Вы трое, Хлифхунд, Аген, и Хани! Хотите, чтоб тинг вас судил за попытку воровства собак, или сдаетесь мне на милость? Милость будет суровая!
- Я сдаюсь, дяденька ярл, - сказал лопоухий. - Твою собаку мы бы не стали красть!
- И я сдаюсь, только не надо меня объявлять вне закона и изгонять! - взмолился Аген. - Мне надо за сестрами ходить, они совсем маленькие еще!
Хани пару раз шмыгнул носом, вытер сопли подолом драной туники, и кивнул.
- Вот какая моя милость, именем Бейнира Хромого, властью, мне данной. Вы трое определяетесь в мальчишки при псарне на два года. Без жалованья, работать только за харчи, а если на псарне будет нечисто, или собаки неухожены, будете пороты. Тебе, Хани, еще найдем, где спать.
- Ловко ты это придумал, - обрадовался Кнур, затем обратившись к Хлифхунду и его сообщникам, несколько ошалевшим: - Кланяйтесь ярлу! Он вас на довольствие поставил!
- Ты хоть знаешь, позорник лопоухий, что твое имя значит? - обратился Торфи к наиболее разговорчивому из трех малолетних подражателей троллей.
Тот покачал головой и спросил:
- А что за харчи?
- Не густые, - объяснил ярл. - Завтрак и ужин, те же, что для кухонных и домовых мальчишек и девчонок. А имя твое... «Хлейф» значит щит, «хунд» значит пес. Защитник псов. С таким-то именем не стыдно собак на мясо воровать? Стыдно, злопастная твоя тролльчиная чавка?
Хлифхунд вроде бы покраснел - разглядеть под грязью на его мордочке в неверном свете факелов было трудно - и наконец поклонился Горму. Аген и Хани с некоторой задержкой последовали его примеру. Хан завилял хвостом.
- Кнур, сведи новых мальчишек при псарне к Ториру Финссону, пусть им дадут поужинать, чем осталось, и назначат работу. Аген, стой! Пошли со мной к кузнице.
Светя факелом, Горм побрел обратно. На деревянном столе рядом с жаровней под вытяжкой лежала пара выглядевших весьма костляво сушеных рыбин. Ярл порылся на полках, достал прожженный в паре мест кусок козлиной шкуры, завернул рыб, и сунул сверток Агену:
- Отдашь матери и сестрам. Сам чтоб не думал лопать. Дуй за Кнуром!
Мальчонке не нужно было повторять дважды - прижимая драгоценный сверток к груди, он побежал догонять кузнеца, за которым уже брели пристыженные и обнадеженные Хлифхунд и Хани. Шлепанье маленьких босых пяток по мостовой затихло.
- Всех голодных все равно не накормишь, как ни старайся, - Торфи стоял у входа в кузницу, его факел погас. - Хоть последний кусок им отдай - только сам голодным останешься. Ты уж и так добрую треть своей еды псу скармливаешь...
- Всех мне не надо, - ярл пожал плечами. - Все голодные на Бейнирову псарню и не лезут. А этих троих накормил на несколько дней, уже дело. Что Крому не в тягость, то ярлу закон.
- Ты же сказал, на два года?
Горм рассмеялся.
- Через неделю народ начнет не только на улицах, во дворцовых палатах замертво валиться. Сам знаешь, в пекарнях уже лепешки пекут наполовину из опилок. А на опилках, даже если их жарить в оливковом масле, долго не протянешь. Кстати, и масла осталось дней на пять. Прорвать осаду с моря хоть на несколько дней - наша последняя надежда. А сработает, не сработает... Попробуем, узнаем.
Время вроде бы еще не шло к вечеру, но Сунна, хоть и повернула колесницу на весну, висела рыжим кругляшом, уже едва не цепляя за край земного круга. Собачьи упряжки ждали на льду под берегом острова, дававшим хоть какую-то защиту от непрестанно задувавшего с севера ветра. Шестеро стояли у странной находки, наполовину занесенной снегом. Два каюра остались с собаками, наотрез отказавшись приближаться к отягощенной проклятием посудине.
Лодка энгульсейской работы, тяжелее и длиннее разъездного челна Пря́мого, была зачем-то поставлена на тяжеленные дубовые полозья, раз в восемь толще, чем гибкие и прочные полозья нарт. Резня форштевня изображала коня, с прядями на гриве, складывавшимися в подпись довольно известного корабела из Гримсбю: «Хенгистсрубил.» Впереди лодка была снабжена подобием потяга из толстой смоленой снасти, возможно, запасного штага одного из кнорров. Вместо алыков, к штагу намертво крепились лямки из промасленной парусной шерсти, судя по их размерам, предназначенные для двуногого тягла. Вряд ли кто в здравом уме стал бы на своем горбу тащить через торосы эту по меньшей мере сорокапудовую тяжесть, особенно если учесть, что все, что помещалось в лодку, можно было запросто свезти на двух нартах или трех-четырех волокушах. Впрочем, судя по рассказам Виктрида и Саппивока, ум утратил здравие после первой же зимовки двух кнорров во льдах. Местами шерсть с лямок была раздергана, может быть, птицами, а может, и пеструхами - для гнезд. В лодке валялась куча промерзшего тряпья и шкур, в которой, похоже, славно провели не одно лето различные грязные, нечистоплотные, и вонючие северные животные.
