User - i dfee46a8588517f8
Что же не устраивало в Петрограде людей, которых даже начальник охранки называл «неумеренно правыми»? С его течки зрения, причина недовольства провинциалов сводилась к убеждению, что петроградский съезд не был всероссийским — не была представлена провинция, особенно район Поволжья, где черносотенцы гораздо правее. Правых с Волги, указывал Глобачев, явилось на петроградский съезд «весьма мало, и все они определенно высказались в том духе, что петроградские совещания не носят истинно монархического характера, а поддерживают даже либеральных министров»115.
Несостоятельность приведенной версии очевидна. Обвинять Маркова 2-го, Замысловского, Левашева, Римского-Корсакова и им подобных в сочувствии «либеральным» министрам было просто нелепо. Обе стороны были настолько «крайние» и «неумеренные», что обнаружить различие между ними невозможно даже под электронным микроскопом.
Из письма редактора черносотенной саратовской газеты «Волга» Н. Тихменева от 1 сентября председателю одесского «Союза русских людей» А. Н. Родзевичу видно, что вопрос о нижегородском съезде был принципиально решен уже в то время. К. Н. Пасхалов, писал Тихменев, сообщил ему, что в Нижнем Новгороде два тамошних богача мукомола «отнесутся к нашему съезду хорошо». Поэтому следует попробовать заручиться их поддержкой (из-за денег), «я им пошлю постановления нашего (по-видимому, саратовского совещания черносотенцев 27—29 августа 1915 г. — А. А.) совещания, а Вы заведите переписку с ними или еще лучше съездите... Так как общее мнение, что правительственных субсидий следовало бы избегать». Пасхалов, писал Тихменев, считает необходимым «пригласить к участию в съезде всех видных монархистов как гостей: Маркова, Дубровина, Восторгова, Пуришкевича и др. Пусть грызутся между собой, но спасать родину обязаны все. Сегодня я получил телеграмму от митрополита Макария, он благословляет наш почин»116. Письмо Тихменева свидетельствует, что нижегородский съезд был задуман именно как вызов столице: даже Дубровина предполагали пригласить только как гостя, хотя правее Дубровина уже никого не могло быть. Намерение обойтись без казенных денег также объяснялось стремлением сохранить свободу рук в отношении Петрограда — источника всех и всяческих субсидий.
Следовательно, обвинение провинциальными «союзниками» своих столичных влиятельных собратьев в «левизне» было всего-навсего предлогом для оправдания необходимости созвать собственный съезд, свободный от петроградских влияний.
В чем же тогда заключалась истинная причина разногласий между столичными и провинциальными «союзниками»? Несомненно, известную роль здесь играли чисто личные, амбициозные мотивы — обида провинциальных «низов» на высокомерие и господство столичных «верхов». Но и этого было бы недостаточно, чтобы привести к столь открытому и демонстративному бунту провинциалов, в конечном итоге полностью зависевших от своих столичных собратьев и, главное, от департамента полиции. Факты показывают, что указанные причины, в свою очередь, являлись следствием, внешним проявлением другой, гораздо более глубокой причины, на которую еще задолго до описываемых событий указывал В. И. Ленин.
В статье «О черносотенстве» в сентябре 1913 г. В. И. Ленин писал: «В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это — темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий». И черносотенным заправилам с этим фактом приходится считаться. «Крайне правые,— продолжал В. И. Ленин,— партия помещиков. Но ограничиться связями с одними помещиками они не могут. Им приходится прикрывать эту связь и делать вид, что они защищают общенародные интересы... Безопасно такая игра не проходит»117.
В этом и состояло противоречие черносотенного движения в России, обусловившее его полный провал, следствием которого и были бесконечные междоусобицы среди «союзников» — марковцев с дубровинцами, провинциалов с петербуржцами, Пуришкевича с Марковым и Замысловским и т. д. и т. п. Уже само название «союзов» говорит о том, что они были рассчитаны на завоевание широких народных масс, в первую очередь крестьянских. А защищать при их помощи намеревались антинародные, помещичьи интересы. Необходимость обращаться к массам и страх перед этими массами неизбежно вели к отчуждению и взаимному недоверию между помещичьими «верхами» черносотенства и его провинциальными «низами», пытающимися выдать себя за представителей этих масс, между «благородными», с одной стороны, и «плебеями»— с другой.
Из сказанного отнюдь не следует, что Бобринский, Макаров и другие заблуждались насчет истинного положения дел в «союзах». Они отлично знали, что никого, кроме немногочисленных, преимущественно деклассированных, а то и просто босяцких элементов за редкими исключениями эти местные черносотенные функционеры не представляют, что народ так же далек от «союзников»-провинциалов, как и от них самих. Не был для них секретом и моральный ценз местных «союзных» заправил, многие из которых должны были бы находиться за тюремной решеткой, если бы не особое отношение к ним властей предержащих. Но в том-то и состояла безвыходность ситуации, что, зная истинное положение дел, испытывая брезгливое презрение бар, вынужденных якшаться с подонками общества, та же власть предержащая и «верхи» черносотенства все свои надежды по части завоевания масс возлагали на этих «плебеев», поскольку никого другого в их распоряжении не было.
Естественно, что на петроградском съезде эта ситуация не могла не обнаружиться. Суть ее очень точно выразил А. А. Бобринский в письме Щегловитову, написанному 22 ноября, т. е. в самый разгар работы съезда. Бобринский предупреждал, что ему придется или воздержаться от подписания предложенных резолюций, или подписать их, оговорив свое несогласие по конкретным пунктам. «Возражения мои,— пояснял Бобринский свою позицию,— зиждутся на том соображении, что съезд монархистов представляет из себя, как-никак, улицу, правую улицу — но все же толпу. При таком составе съезда нам следует соблюдать сугубую осторожность во всем, что касается верховной власти. Мне сдается, что наши сегодняшние резолюции грешат в отношении этой железной осторожности». Перечислив далее эти «неосторожные» пункты (удаление нежелательных министров и сожаление об уходе желательных, указание «на знаменитое строго конфиденциальное» письмо восьми министров), Бобринский писал: «...все это предметы, о которых вполне приличествует рассуждать и даже заявлять членам Государственного совета... Но улица, хотя бы и совсем правая, не должна бы, по моему мнению, позволять себе давать указание государю или критиковать его действия»118.
^ Как видно из доклада Глобачева, черносотенная элита, ясно представлявшая себе, во что выльется нижегородское сборище, не собиралась в нем участвовать. «Совершенно болен, и понятно, не поеду в Нижний Новгород, куда меня усиленно зовет почтеннейший, но и неопытнейший Н. Н. Тиханович»,— писал За- мысловскому из Харькова 19 ноября один из его соратников по третьей Думе, архиправый профессор А. Вязигин. Присутствие на съезде таких господ, «как уличенный в грязных делах Ко- тов-Колошенко... подрывает доверие к съезду и общему делу в широких кругах безразличных... Ведь я знаю главарей монархического движения с 1905 г. и могу учесть их государственный смысл и значение. Однако прямо скажу, что там есть только 2—3 человека, пригодных для совета»"9.
20 ноября 1915 г. Л. А. Тихомиров записал в дневнике по поводу готовящегося в Нижнем Новгороде съезда:«Но Кологри- вов приходит в ужас при одной мысли спутываться с этими господами. Щечков тоже, конечно, не поедет. Ну, само собой разумеется, что я не только не поеду, но и говорить-то с ними не хочу... С гг. Дубровиными, Васьками Орловами и пр. и пр. я не могу иметь дела... Впрочем, с этой распущенной толпой всевозможных „союзников", полагаю, не только я, но и гениальнейший Человек ничего бы не мог сделать»120.
Бойкот нижегородского съезда «приличными» черносотенными деятелями заранее обрекал его на неудачу, и один из его инициаторов из числа немногих идейных черносотенцев, К. Н. Пас- халов, это хорошо сознавал. Еще 29 октября в письме Маклакову он выражал опасения по поводу вероятного провала съезда. «Съезд монархистов разрешен в Нижнем Новгороде с самой широкой программой»,— сообщал он. Но «очень скверно будет», если он кончится провалом. «А это весьма возможно. Все правые главари исподличались и переругались, а многие и изменили. Я даже представить себе не могу, кто может приехать на нижегородское наше совещание из лиц, пользующихся авторитетом и влиянием в действующих и правящих кругах. Увы, дворянство осталось совсем в стороне от монархического (в смысле «союзнического».— А. А.) движения благодаря безучастию главарей — Самариных, Хомяковых и др. Купец — весь либерал... Только еще среди духовенства находятся епископы сочувствующие. А масса: мелкие лавочники, артельщики, чинуши — не выше надворного, и ни гроша денег. Прямо горе-горькое. Буду слезно молить, кого могу, приехать в Нижний, помочь нам несчастным, и первым долгом Вас»121. Таким образом, Пасхалов понимал, что нижегородские «бунтовщики» не могут обойтись без тех, против которых они и затеяли свой съезд.
