Алан Силлитоу - Ключ от двери
— Ты рад, что мы наконец в пути? — спросил он.
— Ясное дело, — ответил Брайн. — Я всегда мечтал удрать из Англии и поглядеть другие страны, с тех самых пор, как себя помню.
Взволнованные новобранцы рассыпались по всему кораблю и делились впечатлениями.
— Видишь, они-то рады, — сказал Бейкер. Он покосился на Брайна сквозь очки. — И я тоже в первый раз уезжаю. Мой старик все обещал, что я поеду отдохнуть в Швейцарию, с тех самых пор, как кончилась война, но до дела так и не дошло.
Они видели, как голубой «бофайтер», снизившись, выпустил торпеду в деревянную мишень и с ревом пронесся над спокойной зеленоватой водой.
— Я переписываюсь с одной девушкой, которая живет в Швейцарии, и хотел бы поехать туда из-за своих чувств к ней, — сказал Бейкер.
— Не понимаю, как можно питать какие-то чувства к стране,— сказал Брайн, подшучивая над ним. — Пожалуй, я не пожалею, если никогда больше не увижу этот наш притон.
Корабль медленно повернул на восток и пошел вдоль Спитхеда к Портсмуту. Мимо, не погружаясь, проплыла подводная лодка, за ней эсминец, оба в знак приветствия приспустили флаги.
— А я думал, ты женат, — сказал Бейкер.
— В том-то и штука. Все это теперь позади.
Брайн закурил сигарету и бросил спичку в водосток. Волны плескались у борта. Кто-то на палубе, поодаль от них, указал на военные корабли «Рамнллиз» и «Малайя», стоявшие в Портсмуте, и на береговые форты, построенные еще для защиты от Наполеона.
— Это слово «Малайя» мне кажется знакомым, — со смехом заметил Бейкер.
— Или, наверно, скоро будет знакомым, — сказал Брайн, с трудом оторвав взгляд от волн, пробегавших внизу, у ватерлинии.
Бейкер, со спокойным презрением глядя на удаляющийся берег, продекламировал:
Англия,
Остров сифилитиков,
Оплот величия,
Поганое дерьмо.
— Да, кроме Ноттингема, — сказал Брайн. — И вообще не очень-то задавайся.
— Патриотизм, — усмехнулся Бейкер.
— Чем думать о моем патриотизме, — сказал Брайн,— подумай лучше о моем желудке. Давай спустимся вниз и поглядим, не найдется ли там чего пожевать.
22
Брайн получил от матери письмо, она сообщала, что коллекцию подков призовых лошадей, принадлежавшую Мертону, поделят между членами семьи и одну подкову она сохранит до его возвращения.
«Вы с Полин прибьете ее к двери, когда получите квартиру», — писала она. И ему снова вспомнилась картина, висевшая в гостиной у бабушки,— девушка с букетом цветов говорит стоящему рядом юноше: «Коль любишь крепко, как я тебя, ничто не разлучит тебя и меня»; и он принялся думать о Полин и о том, как хорошо ему было с ней. Накануне его отъезда они прогулялись до Стрелли-Черч, постояли там, где теперь в земле зияла глубокая яма, а бугры и лощинки, в которых они так часто находили приют до свадьбы, были обнажены и серели, словно диковинный лунный пейзаж. Слева от того места, где тщетно искали уголь, виднелся лес, будто карандашом нарисованный,— вокруг черная развороченная земля, а дальше, выстроившись рядами, как часовые, стоят деревья, и очертания их веток похожи на полураскрытый веер. Сзади доносился стук моторов и тяжкие вздохи кранов, а впереди пролегли темные борозды жирной вспаханной земли, тяжелой и влажной, но местами, там, где ее высушил ветер, светлой и легкой, миниатюрные горные цепи, еще припорошенные снегом, — его белизна в этом ясном, прохладном воздухе напоминала молоко, которое дают грудным детям, и Брайн тут же спохватился, что пора домой: Полин надо кормить Бернарда.
Он поежился, вспомнив теперь об этом, и, пока аппарат отстукивал какое-то дурацкое сообщение из Сайгона, стал думать о смерти своего деда. Мать и тетки рассказывали ему, как однажды утром Мертон взял палку и прошел через Вишневый сад посмотреть, осталось ли еще что-нибудь от поля пшеницы и Змеиного бора.
Была ранняя весна, погожее утро, облака быстро плыли по небесному океану, ветер колыхал траву и листья на кустах, уже растрепанных ночным ливнем. Дерево с дуплом, в котором так часто играл Брайн, теперь лежало поперек канавы, а обломанные ветки валялись вокруг: ребятишки, живущие по соседству в стандартных домиках, скоро соберут их на дрова. Из-за плохой погоды работы прекратились, и трасса будущей дороги была безлюдна, лишь кое-где на мешках с цементом валялись доски да кучи мусора высились под серым небом. Но даже в такую погоду приятно пройтись, вдыхая свежий ветерок, налетевший через поля со стороны Троуэлла и Брэмкота, хотя эти покинутые траншеи и недостроенные дома напоминали пустырь, выбранный для главнокомандующего, пожелавшего осмотреть поле боя.
Когда он дошел до леса, по листьям забарабанил мелкий дождик, и Мертон, недовольно фыркнув, повернул назад, шагая по тропинкам, через мелкие лужицы, а ветер порывами налетал на верхушки деревьев и ослабевал лишь тогда, когда дождь усиливался.
— Вот уж не ожидал такого свинства, — пробормотал он, горбясь и подняв воротник, хотя плечи и ноги у него уже промокли.
Ввалившись в дом, он сразу почувствовал знакомый и приятный запах пудинга и колбасы, шипевшей на сковороде.
— Где ты был? — вскрикнула Мэри, увидев его мокрые волосы и лицо. — Если будешь выходить в такую погоду, простудишься насмерть. — Она поворошила угли в камине. — Снимай-ка брюки, я их высушу, а ты пока погрейся.
Он повесил пиджак у двери и отстегнул подтяжки.
— Да не суетись ты. Я просто пошел посмотреть, как прокладывают новую дорогу. Конечно, если 6 знал, что так польет, не пошел бы. — Он разделся до фуфайки и энергично растер голову и руки.
— Сейчас принесу тебе чайку и подолью виски, — сказала она. — Сразу повеселеешь, уж я-то тебя знаю.
После обеда он лег и проспал до вечернего чая, но сон не освежил его, он спустился вниз разбитый и скованный непривычной усталостью.
— Есть что-нибудь закусить? — спросил он, сев у камина и чихая в свой огромный пестрый платок. Он поел бульона с куриными ножками, но весь вечер был какой-то вялый.
— И что с тобой делать, ума не приложу, — сказала она. — Не надо было тебе выходить в дождь.
Вошла Лидия.
— Давай я принесу тебе «Аспрос», папа, — предложила она. — Сейчас сбегаю к Уорренеру.
— Хватит вам причитать! — прикрикнул он на них и пошел по скрипучей лестнице наверх, в спальню.
— Он просто несносное старое чучело, — сказала Лидия. — В доме никто от него доброго слова не слыхал.
— И черта с два услышишь, — сказал Мертон, который неожиданно вернулся за своими башмаками. — Если хочешь что сказать, говори прямо в глаза. — Он стоял у камина, высокий и прямой, со смуглым, красиво очерченным лицом и жесткими седыми волосами.
— Да ведь мы тебе добра желаем! — не выдержала Лидия, обиженная его несправедливостью.
— Сейчас я принесу тебе выпить, — сказала Мэри,— и еще «Аспрос».
— Ладно уж, — сказал он и пошел наверх.
Он лег, но сон не приходил. Он ворочался, обливаясь потом, что-то бормотал всю ночь, а наутро не мог встать, и ему стало стыдно и неловко: он давно забыл, когда в последний раз болел.
Вера помнила, как много лет назад, когда она была еще девочкой, он, хворая, спал на двух стульях у камина и ему было так неудобно, что, как только у него хватало сил встать, он, шатаясь, шел кормить свиней или приносил уголь, насильно возвращая себя к жизни. Болезнь считалась трусостью и слабостью, и ни один мужчина не позволял себе слечь, если это был настоящий мужчина. А теперь вот он оказался безвольным и бессильным, и его мучило, что все это видят. Когда Мэри сказала, что ему надо показаться доктору, он заявил:
— А на черта мне доктор?
— Но ведь ты нездоров, сам знаешь. Он приподнялся на постели.
— Если ты приведешь ко мне доктора, я хоть и слаб, а вышвырну его в окно.
Вернулся с работы Джордж — он работал на велосипедной фабрике.
— Что ж это ты, папа? Совсем ни к чему тебе болеть. Мертон согласился с этим.
— Ну, тогда придется позвать доктора, — сказал Джордж.
— Делайте что хотите, — проворчал Мертон, погружаясь в сон.
Доктор сказал, что напрасно они послали за ним так поздно. У Мертона оказалось воспаление легких.
— Возьмите в аптеке вот это лекарство и давайте ему. Я зайду завтра.
Погода стояла сырая и холодная. В спальне поставили жаровню, но Мертону не становилось лучше. Когда Мэри принесла лекарство, он с трудом встал и побросал все пузырьки в окно; они упали на собачью конуру, и новый пес, тоже по кличке Джип, который там жил, выскочил, гремя цепью, готовый к смертельной схватке.
— Это моча в розлив и навынос, — заявил Мертон о лекарствах, хотя в комнате никого не было. А потом упал на пол и лишь с огромным трудом добрался до кровати.
Болезнь не проходила, у него было двухстороннее воспаление легких. Всю неделю в доме царила тишина, семья гадала, выкарабкается он или нет, но никто не осмеливался задать этот вопрос вслух. Джордж и Лидия все еще не могли забыть, как он мучил их, какой у него изменчивый и вспыльчивый нрав. Но однажды ночью, поговорив по душам, они вынуждены были признать, что порой сами заслуживали этого; и все их меньше, чем Мэри, волновало, поправится ли Мертон. Они по очереди сидели около старика и развлекали его, рассказывали ему городские новости и слухи, сообщали, что творится на фабрике и в шахте, уверяли его, что хорошо смотрят за курами и садом. Все, кто встречался Джорджу и Лидии на улице, — в их квартале и даже во всем Ноттингеме — заботливо справлялись о Мертоне и непременно добавляли, что он хороший человек, всю жизнь работал ради семьи и какая жалость, если что случится с таким прекрасным, редким человеком.
