Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1
Кое-кто, обязанные их честью рекомендации, тем не менее, не воспротивились этому открыто. Они попытались, наоборот, согласовать права Короля с правами Народа, внося некоторые предложения, казавшиеся им разумными; но другие, не торговавшиеся столь прямо, провалили их добрые намерения, и появилось более, чем никогда, препятствий к подтверждению нескольких Эдиктов, что Король, или, скорее, его Министр отправил в этот Корпус.
Они сделали гораздо больше. Они тайно представили мятежный отказ, где формально обвиняли Его Преосвященство в разжигании беспорядков в Государстве ради его личных интересов. Они в этом документе восставали также против сторонников, обвинили их в многочисленных взятках, для искоренения которых требовали криминального процесса против них, вплоть до окончательного приговора.
Арест Брусселя
Так как это не могло осуществиться, не вызвав неудовольствия Совета, кому Король поручил ознакомиться с делом, а Двор мог быть только крайне деликатен по этому поводу, поскольку его власть была бы уменьшена, если бы такой процесс имел место, Советники, кто были мудрецами и любителями общественного покоя, ни за что не желали за все это браться. Некто Бруссель, кто был Советником по Ходатайствам, поступил иначе. Он скрывал громадную амбицию под фальшивым рвением к общественному благу. Так как он не мог похвастаться своей удачей, она была достаточно паршива, он задумал исправить ее, заставив себя бояться. Ради [379] этой цели он демонстрировал при всех обстоятельствах свою горячую любовь к народу. Он разговаривал с одними и с другими запанибрата и заявлял, будто Кардинал, дабы помешать ему взять их под свое покровительство, вскоре передаст ему словечко на ухо. Итак, он взялся за это дело с большой дерзостью.
Так как Министр не знал еще могущества этого Корпуса, и никогда он не обучался ни самостоятельно, ни через кого-то еще тому, какую весомость он мог бы придать партии в случае гражданской войны, он презирал поначалу этого Советника, вместо того, чтобы умаслить его, как он должен был бы сделать. Итак, воспользовавшись новой победой, одержанной Месье Принцем де Конде во Фландрии, и примирением, заключенным между ними, он приказал арестовать Брусселя вместе с несколькими другими членами Парламента при выходе с Благодарственного Молебна, отпетого Богу в Нотр-Дам в честь этого успеха.
Удар был дерзок, поскольку это означало нанести оскорбление не только всему населению Парижа, считавшему Брусселя своим покровителем, но еще и Парламенту, что не должен бы быть в настроении безнаказанно стерпеть такие покушения на его свободу; потому немедленно разразились устрашающие беспорядки, да такие, каких Двор и не думал никогда увидеть.
Баррикады Парижа
Этот народ, узнав, что произошло, возвел баррикады, начиная от Нотр-Дам и вплоть до расстояния в один пистолетный выстрел от Пале-Рояля. Все было сделано в один момент и, так сказать, молниеносно. Доложили Кардиналу, и так как Король проживал тогда в этом Дворце, Министр приказал усилить охрану, потому что он не ощущал себя там в безопасности. Одновременно он собрал Совет, дабы выяснить, не должен ли Король выехать из города. Что до него, то он придерживался этого мнения, потому что страх, в каком он находился, не давал ему свободы хорошенько оценить, какие от этого [380] могли возникнуть неудобства; но Месье Ле Телье, принадлежавший к этому Совету, и к кому он питал совсем особое доверие, продемонстрировал ему, как, помимо того, что совершенно неизвестно, позволит ли ему народ увезти Короля, гораздо лучше стоило бы попытаться обезоружить это население мягкостью.
Он меня отправил к первой баррикаде, чтобы ловко разведать, в каких настроениях находились те, кто ее защищал. Я явился туда в тот же час, хотя и существовала достаточная опасность, если бы случайно меня кто-нибудь там узнал. Как только я прибыл, передо мной предстал ремесленник, вооруженный с ног до головы, будто бы он хотел попугать маленьких детишек. Он мне крикнул: «Кто идет?» — грохочущим голосом, дабы все в нем отвечало его одеяниям. Я отозвался: «Да здравствует Король» и «Да здравствует Бруссель» — что чрезвычайно пришлось ему по вкусу. Он раздвинул передо мной заграждение и пропустил меня внутрь баррикады. Я обнаружил там несколько бутылок вина на бочке с каким-то холодным мясом. Тот, кто там командовал, хотел заставить меня пить вместе с ним, дабы, видимо, вынудить меня скрепить слова, что я недавно произнес, выпив за здоровье этого Магистрата. Мы действительно это и сделали, затем он позволил мне идти дальше.
Пока я был там и братался с этой сволочью, чтобы лучше раскрыть ее секреты, Маршал де Граммон явился в Пале-Рояль, после того, как отдал приказ Полку Гвардейцев, чьим Полковником он был, посылать туда же солдат по одному. Несколько Офицеров этого Полка также пробрались туда, и Королева Мать, рассматривавшая все происходящее, как устрашающее покушение на власть ее сына, сочла, что если она повелит маршировать против этих бунтовщиков всех солдат, собранных вместе, те быстро разбегутся; она скомандовала Маршалу де ла Мейере вести их туда лично. Маршал посчитал себя не вправе проявить меньше храбрости, чем эта [381] Принцесса, в положении, вроде этого, и поскольку у нее хватило отваги принять такое решение, уж он-то должен иметь не меньшую и его исполнить.
Он тут же направился туда, но эта чернь, вместо того, чтобы перепугаться, как предполагала Королева, оказалась достаточно наглой и открыла по нему огонь. Силы были неравны; потому, тотчас же удалившись, и даже осуществив отступление втихомолку, он передал Королеве — если, по меньшей мере, ночь не охладит это население, он просто не знал, как призвать его к порядку.
Шпион на Баррикадах
Я был внутри первой баррикады, когда все это случилось, и, немного продвинувшись дальше после того, как выпил три или четыре стакана, помимо собственной воли, встретился с настолько буйными настроениями повсюду, куда бы ни обращал мои шаги, что пришел в ужас от количества вещей, говорившихся против нынешнего правления и, особенно, против персоны Кардинала. Был там даже один, кто болтал настолько великие глупости, что я счел своим долгом ему их не простить. Однако, так как было опасно позволить ему узнать мои дурные замыслы против него, я прикинулся, будто не только разделяю его чувства, но пошел бы еще и дальше. Я сказал ему, что он не мог бы лучше засвидетельствовать его рвение к народному благу, кроме как открыто выказав свою ненависть к этому Министру; все это, однако, ничего не значит, если не присоединить дела к воле; я знаю секрет, как дать почувствовать Кардиналу ту злобу, какую он к нему питает, и если он захочет разделить со мной опасность, он разделит так же и всю славу. Я говорил это не только для того, чтобы передать его в руки Кардинала, но еще и стараясь рассмотреть, способен ли он, как похвалялся, однажды убить Его Преосвященство. Я вскоре признал по его ответам, что он настолько же опасен, насколько хотел, чтобы этому верили, поскольку он мне сказал в тот же час, что не только готов разделить со мной все, о чем я ему говорил, но еще и пойти на риск совсем один, если я не захочу [382] составить ему компанию. Я притворился более, чем никогда, будто не меньше, чем он, раздражен против этого Министра, и поскольку он буквально требовал сказать ему, как нанести предложенный мной удар, я ему ответил, что знаю место, где Кардинал проходит в полном одиночестве, когда он идет в Совет, и где можно будет свести с ним счеты.
Он был достаточным простаком, чтобы мне поверить, и спросил меня, со шпагой или кинжалом нужно было идти в эту экспедицию, или же с каким-нибудь огнестрельным оружием; я ему ответил, что кинжал был бы надежнее всего остального; по тому простейшему резону, что, нанеся удар, его можно незаметно обронить, дабы в случае преследования и обыска подозрение не упало бы на него.
Угрызения совести провокатора
Двое или трое из его товарищей, весь день устраивавшие дебош вместе с ним, и неспособные ни к какому здравому рассуждению, услышав меня, разглагольствующего таким образом, не только нашли, что я был прав, но еще и ободрили его в этом предприятии. Он же, казалось, и не имел в этом нужды, по меньшей мере, если все хотели верить его словам. Как бы там ни было, он сейчас же хотел отправиться вместе со мной, чтобы как можно раньше совершить это убийство, я счел, что не должен этого позволить, поскольку вполне могло быть и так, что этим планом он был обязан всего лишь винным парам, ударившим ему в голову. Итак, я пожелал перенести дело на следующий день и вынудил его, помимо его воли, этим удовлетвориться. Он мне назначил свидание в кабаре, довольно близко от Пале-Рояля, и заставил меня поклясться, что я появлюсь там между семью и восемью часами утра. Я все ему пообещал, не слишком задумываясь о том, что я больше не буду иметь чести, заманив его в ловушку, какую ему приготовил; итак, поразмыслив над этим, после того, как я его покинул, я решил изменить своему слову, когда один из моих друзей, с кем я об этом поговорил, сказал мне, что по совести я должен следовать моему намерению, потому как здесь уже шла речь о благе [383] Государства; лишь так я помешаю разразиться беспорядкам, а они неизбежны, если поздно или рано тот убьет Министра; наконец, я ни в малейшей степени не должен церемониться, потому что затаить такую злосчастную мысль против Короля или против того, кому он доверил заботу о своих делах, было почти одним и тем же.
