Дима - o f2ea2a4db566d77d
«Современник», она свернула в подворотню, нашла нужный подъезд и позвонила в домофон.
Ей тут же открыли. Женщина воспользовалась лифтом, поднялась на четвёртый этаж, затем
спустилась на полпролёта – старый московский дом с высоченными потолками – нажала на
кнопку дверного звонка.
Здесь возникла небольшая заминка, и наконец перед Кариной Эдуардовной появилась
приветливая, извиняющаяся хозяйка – жена профессора Федотова – она провела гостью в
кабинет и попросила немного обождать. Подождать как профессора, так и чая с пирожками,
которые она приготовила специально к её приходу. Карина Эдуардовна осталась одна. Из
глубины многокомнатной квартиры до неё доносился приглушённый мужской голос.
Она оглядела высоченные книжные шкафы, густо заставленные томами, антикварные
гравюры и детские рисунки на стенах. Перегнувшись через стол, взглянула на экран
раскрытого и включённого ноутбука. До её прихода Федотов, должно быть, игрался с
166
программой Google Earth – в окне растеклась искусственными ландшафтами Южная
Карелия. Студенты на кафедре однажды объясняли Карине Эдуардовне, как работает эта
программка, она помнила о различных «слоях», которые можно нанести на карту: слой
фотографий с мест, слой велосипедных маршрутов и тому подобное – но слоя,
покрывающего в данный момент карту Карелии, ей видеть не приходилось. Это была тонкая
белоснежная сетка, как будто наброшенная прозрачным покрывалом на местность, в одних
точках она образовывала хаотичный, проволочный узор, а в других напоминала идеальные
соты. Карина Эдуардовна услышала приближающиеся шаги и отпрянула от монитора. В
кабинет вошёл профессор.
Они обнялись, приветствуя друг друга с искренней сердечностью.
- Карина, ты нисколько не изменилась! – заверил профессор. – Прости, что заставил
ждать, по телефону заболтали.
Супруга Федотова внесла поднос с чайным сервизом и снедью и быстро скрылась, не
желая им мешать, но на пороге всё-таки обронила пару шутливых замечаний о мужниной
секретности и её женском маленьком деле.
- Сегодня утром такого наслушался в кулуарах, - профессор вновь обратился к своей
гостье. – Ближайшие неофициальные планы по сносу архитектурных памятников в Москве.
Вот ты два года провела в Норвегии, почти уже иностранка, объясни мне, как сторонний
наблюдатель, откуда в русских это удивительное безразличие к уничтожаемым
историческим ценностям.
-
Двух лет недостаточно, чтобы такое уразуметь, - отшутилась Карина Эдуардовна.
-
Я хочу понять природу этого равнодушия, почему молчат. Ведь, скажем, если
возьмутся сносить твой собственный дом или дачу, жители станут активно протестовать, а
полной безвольности речи не идёт. Но если снесут архитектурный памятник, к ним
отношения не имеющий, выступать не станут.
-
Хотите сказать, что печёмся только о своём?
- Я как раз ничего не хочу сказать, потому что совершенно запутался. Что здесь? Узость
мышления? За свой угол бороться готовы, но за свой город и интересы незнакомых людей –
нет. Или это необразованность какая-то? Непонимание, что есть культурные ценности и
история. Или даже потеря связи со своей историей?
- Или равнодушие, порождённое разочарованиями, - добавила женщина. – Или
банальный недостаток информации. Небольшое число людей, специалистов, осведомлено о
происходящем в городе, но выхода на большую аудиторию, людей, прогружённых в личные
проблемы, у них нет.
- Или это. Или снятие с себя ответственности – пусть занимаются те, кто наделён
соответствующими обязанностями. Но здесь другой вопрос возникает. Культурная, прости
господи, элита, интеллигенция – эти же люди осведомлены, и о происходящем, и о реальной
ценности, почему же они не выступят против? Организованно и открыто. Время засветиться
на телевизионных экранах находят, о себе напомнить не забывают, а тут в лучшем случае
подписи соберут. А грудью прикрыть сносимое здание?
-
Давайте мы прикроем, - охотно предложила Карина Эдуардовна. – Хотя наши груди
не особо знамениты.
Профессор расхохотался.
- Думаю, они просто боятся, - добавила гостья. – Повязаны с городскими властями, тут
вам и площадь под театры, под НИИ, и внутренние распри всевозможных союзов.
Независимых и смелых людей в этом ряду очень мало. А те чаще всего оторваны от жизни,
витают в своих прекрасных сферах.
-
А, может быть, вообще заблуждение, что интеллигенция должна действовать? Она
осмысляет и переосмысляет, видит через призму ценностей, а действие – это просто не её
функция.
-
И кто же тогда будет действовать? – поинтересовалась женщина.
167
- Даже не знаю, кому это передоверить, - усмехнулся Федотов.
- Я не исключаю и особое отношение, которое сформировалось за последние годы к
Москве, - продолжил он уже серьёзно. – Мне кажется, русские не любят Москву. Только
самый малый процент, а это коренные москвичи и краеведы, вот они болеют за город, как за
живое существо, а для остальных Москва стала либо площадкой для циничного обогащения,
либо, в случае остальной части России, символом классового и прочего неравенства и
противостояния. Здесь вам и централизация власти, и концентрация материальных благ, и
решение проблем в обход интересов остальной части России. По сути, вся страна работает на
Москву. Неудивительно, что сообщения о её постепенном разрушении не вызывают
протестов. Хотя это одна из причин, по которым Москва превращается в обездушенного
монстра.
-
Но многие города России тоже постепенно разрушаются, не видно, чтобы кто-то за
них сильно болел. Можно целенаправленно разрушать, а можно позволить разрушаться
постепенно.
- Да-да, именно это я и имею в виду, когда говорю, что запутался. Русские рады, если их
город чистый и процветающий, добиться этого удаётся чаще всего благодаря хозяйственным
управленцам, но русским будет равно безразлично, если их город станет постепенно гнить.
Тут какая-то оторванность от процессов…
-
И если город чистый и процветающий, русский, искренне радуясь, написает в
подворотне и что-нибудь неровно лежащее украдёт, - заметила Карина Эдуардовна.
- Да, сплошные парадоксы. Одновременно и радость, и зависть, и безразличие. Я никак
не возьму в толк, что здесь. Безобразное плевательское отношение ко всему, что не касается
моего личного хозяйства, то есть такая уродливая крайняя форма собственничества? А тогда
другой вопрос – когда она образовалась: в последние годы или была всегда? Или же,
напротив, здесь какая-то специфика национального характера – скажем, например,
генетическое безразличие к материальной составляющей, как будто взгляд русского
направлен в какие-то иные области, и разрушения домов или даже собственного организма
он не фиксирует. Такое безалаберное отношение, отсутствие логики. Всё-таки памятники
архитектуры, сохранение культурного и исторического наследия – это всё больше
европейские, просвещенческие традиции. Может быть, на русской почве они просто не
приживаются, и всё дело в пресловутом национальном менталитете, даже духе?
Противостояние рационального и иррационального? И проблема той же интеллигенции в
том, что она пытается руководствоваться рацио, но на этой почве это не работает. Она
никогда не совпадёт с народом, потому что он, в свою очередь, существует в
иррациональном измерении.
- А может быть, ты просто пытаешься нас оправдать, Михаил Владимирович?
- Не исключаю, Карина, - снова засмеялся профессор. – Но согласись, это две полярные
проблемы, требующиеся совершенно разных решений. Но даже в отрыве от человеческого
фактора, мы ведь должны понимать, что когда уничтожается старое, то есть образовавшийся
защитный слой, на его место неизбежно приходит новое. Но ещё неизвестно, что это будет…
Ведь на пустом месте может нарасти, что угодно. Это безоценочно, такая закономерность.
Хотя мою внучку, например, старые дома с привидениями и домовыми не пугают, а вот
новодела она боится. Говорит, там сидит что-то непонятное.
- Если бы только всё ограничивалось потерей архитектурных памятников, - сказала
Карина Эдуардовна и достала из своей сумки кипу распечаток. – Пожалуйста, взгляни.
Список убитых за последние годы в России профессоров. Академики, директора НИИ,
