Эпиктет - Беседы
Так что же, возможно ли уже быть не совершающим ошибок? Невероятно. Но вот что возможно: непрестанно направлять все свои усилия к тому, чтобы не совершать ошибок. Любо ведь, если мы, никогда не ослабляя эту внимательность, будем вне немногих-то ошибок. Ну а когда ты скажешь: «С завтрашнего дня я буду внимательным», знай, что ты говоришь: «Сегодня я буду бесстыдным, докучливым, низким, от других будет зависеть опечаливать меня. Буду гневаться сегодня, буду завидовать». Смотри, сколько зол ты себе позволяешь. Но если это завтра хорошо, то насколько лучше – сегодня. Если это завтра полезно, то гораздо более – сегодня, чтобы ты и завтра смог это и не откладывал опять на послезавтра.
13. Против тех, кто с легкостью рассказывает о своих делах
Когда кто-нибудь просто, казалось бы, поговорит с нами о своих делах, то мы как-то бываем вынуждены и сами рассказывать ему свое сокровенное, и мы считаем это простотой. Прежде всего потому, что нам кажется несправедливым самому выслушать о делах ближнего, однако не поделиться в свою очередь и с ним своими делами. Затем потому, что мы думаем, что вызовем у них представление о нас как о не простых людях, если будем молчать о своих собственных делах. Несомненно, часто говорят: «Я тебе обо всех своих делах сказал, ты мне ничего о своих сказать не хочешь?! Где это бывает так!» А к тому же еще мы думаем, что поверять тому, кто уже поверил нам свои дела, – безопасно. Ведь мы обольщаемся тем, что он никогда не станет выдавать наши дела из опасения, как бы и мы не выдали его дела. Вот так и попадаются опрометчивые в ловушку воинам в Риме. Подсел к тебе воин в гражданском обличье и давай ругать цезаря, после этого ты, как бы получив от него в залог доверия то, что он первым начал поносить, говоришь и сам все что думаешь, после этого тебя связывают и уводят 643. Нечто такое и бывает с нами вообще. Всё же, как мне он без опасения поверил свои дела, так и я свои первому встречному: но я, выслушав, молчу, если уж я такой, а он уйдет и рассказывает всем. И вот если я узнаю об этом, то, если и сам я такой же, как он, в отместку рассказываю о его делах, – и прихожу в замешательство и привожу в замешательство. А если я памятую о том, что один другому не причиняет вред, но свои дела каждому и причиняют вред и приносят пользу, то, хотя я твердо держусь этого – не сделать чего-то такого же, как он, тем не менее от болтовни своей я претерпел то, что претерпел.
«Да, но это несправедливо, выслушать сокровенное ближнего и самому в свою очередь ничем не поделиться с ним». Да разве я просил тебя, человек? Да разве ты рассказал о своих делах с таким условием, чтобы тебе выслушать в свою очередь и о моих? Если ты болтун и всех встречных считаешь друзьями, хочешь, чтобы и я стал таким же, как ты? Что же, если ты по-хорошему поверил мне свои дела, а тебе нельзя по-хорошему поверить, хочешь, чтобы я поступил опрометчиво? Это как если бы у меня сосуд был непротекающий, а у тебя прохудившийся, и ты пришел бы и отдал мне на хранение свое вино, с тем чтобы я влил его в свой сосуд, и ты еще возмущался бы тем, почему и я тоже не вверяю тебе свое вино: у тебя-то ведь сосуд прохудившийся. Так как же еще это получается справедливо? Ты отдал на хранение честному, ты совестливому, считающему, что причинять вред и приносить пользу могут только свои действия, а из всего относящегося к внешнему миру ничто не может, и хочешь, чтобы я отдал на хранение тебе, человеку не ценящему свою свободу воли, а домогающемуся монетки или какой-то должности, или продвижения при дворе, даже если ради этого должен будешь зарезать своих детей, как Медея? Где тут справедливо это? Но ты покажи мне себя честным, совестливым, надежным, покажи, что мнения у тебя дружелюбные, покажи, что твой сосуд не прохудился, и ты увидишь, как я не стану дожидаться, чтобы ты поверил мне свои дела, но сам приду и стану просить тебя выслушать о моих делах. Да кто же не хочет пользоваться сосудом добротным, кто не ценит советчика доброжелательного и честного, кто не с радостью примет человека, с которым можно поделиться, как ношей, своими обстоятельствами и который самим этим участием своим принесет облегчение?
«Да, но я тебе поверяю, ты мне не поверяешь». Прежде всего, и ты мне не поверяешь, но ты болтун и поэтому ничего не можешь удержать. Право же, если ты именно поверяешь, мне одному поверь их. А в действительности, кого ни увидишь досужего, подсядешь к нему и говоришь: «Брат, никого у меня нет благожелательнее и дружественнее тебя, я прошу тебя выслушать меня о моих делах», причем ничуть тебе не знакомым. А если даже ты и поверяешь мне, то ясно, что как честному и совестливому, не потому, что я выложил тебе свои дела. Так дай, чтобы и у меня сложилось о тебе такое же мнение. Покажи мне, что если кто-то выложит кому-то свои дела, то он честный и совестливый. Ведь если бы это было так, то я ходил бы по всему свету и говорил всем людям о своих делах, если благодаря этому мог бы стать честным и совестливым. А это не так, нет, это требует мнений не каких, попало. И вот если увидишь кого-то серьезно занятым тем, что не зависит от свободы воли, и этому подчинившим свою свободу воли, знай, что у человека этого тьма принуждающих его, мешающих ему. Для него не требуется смолы или колеса 644, чтобы он выдал все что знает, нет, из него вытряхнет все, если так придется, легкий кивок девчонки, благоволение приближенного цезаря, жажда должности, наследства, тьма-тьмущая других подобных вещей. Так вот следует помнить вообще, что для разговоров о сокровенном требуется честность и такие мнения. А это где сейчас найти легко? Или пусть кто-нибудь покажет мне такого человека, такого, который говорит: «Мне только до того, что мое, что неподвластно помехам, что по природе свободно. Вот в этом для меня сущность блага. А все остальное пусть будет так, как будет дано, – мне безразлично».
1
Эта правовая норма издавна существовала в античном мире. Ксенофонт в своем романе о персидском царе Кире вкладывает в его уста следующие слова: «У всех людей существует извечный закон: когда захватывают город, то все, что там находится, – люди и имущество – принадлежит победителю» (Xenoph. Cyrop., VII, 5, 73). Такой принцип неуклонно проводился в жизнь на эллинистическом Востоке. Посол селевкидского царя Антиоха III в 193 году до Р.Х. объяснял римскому Сенату: «Когда дают законы народам, подчиненным силой оружия, победитель- абсолютный властелин тех, кто сдался ему; он по своему усмотрению распоряжается тем, что захочет взять у них или оставить» (Liv., XXXIV, 57, 7).
2
См. также другое свидетельство об этом же самом событии, вызвавшем следующую сентенцию Селевка: «Решения царя следует считать прекрасными, справедливыми и полезными» (Plut. Demetr., 38).
3
См., напр.: Pohlenz M. Die Stoa, Band I – II. Gottingen, 1948.
4
По словам Аэция (Dox., 273), стоики «говорили, что мудрость (софия)- познание божественного и человеческого, а философия представляет собой упражнение в пригодном для этого искусстве. Ценна единственно и превыше всего добродетель. Наиболее общих добродетелей три: физическая, этическая и логическая. Соответственно этому они делят философию на физику, этику и логику».
5
Несомненно, стоики создавали свое учение из элементов философии Платона, Аристотеля, киников, даже Гераклита и ионийских натурфилософов. Подобный характер учения позволял его проповедникам вносить существенные изменения в провозглашенные их предшественниками и единомышленниками принципы. Отсюда противоречия, в которых упрекали стоиков уже в древности. В частности, Плутарх написал специальное сочинение «О противоречиях стоиков». Подробнее см.: Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. М.- Л., 1950, с. 308 сл.
6
Le monde grec et l'orient. Tome II. Le IV-e siecle et l'epoque hellenistique. Par E. Will, Cl. Mosse, P.Goukowsky. Paris, 1975, p. 634.
7
Как, впрочем, физика всех остальных больших философских школ эллинистической эпохи, которые преодолели «великий идеализм» IV века, – для всех этих школ материальность мира была принципом, не подлежащим дискуссиям. См.: Le monde grec et l'orient. Tome II, р. 634.
8
Arnim H. von. Stoicorum veterum fragmenta. В. II. Leipzig, 1922, № 258. 12
9
См., напр.: Tarn W. Alexander the Great and Unity of Mankind // The Proceedings of British Academy, 19, 1933, pp. 123 – 166; Tarn W. Alexander the Great, Vol. I. Cambridge, 1948.
10
Вadian E. Alexander the Great and the Unity of Mankind // Historia, Bd. VII, 1958, pp. 424 – 444; Ва1dry H. С. The Unity of Mankind in Greek Thought. Cambridge, 1965, pp. 113-122.
11
Впрочем, эти представления начали появляться уже в IV веке до Р. X., и подобное понимание «эллинства» заметно уже у Исократа.
12
См.: Eddy S. The King is dead. Studies in the Near Eastern Resistance to Hellinism. 334-31 В. С. Lincoln, 1961.
13
См.: Вгеhiеr E. Chrysippe et 1'ancien stoicisme. Paris, 1951; Rist J. M. Stoic Philosophy. Cambridge, 1969.
