Александр Бельфор - Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников
Но было и другое общее чувство, что усиливало сцену молчания: чувство неотвратимости этой трагедии. Оно не то чтобы успокаивало, скорее, переводило трагедию смерти Саши Башлачева из чисто «жизненной» в иную, более философскую плоскость. «Не верьте концу, но не ждите иного расклада», - пел он в песне о Поэтах, о себе подобных. Он был таким, какие, как правило, долго не живут, сознательно жил так, что было трудно выжить. И смерть свою предсказал во многих песнях. Печально то, что все осознали это абсолютно отчетливо лишь задним числом. А до того жизнь его, особенно последние полтора года, была тихим адом.
Печально и то, что лишь задним числом и с изрядной долей лицемерия вспомнили о Башлачеве наши «официальные» культурные инстанции. После смерти были напечатаны его стихи, выходит пластинка. При жизни не было поддержки никогда и ни в чем. Поминая нелегкую жизнь Владимира Высоцкого, во всем винят эпоху застоя и ее трусливых функционеров. А у Башлачева, человека не меньшего таланта, судьба сложилась еще тяжелее, и погиб он на третьем году «эры гласности».
Да, он был человеком, склонным к эмоциональному и психическому «самосожжению», но разве благородно делать скидки на «злой рок», довлеющий над гениями? Разве может считаться истинно гуманной система, не поддерживающая своих безоглядных, «проклятых собою» Поэтов, не дающая им шанса выжить? Саша Башлачев ушел, не оставив ни малейшего следа в величественных коридорах Большой Советской Культуры. Что отчасти справедливо: это был не его уровень.
…Зимней ночью мы шли к платформе Переделкино в надежде на последнюю электричку, и Саша рассказывал мне о переселении душ. Он сказал, что точно знает, кем был в прошлой жизни, и что это было очень страшно. «Давно? - по-любопытсвоваля. - В средневековье?» - «Нет, - ответил он, -недавно». - «Интересно, - я стал рассуждать о делах, в которые, строго говоря, не очень-то верил, - почему, по какой команде душа вселяется в очередное тело?» - «Я знаю, как это происходит, - сказал Башлачев, - душа начинает заново маяться на земле, как только о ее предыдущей жизни все забыли. Души держит на небесах энергия памяти».
Журнал «Огонек». №20, 1989 г.
АЛЕКСАНДР ЖИТИНСКИЙ
СЕМЬ КРУГОВ БЕСПОКОЙНОГО ЛАДА
Саша Башлачев родился в конце первой «Оттепели» и ушел от нас в начале второй. Вся его короткая жизнь уместилась между этими странными суматошными всплесками российского демократизма и целиком пришлась на время, которое позже с ненужной пышностью назвали «эпохой застоя». Это было время медленного тридцатилетнего раздумья, трагического осмысления великой иллюзии или великого обмана - и с этой точки зрения эпоху никак нельзя назвать «застойной». Духовное движение было скрытым, глубинным, но более мощным, чем поверхностная митинговая подвижка умов. В недрах этого тягостного времени выплавились дивные образцы литературы и искусства - достаточно назвать Бродского, Тарковского, Неизвестного, Шукшина, Любимова, Высоцкого, Окуджаву. В его глубинах возник огонек русского рок-н-ролла с его повышенным вниманием к социальным проблемам - да что там говорить! - сейчас с достоверностью выясняется, что период экономического застоя и загнивания общественной жизни обладал, по крайней мере, тремя преимуществами в художественном, творческом смысле перед сменившим его революционным подъемом: стабильностью проблем и жизненного уклада, позволяющей разглядеть то и другое с величайшей степенью достоверности; запасом времени, терпения и внимания, чтобы осмыслить жизнь во всей полноте и довести результаты размышлений до художественного воплощения; и, наконец, уверенностью в завтрашнем дне. Замечу, что уверенность эта, вопреки смыслу затертого идеологического клише, была обратного толка -«завтра будет так же плохо, как и сегодня», - но даже такой пессимистический прогноз давал душе художника больше покоя, чем нынешняя чересполосица надежд и тревог. Башлачев не успел заработать себе официального титула и полного имени - «поэт Александр Башлачев»; даже сейчас, после его гибели, его удобнее называть по-дружески Сашей или же прозвищем Саш-Баш. Это помогает доверительности материалов о Башлачеве, но мешает обрести необходимую дистанцию, чтобы правильно оценить это явление природы.
Я не оговорился. Башлачев для меня ближе всего к явлению природы или, если угодно, к явлению русского духа, ибо любая прописка по жанру и ведомству выглядит подозрительно. Поэт? Музыкант? Бард? Рокер? - все это применимо к Башлачеву и все более или менее неточно. Ближе всего, конечно, слово «поэт», но в его изначальном природном значении, смыкающемся с игрой стихий (в отличие от игры в стихи), а не в значении литературном, предполагающем знакомство со стихотворной традицией и принадлежность поэтической школе. Башлачева, как и Высоцкого, вряд ли можно назвать «мастером стиха», хотя у того и другого встречаются строки, которые не снились любому мастеру - строки-прозрения, строки-предвидения. Сам Саша, как мне кажется, считал себя поэтом. Конечно, называть себя так - нескромно, но в душе примерять к себе это звание необходимо тому, кто ответственно относится к своему дару. А Башлачев относился ответственно: написано им немного, но среди оставшихся сочинений практически нет «пустячков». Он почти всегда пытался петь о главном. В сти-хотворении-песне «На жизнь поэтов» он сказал о самом сущностном в поэтической судьбе, в призвании поэта. Там поразительно много точнейших определений поэтического творчества, горестное предвидение своей собственной судьбы и судьбы своих стихов: Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада по чистым листам, где до времени - все по устам…» И далее эти «семь кругов» беспокойного поэтического лада варьируются в песне, обретая очертания символического образа, зыбкого вместилища духа. По каким же кругам ходила поэзия Башлачева, прежде чем уйти на «восьмой» круг - круг бессмертия?
Внешний круг земной судьбы обозначен двумя датами: 27 мая 1960 года Саша Башлачев родился в Череповце, 17 февраля 1988 года он покончил с собой в Ленинграде, выбросившись из окна. В неполном двадцативосьмилетнем промежутке уместились школа, факультет журналистики Свердловского университета, работа в районной череповецкой газете «Коммунист», сочинение стихов и песен - сначала для череповецкой группы «Рок-сентябрь», потом «для себя», а последние три года - странная, бесприютная жизнь бродячего музыканта, путешествующего с гитарой по городам и весям страны, поющего свои песни на домашних концертах, изредка - в залах и на фестивалях. Вошли в этот круг и женитьба в Ленинграде, и последняя, самая сильная любовь к женщине, подарившей ему сына Егора, которого Саше увидеть так и не довелось. Круг судьбы, ее конкретные приметы весьма скупо отражены в Сашиных стихах. Мелькнет иногда «поезд Свердловск-Ленинград», или появятся на лесенке его любимая Настенька с друзьями «Митенькой и Сереженькой», или блеснет под фонарем свинцовая вода Фонтанки в городе, который стал для него родным, чью болезненную и высокую душу Башлачев ощутил так, будто был коренным петербуржцем. «В Москве, может быть, и можно жить. А в Ленинграде стоит жить», - сказал Саша в одном из интервью, которыми его совсем не баловали. Более высокий поэтический круг - круг истории -проступает в стихах Башлачева явственнее. Ощущением истории пронизаны многие песни-это и «Ржавая вода», и «Время колокольчиков», и «Петербургская свадьба», и «Абсолютный вахтер». Бесполезно искать там интерпретацию конкретных исторических событий; Башлачев - поэт, а не историк и философ. Историческое воплощено в неожиданных и точных поэтических деталях, в смещениях смысла давным-давно знакомых оборотов и выражений. И если «сталинные шпоры» не оставляют сомнений относительно источника происхождения, то в словах «вот тебе, приятель, и Прага, вот тебе, дружок, и Варшава» уже труднее углядеть историческую первооснову, но она все равно чувствуется. Но еще свободнее чувствует себя поэт в надысторическом фольклорном кругу мифа, былины. Здесь им создано несколько вещей, которые ни в коем случае нельзя считать стилизациями («Егоркина былина», «Ванюша», «Имя Имен», «Вишня», «Спроси, звезда» и др.)* Органичность погружения в эту стихию доказывается тем, что фольклорными образами и мотивами пронизаны практически все стихи и песни Башлачева. И наш бедный и жестокий быт, и наша бедная, несчастная история последних десятилетий мифологизируются, срастаясь в песне с могучими тысячелетними корнями русского эпоса. В этом, на мой взгляд, отличие Башлачева от иных «патриотически» настроенных творцов, которые как бы отделяют «чистую» историю России и ее предания от «нечистых», неправедных наслоений послеоктябрьского периода. В Сашиных стихах нигде не встретишь сусальных образов древности, не встретишь в них и презрения к дню сегодняшнему. Все это - звенья одной нерасторжимой цепи, натянутой между полюсами «нашей редкой силы сердешной» и «дури нашей злой заповедной». Это исконное противоречие национального характера Башлачев чувствовал нутром - да что там чувствовал! -он сам был этим противоречием. Достаточно послушать записи его песен, модуляции голоса, срывающегося с тихого шепота в яростный крик. Он не боялся соединять, казалось бы, несоединимое. В одной строфе соседствуют у него «батюшка царь-колокол» с «биг-битом, блюзом и рок-н-роллом»; то и другое околдовывает поэта и его слушателя, благодаря Божьему дару слова. Круг русского слова, четвертый поэтический круг Башлачева, - это его стихия, среда обитания образов. Строго говоря, так можно сказать о любом истинном поэте, но для большинства из них Слово - лишь средство, доносящее до читателя смысл стиха. У Башлачева оно само стало смыслом. Стремление поэта в глубину заставляло его искать корневые сближения слов, их созвучия, высекающие иной раз искру невиданного смысла, а иногда погружающие в темные магические - до мурашек по коже -заклинания:
