Санин Евгений - Святая - святым
Несмотря на то, что это был район боевых действий, дозорные часовые, узнав, что перед ними возвеличенный августом императорский курьер, беспрепятственно пропускали Марцелла. Лишь в самом конце их едва не отправили назад преторианцы, как никогда тщательно перекрывавшие все пути и подходы к августу. Выручило лишь то, что Марцелл лично был знаком с их начальником - Валерианом. Этот аргумент оказался решающим. Они поскакали дальше и, наконец, вылетели на взмыленных лошадях на поляну, где разыгралась страшная трагедия. От дозорных они уже знали, что незадолго до этого меткой фракийской стрелой был убит сын Деция Геренний Этруск, а теперь, на глазах своих легатов и слуг, погибал и сам император.
Увлекшись погоней за врагом (а может, это был заговор?), Деций опередил свою охрану и неожиданно угодил в показавшееся ему прекрасным лугом болото. Конь сразу исчез в трясине, а его самого засасывало медленно, но неумолимо. Люди, столпившись вокруг, не знали, чем помочь своему императору. Кто-то старался дотянуться до него древком копья, кто-то спешно рубил деревья - всё было напрасно! Трясина все глубже и глубже засасывала Деция, словно безжалостная адская бездна...»
- Без… дна?! – глядя на отца Тихона наполненными ужасом глазами, чуть слышно переспросила Лена.
Отец Тихон согласно кивнул ей и продолжал:
«Преторианцы больше мешали, чем помогали тем, кто пытался спасти императора. Один из них не дал подползти к нему с копьем молодому трибуну, другу сына Деция - Гостилиана. Другой вырвал острый, как топор, сарматский меч у телохранителя, заверяя, что гораздо быстрее срубит дерево, которым можно было дотянуться до августа, да только делал вид, что рубит его…
Император погибал. Поняв, что никто из подданных уже не сможет спасти его, он принялся звать на помощь римских, эллинских, египетских, галльских богов, умолял своего гения, которому в это время приносила жертву вся необъятная Империя. Всё было тщетно. Ни Юпитер, ни Зевс, ни Сарапис, ни даже его гений не приходили ему на помощь…
- О, боги! – в панике метаясь вокруг болота, кричали люди.
- О, Боже! – невольно выдавая себя, вдруг выкрикнул кто-то по-христиански.
Услышав это, Деций с мольбой посмотрел на небо. В его погибающих глазах неожиданно появилась последняя надежда. Очевидно, он вспомнил доклады о гонениях на последователей Христа, которым помогал их Бог в невероятно тяжелых мучениях… Вспомнив будто кровью написанные строки этих докладов, он закричал:
- Иисус Назарянин! Хоть ты помоги мне!
Но трясина всё тянула и тянула его в себя.
- Август, перекрестись! – закричал, не обращая внимания на то, что выдает себя, Марцелл.
- Как?! – хрипя, простонал император.
- Вот! – заслоняя собой Марцелла, показал Скавр.
Деций попытался поднять руку, чтобы положить пальцы себе на лоб. Но тяжелая, вязкая грязь уже захватила его так, что он не в силах был даже пошевелить ею. И на глазах у всех - сначала плечи, потом шея и, наконец, голова императора отчаянно сопротивляясь смерти, исчезли в сомкнувшейся над ним, сыто забулькавшей, мутной жиже…
Конец Деция был началом для Валериана.
Молодой трибун с потерянным лицом сидел на траве, уронив ненужное больше копье. Старый легат, не раз призывавший его к осторожности, отошел поближе к Валериану, которого уже открыто называли августом и императором.
- Поразительно, как это боги не дали погибнуть и нашему префекту претория? – громко восхищались льстецы.
- Какому префекту? Нашему непобедимому императору! Богоравному августу!
- Противник не должен знать, что у нас нет императора. И нечего ждать утверждения его сенатом!
- Приказывай, август!
- Веди нас на варваров!
- А если сенат будет против – то и на Рим!
Марцелл со Скавром переглянулись и, не сговариваясь, направили лошадей прочь от болота. Их никто не остановил, хотя они открыто объявили себя христианами.
Гонения кончились, прокатившись по всему римскому миру кровавой волной.
- Ну, и куда теперь? – повернувшись к Марцеллу, спросил Скавр. И тот, не скрывая своего разочарования тем, что их не казнили прямо на месте и даже не стали догонять, вздохнул:
- Раз нам не пришлось исповедать Христа, как отец Нектарий, Крисп и моя жена, значит, надо жить. Да-да, жить - но так, чтобы спастись, как они, и после смерти быть с ними вечно! Но как это сделать, когда вокруг – творится такое? – показал он рукой на оставшееся за леском болото. - Когда здесь все мешает и не дает идти ко Христу!
- Будучи в Александрии, я слышал, что те, кто хочет спастись, удаляются в египетскую пустыню … - припомнив, сказал Скавр. – Может, и нам следует оставить все и податься туда?
- Помнится, отец Нектарий говорил, что Христос призывал оставить все и следовать за Ним! – задумчиво отозвался Марцелл. - Двум первым ученикам на вопрос, где Он живет, Он так и сказал: пойдите, и увидите. И они пошли, и посмотрели, и потом, оставив все, стали апостолами, и спаслись!
- Тогда - пойдем и поглядим?
Вместо ответа Марцелл молча развернул своего коня навстречу солнцу и помчался так, что его трудно было догнать даже такому наезднику, каким был его спутник.
И это было его лучшим ответом: и Скавру, и Криспу, и отцу Нектарию, всему этому миру, и - самому себе».
Отец Тихон, закончив рассказ, посмотрел на Стаса и задумчиво произнес:
- Вот так и ушли вместе с императором в болото и власть, и деньги, и наслаждение, причем на уровне такой высоты, на какую только может подняться человек.
Отец Тихон замолчал, и Стас, наконец, сделал то, что собирался всё это лето. Он с надеждой поднял на него умоляющие глаза и задал тот самый, главный вопрос – о смысле жизни:
- Отец Тихон, скажите, а после смерти, и правда, не мрак? Не темнота? Не нет ничего?
- Вот те раз! – улыбнулся, взглянув на него, священник, - я думал, что ты, когда еще креститься пришел, уже понял всё.
- Да я и раньше хотел спросить про это, да всё как-то не получалось. А сами вы не говорили!
- А ты бы тогда – понял?
Отец Тихон отвел Стаса в сторонку и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:
- Это теперь, пробыв несколько дней под наказанием взаперти, ты можешь хотя бы приблизительно представить, каково быть вечно в аду, без Бога! Только теперь, впервые узнав, что такое любовь, можешь хоть немного представить, как любит нас Бог! И как ты сам должен любить Его! И только теперь ты сможешь услышать меня. И я, наконец, отвечу: да, смерти нет! Так что и не надейся, - улыбнулся он, - умереть тебе не удастся, даже если бы ты и захотел. После жизни только и начнется настоящая жизнь! Но это только первая часть ответа на твой вопрос…
- А, что есть и вторая? – удивился Стас, который уже не мог прийти в себя от радости.
- Да! - отец Тихон стал объяснять ему, что жизнь – это школа вечности, и как Стас должен жить дальше…
Но тот уже почти не слышал, что говорится. Он с трудом дослушал священника до конца и со всех ног бросился домой, где, сразу ворвавшись в кабинет отца, закричал:
- Оно есть! Есть!! Есть!!!
- Что есть? – оторвавшись от диссертации, недоуменно посмотрел на него Сергей Сергеевич.
- Лекарство от смерти! И - бессмертие!
5
На какое-то время Стас даже потерял ощущение реальности…
На следующее утро ровно в восемь сорок пять, Макс забрался на колокольню и, дождавшись, когда Григорий Иванович махнет ему рукой, дернул за толстый трос.
- Бом-м! – радостно раздалось над Покровкой. – Бом! Бом!
И затем начался такой перезвон, какого, наверное, уже лет сто не знала округа.
Так отец Тихон с прихожанами встретил архиерея с отцом благочинным. Они вышли из машины и с приятным удивлением стали осматриваться вокруг. Священник, не веря, трогал стены, дверь, окна, а старенький седой архиепископ благословлял подходящих к нему людей.
Потом началась служба.
Стас стоял в храме рядом с Ваней, Леной и папой. Здесь были все, кроме мамы, которая, как ее ни просили, так и занялась своей стиркой, дяди Андрея, лежащего в больнице, и Юрия Цезаревича. Мэр неуверенно топтался на пороге, словно успокаивая себя тем, что он, вроде, как и тут и там, а ещё и за порядком следит. Хотя за порядком и без него было кому смотреть. Начальник ОМОНа, наверное, со всем своим отрядом пожаловал на охрану храма.
Стас мало что понимал в церковной службе. Он больше озирался по сторонам и смотрел, как красиво стало вокруг. Трудно было даже поверить, что всего лишь месяц назад здесь были голые стены и одна, чудом сохранившаяся, фреска. Теперь со всех сторон на него смотрели строгие лики и ласковые глаза святых. Ярко горели свечи. Краснели перед иконами лампады. И очень красиво пел хор.
То и дело выходивший на амвон дьякон, громко возглашал молитвы, и певчие, подхватывая их окончания, пели «Господи, помилуй!».
