Юрченко Борисович - Социология: Левиафан и дитя
Увы, вся его свобода укладывается в рефлекторную дугу. Достаточно ткнуть в этого человека пальцем, чтобы в нем произошел выброс адреналина. Так ведь и собака, если ткнуть в нее палкой, начнет лаять. А если ударить этой палкой по мячу для гольфа, то он покатится в лунку. Разве с точки зрения того, в чьих руках палка, это – ни одно и то же? От мяча до собаки и от собаки до человека – один шаг.
Совершенно не следует путать человеческую свободу воли со свободой от человеческого. Метафизика последней есть предмет той высшей душераздирающей философии, в которой мысль отрицает все: материю, Вселенную, человеческую душу и человеческого бога. Но нас в данном случае интересует приземленная свобода воли. Эта свобода доступна и собаке (а, возможно, и мячу, если принять во внимание нарушение локальности в квантовой механике).
Так чего хочет мозг? Очевидно, он не хочет еды и секса, ведь живет он нейронными импульсами. Не имеют для него смысла деньги, власть, слава, сила, красота, успех. По сути, все человеческое чуждо мозгу. Ему необходим такой набор импульсов, который оценивается им как комфортное состояние. Мозгу нужен нейрокомфорт. Его высшие формы мы называем эйфорией, благодатью, нирваной. И ради этого мозг занимается самостимуляцией. Мир оказывается для него психогенным местом, которое периодически приводит его к дискомфорту. Постоянный дискомфорт мы называем депрессией, острый – неврозом, а фундаментальный – психозом. Мозг защищается от такого состояния выработкой дофамина и других нейромедиаторов. Но именно в повышенном содержании дофамина психиатры видят главную причину шизофрении и лечат этот мозг, который спасаясь от депрессивного мира создает собственную альтернативную реальность, анти-дофаминовой терапией.
Зависть как социальный фактор – это зависть к чужому нейрокомфорту. Обездоленного приводит в ярость один лишь вид самодовольного собственника. Ему не нужно видеть, чем именно владеет этот человек и в каком количестве, чтобы понимать, как этому человеку хорошо в этом мире. Но и озабоченного бизнесом богача может кольнуть «в самое сердце» (т.е. в самый мозг) вид блаженствующего бедняка, который счастлив в своей хижине или на обочине дороги (если это возможно). Биржевой спекулянт, если отбросить частности, ищет в конечном итоге той же благодати, что и монастырский отшельник. Не в деньгах счастье, оно – в нейрокомфорте.
Все начинается с социума. Младенец (мозг) издает свой первый вопль, вывалившись из лона солипсизма в социум. Отныне он – один из многих. Но новорожденный мозг этого еще не знает. Он не знает, что родился в какой-то стране, в каком-то городе, с каким-то цветом кожи, полом и национальностью. Он не знает, что у него есть родители. Он даже не знает, что у него есть тело. Эти путы свяжут в нем ангела и зверя позже. А пока он – бог, творец собственной Вселенной, в которой есть только он сам. Жизнь низведет его с этого престола, оставив в нем ностальгическую «волю к власти» от тех времен, когда он был всем и все было им. Вселенная принадлежала ему. Ее единственным законом была воля младенца. И криком выражал он свое недовольство. Он был той самой ницшеанской «белокурой бестией» в колыбели солипсизма. Не будет преувеличением сказать, что сверхчеловек Ницше – это дитя. Может быть, человек и произошел от обезьяны, но формируется он из новорожденного сверхчеловека, лишенного всякой нравственности, не ведающего животного страха и не питающего почтения к святыням.
Мозг – нейросолипсист. Он хочет вернуть себе власть над Вселенной, которая была безжалостно отобрана у него в детстве, когда ему открылись размеры этого мира и его собственная ничтожность в нем. С этой утратой он вынужден жить. Социум с выстроенной над ним иерархической структурой предоставляет ему компенсационные возможности. О притягательности власти в истории было сказано много. Г. Киссинджер характеризовал ее как «самое сильное возбуждающее средство», Д. Оруэлл утверждал, что «цель власти – сама власть». Власть – это дофаминовый нейрокомфорт. Перефразируя Оруэлла, можно сказать, что цель наркомании – сама наркомания. Действительно, разве в употреблении наркотиков есть еще какой-то смысл? Пожалуй, наиболее известный афоризм в области «филократии» приписывают Дж. Актону: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Алкоголь и наркотики развращают всех, кто к ним приобщился.
Чем власть развращает мозг? Тем, что возвращает его в лоно солипсизма, где «есть только я, все остальные – подделки» (Ходасевич). Абсолютная власть делает человека великовозрастным младенцем. Нравственность, как мы уже говорили, имеет смысл лишь в отношении к отчужденному существу, и возникает она как компромисс между разными волями. Ребенок даже не понимает смысл слова «воровство», он просто берет то, что ему понравилось, ведь этот мир – его собственность. Разве одного его желания владеть вещью недостаточно? Собственно, мир именно потому и оказывается психогенным местом для мозга, что в нем оказывается слишком много людей, с которыми приходится считаться. «Ад - это другие» (Сартр).
Возвращаясь к социальным орбиталям, по которым движется человек, можно утверждать, что его патриотический выбор всегда совершается в пользу той орбитали, на которой его мозг ожидает получить наибольший нейрокомфорт. Династии служат фамильному патриотизму, но истории монарших семей полны и кровавых конфликтов: отцы обезглавливали сыновей, жены травили мужей. Вопрос лишь в том, какую орбиталь мозг счел более предпочтительной для себя. Для монаха, принявшего схиму, монастырь может оказаться более нейрокомфортным местом, чем дворец.
V. Власть vs Бог
Давно замечено, что тираны и диктаторы отличаются детской капризностью. Их наивное своеволие поражало и поражает приближенных. Еще одним сопутствующим им качеством являются одиночество и недоверчивость. Одиночество – это расплата за младенческий солипсизм того, кто хочет быть в мире единственным, а недоверчивость – состояние повзрослевшего младенца, который понял, что мир его не любит, и он ничего не может с этим поделать. Людей можно подчинить себе, запугать их до дрожжи, но нельзя заставить их любить себя. Осознание своей ничтожности перед миром и временем есть путь в безумие. Оно столь невыносимо для мозга, что эту дорогу никто не проходит до конца, прячась в какой-нибудь нише солипсизма вроде семьи, религии или народа.
Правителю же хочется, чтобы им дорожили в соответствии с ростом значимости звеньев в иерархии власти. Сколь показательна и забавна фраза Луи-Филиппа I, который, уезжая в изгнание в 1848 г., говорил: «Бедные мои подданные! Они погибнут без меня!». В мире не было и никогда не будет правителя, который желал бы зла своему народу (разве что при психических патологиях как у Нерона или Павла), ведь для него патриотизм и солипсизм становятся одним и тем же, выражая его любовь к самому себе. Поэтому, кстати сказать, ни один правитель не может быть оправдан любовью к народу. Короля делает свита. Никто не мечтает спилить сук, на котором сидит.
В патриотической парадигме Мо-цзы индивид должен ставить общественное благо выше личного, его патриотизм должен возрастать по направлению оси пирамиды. Конфуций, считая ритуалы цементом, скрепляющим общество, и возводя правителя в ранг полубожества, был более последователен, чем Мо-цзы, который считал ритуалы и религию пустой тратой времени и сил. Именно поэтому конфуцианство стало имперской идеологией Китая. Общественное благо должно быть сакрально.
Олицетворением этого общественного блага становится тот, кто возглавляет пирамиду. Так кому должен донести сын на вора-отца? Правителю через его слуг. Индивид должен ставить главу государства выше отца и матери, друзей и коллег. Вся природа пирамиды власти понуждает ее членов к самообожествлению. Даже если бы они не являлись носителями солипсической психологии, этого требует идеология общественного блага. Именно это общественное благо становится ширмой для реализации своего врожденного солипсизма людьми, стремящимися во власть. При этом от социума, состоящего из таких существ с той же психологией, требуется отказ от солипсизма.
Мудрецы всех времен, следуя парадигме государства как общественного блага, не уставали препровождать свои рассуждения призывами к правителям быть подобными отцам. Трудами этих умов была создана Святая Троица человечества: Бог, Царь, Отец. Эти три ипостаси уже со времен Моисея начинают сливаться как тертуллиановские una substantia (одна субстанция) и tres personae (три лица). Биологический отец царствует над юным сыном (порождая у него фрейдовский «комплекс Эдипа»), земной царь приобретает сакральные признаки бога пред своим народом.
Спустя тысячелетия Гегель продолжает повторять эту идею: «Государство есть осуществление свободы не согласно субъективному капризу, а согласно понятию воли, т.е. согласно ее всеобщности и божественности» [9]. Итак, (1) государство (иерархия чиновников) есть воплощение нравственной идеи, (2) правитель (верхнее звено иерархии) есть воплощение государства. А далее по законам классической логики (3) правитель становится носителем божественной воли. Так ведь это просто образец конфуцианства, в котором правители являются посланниками неба, а сама власть божественной.
