Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы
«Ин ладно», – махнул рукой Ярилко.
Вполне понятно, почему на следующий день Цветанка не смогла пойти на встречу с Нежаной: последствия перепоя нешуточно накрыли её глухой пеленой дурноты. Но, оставшись дома, она обрекла себя на нескончаемую пытку в виде упрёков и нравоучений бабушки Чернавы; мало того, что её мучила телесная хворь, так ещё и бабуля снова и снова сокрушалась о том, что Цветанка сбилась с пути. Дальше – хуже. Вздумав оттаскать непутёвую внучку за косу, подслеповатая бабуля наконец обнаружила её отсутствие и разохалась:
«Ох, ох, да что ж это творится-то? Ох, накликала ты, дурёха, себе на головушку несчастье!»
До сих пор Цветанка смиренно и угрюмо выслушивала всё это, а тут не утерпела и огрызнулась:
«Да полно тебе, бабушка, глупости-то выдумывать! Какое несчастье может случиться от обрезания волос? А прачкой али стряпухой у чужих людей вкалывать я не стану за гроши, так и знай. Пусть в меня молния ударит, ежели я пойду к богатеям в услужение!»
Бабуля заквохтала, забормотала, всплёскивая сухонькими, скрюченными руками, а Цветанка в попытке превозмочь дурноту отправилась на вольный воздух, под ясное небо – к реке. Густой запах цветущих трав лечил, тихо плещущая волна утешала, а янтарное ожерелье мягко сияло на солнце тёплым светом далёкой зари…
А когда она на следующий день пришла к знакомому забору, в саду уже не слышалось полюбившегося ей светлого голоска, только яблони грустно вздыхали кронами. Сколько ни бросала Цветанка камушки, никакого ответа не последовало, а доски так и не отодвинулись. Отчаявшись, она сама попыталась их сдвинуть снаружи, но ничего не вышло. Сердце рухнуло в ледяную тьму… Может, лазейку обнаружили и заколотили? Упрямо не желая с этим мириться, Цветанка кидала и кидала камни, пока из усадьбы не выскочил дворник с метлой. Накинувшись на неё, он закричал:
«А ну, пошёл прочь, оборвыш! Не ходи сюда, чести девичьей не марай! Просватана Нежана за доброго человека, а коли он узнает, что она с тобой якшается, не бывать свадьбе! Прочь, прочь, чтоб тебя тут больше не видели и не слышали! Прочь, а то собак натравлю!»
Лучше бы резвые ноги Цветанки подвели её и не смогли унести прочь её расколотое на черепки сердце… Лучше бы оно прямо тут, под забором, рассыпалось на красные тлеющие угольки, а потом погасло на ветру, затоптанное прохожими. Будь проклят Ярилко и его шайка, из-за которых она не смогла в последний раз повидаться с Нежаной!
Она бежала и бежала, пока в груди что-то не разорвалось горячими искрами… Наверное, сердце разбилось. Упав в траву, она грызла стебельки, отрывала цветочные головки, рычала и выла, как волчонок. Травяная горечь во рту не могла заглушить боли, жестоко язвившей душу.
Всё, что ей осталось от Нежаны – это куски берёсты с нацарапанными на них рисунками и словами. Ещё долго не могла она решиться их развернуть, боясь, что в груди что-то лопнет… Хотя чему там было лопаться? Сердце уж и так погибло, лишь ныл чёрный остывший уголёк, оставшийся на пожарище. Берёста зашуршала в пальцах Цветанки… Она опасалась заплакать, но слёзы, видно, пересохли раз и навсегда. Только тоска аукалась в пустой груди, когда она смотрела на выцарапанные рукой Нежаны закорючки-буквы, а в ушах звенел голос, произносивший: «Дом… Дерево… Голова… Капуста…»
В какой-то миг буквы вдруг зашевелились букашками, ожили и обрели звук, их очертания наполнились смыслом, и Цветанка с удивлением прочла:
«Лож… ка. Ру… ка. Яй… цо». – Прочла осмысленно, а не как бездумное повторение зазубренного.
Но какой теперь во всём этом был прок? Только грустное тепло разливалось внутри, в уголках глаз сухо пощипывало.
А через несколько дней в дом постучалась скромно, но чистенько одетая девочка – некрасивая, с широким, как у лягушонка, ртом и рыжими веснушками на щеках. Сердце-уголёк в груди Цветанки ёкнуло в предчувствии, и она поспешно выскользнула за порог.
«Кто там?» – послышался голос бабушки с печной лежанки.
«Это ко мне, бабуль! Лежи, лежи!» – отозвалась Цветанка.
«Дружки, что ль, твои? – проворчала бабушка. – Шалопаи, дурни непутёвые… Розга по ним плачет…»
Цветанка не стала дослушивать и прикрыла дверь. Сердце не ошиблось. Девочка оказалась служанкой из купеческого дома, и она принесла весть от Нежаны.
«Ох, насилу нашла дом ваш, – промолвила она сердито, роясь в рукаве. – Плутала, плутала по этим трущобам, аж страшно стало… Псы тут у вас бродячие да люди лихие. Ну да ладно. Вот, это тебе от госпожи моей письмо».
И она достала свёрнутую в трубочку берёсту. Цветанка открыла было рот, но девочка перебила:
«Знаю, знаю, что читаешь плохо. Но госпожа моя велела передать, что коль любишь её – сердце тебе подскажет и поможет прочесть, что там написано. А на словах она передала, что не смогла впустить тебя в прошлый раз, потому что Гордята дырку в заборе заделал».
«Я так и думал, – пробормотала Цветанка. – А это правда, что её замуж выдают?»
«Правда, – ответила девочка. – За Бажена, сына городского посадника Островида».
Выполнив поручение хозяйки, служанка поспешила убраться из «этих трущоб», а Цветанке осталось только с болью всматриваться в длинные ряды букв, которыми была заполнена берестяная грамота. Обугленное сердце ныло от досады, что невозможно сразу вникнуть в письмена, вырвать из них с мясом и кровью смысл, заставить эти проклятые буквы отдать то, что принадлежало ей по праву – слова Нежаны, обращённые к ней. «Если любишь – прочитаешь», – грустно звенел в ушах серебряный голосок.
С обожжённого сердца посыпалась зола. «Люблю», – осенило Цветанку крыло печального, запоздалого осознания.
Стряхнув с себя пепел боли, она направилась к сапожнику, чтобы заказать себе обувь по мерке – кожаные чуни, прочные, непромокаемые и лёгкие, удобные для бега; сапожник подивился щедрой плате и обещал, что обувка будет готова уже завтра: уж за такие деньги он расстарается. Потом Цветанка весь вечер кроила и шила, а утром облачилась в щегольскую «выходную» рубаху – такую же, какие носили молодцы из шайки Ярилко. Сапожник не обманул: когда Цветанка явилась за своим заказом, чуни были готовы. Верх мастер изготовил из хорошо выделанной, мягкой кожи, которая так и ласкалась к ноге, носки и пятки были усилены жёсткими трёхслойными вставками, а завязывалась вся эта красота ремешками искусного и тонкого плетения.
Сорвав ромашку, она заткнула её за ухо, сдвинула шапку набекрень и отправилась шататься по улицам. Люди видели только её отличные новенькие чуни, а пепел, сыпавшийся при каждом шаге из её сердца, не был заметен никому.
Впрочем, совесть, не пробудившаяся сразу после воровства купеческого кошелька, настигла и вонзила в неё своё разящее жало несколько позднее. Беря в руки эти деньги, Цветанка не могла отделаться от чувства, будто монеты покрыты слизью, от которой нельзя было отмыться, как бы тщательно и яростно она ни тёрла руки. Не ею нажитое богатство одним своим видом бросало ей молчаливый упрёк, и Цветанка, чтобы хоть как-нибудь избавиться от этих переживаний, придумала выход. Она стала незаметно подкидывать монетку-другую нищим, а также покупала на базаре калачи и пряники, которые раздавала оборванным и голодным сиротам. Скоро их с бабушкой дом стал местом сбора чумазой босоногой малышни. У каждого малолетнего бродяжки была своя печальная история, и бабуля, слушая, утирала корявым старческим пальцем слёзы с впалых морщинистых щёк. Вскоре она вынуждена была согласиться: чтобы прокормить такую ораву сироток, нужны немалые средства. А где их возьмёшь?
«Охо-хо, – вздыхала она. – Горюшко горькое…»
Чтобы у каждого малыша был кусок хлеба ежедневно, приходилось крутиться. При таких тратах деньги из купеческой мошны быстро иссякли, и Цветанке пришлось вновь выходить на промысел. Шепча заговор на отвод глаз и сжимая в руке тёплое ожерелье, она «плавала по водопаду», и вскоре ей повезло.
Хлеб она покупала всегда только готовый: бабушка уже так плохо видела, что не бралась за его выпечку, а у самой Цветанки не было времени с этим возиться. Едва дотащив до дома целую стопку ржаных калачей, нанизанных на палку, она тут же была окружена толпой голодных ребятишек. Поднялся писк и визг, сиротки тянули грязные ручонки к хлебу – щедрая кормилица едва успевала разламывать калачи на куски и оделять ими своих подопечных.
«Тихо, тихо! А ну, цыц! – прикрикивала она, суя им большие ломти свежего, ещё тёплого хлеба. – На всех хватит. Не жадничать, друг у дружки не отнимать!»
Рассевшись во дворе прямо на земле, ребята наворачивали калачи за обе щеки. Настала благодатная тишина: рты у всех были заняты жеванием. «Ещё б молочка им, – думала Цветанка сердобольно. – Ладно, в следующий раз куплю». А пока она вынесла ведро колодезной воды, и ребятня запивала ею хлеб, передавая ковшик из рук в руки.
Наевшись, чумазая ватага разбежалась, и только двое – сестра с маленьким братиком – остались.
