User - Роман Равдин
чем-то прав. И я, пожалуй, понимаю его. Он молод, и моральная ноша ему
кажется тяжелее всех. Вот он и стонет... Да, согласен, нашими трудами могут
по-своему воспользоваться боссы. Только не надо так пугаться. Вспомните,
разве не всегда так было? Величайшие открытия человеческого ума пытались в
первую очередь использовать против человека. Но всегда разум побеждал. И я
верю: разум снова возобладает над корыстью...
Мало-помалу с лица его сходила бледность, речь оживлялась тем
вдохновением, какое присуще любому подвижнику науки. Притт относился к таким
людям, у которых отними любимое дело -- и завтра человека не станет. Говорил
он спокойно, но за этим спокойствием угадывалась страстность борца,
отстаивающего свое кровное. Оттого, может, и появилась в его речи некоторая
высокопарность -- сестра пафоса.
-- Мы стоим на пороге великого открытия. Оно указывает путь к
бессмертию человека, дает ему еще одно огромное преимущество в извечной
борьбе с природой, в познании бесконечной материи...
Этому вдохновению и Альберт внимал послушно. Искренность пафоса
большого ученого, возвышенность его мечты заворожили молодого бунтаря не
меньше, чем его коллег.
-- Так разве мы не можем пойти на известные жертвы? Какая же наука --
без жертв? -- продолжал Притт, простирая к слушателям свои мягкие,
удлиненные ладони с тонкими нервными пальцами. -- И то, что мы вынуждены
выполнять прямой, конкретный заказ наших хозяев -- в этом вижу я нашу
моральную жертву в пользу науки. А как же иначе мы сможем работать,
развивать и доводить до конца свой эксперимент? Кто даст нам средства и,
наконец, защиту от посягательств на наш при- оритет?..
Он обвел взглядом своих коллег, ища у них подтверждения своим доводам.
Но, заметив, как встрепенулся Альберт, поспешил опередить его:
-- Да, мы лишили жизни этого человека. Значит ли, что мы -- убийцы?
Нет. Мы лишь привели в исполнение приговор суда, вынесенный убийце. Конечно,
не наше это дело -- исполнять судебные приговоры. Тут Альберт прав. В этом
смысле мы -- палачи. Может ли ученый быть палачом? Нет, нет и нет!.. Я
принимаю этот позор. Прошу и вас, коллеги, принять его также. О, если бы я
знал другой путь!..
У Пола вырвался вздох облегчения, так что Макс даже покосился на него с
удивлением. Пола интересовала конечная цель скорее с материальной стороны.
Поэтому всякое там морализирование могло только, по его мнению, отвлечь их
коллектив от успешного завершения работы. Пол согласен был "принять этот
позор" -- и дело с концом.
-- Другого пути, наверное, нет, -- сказал он.-- А если мы будем
чересчур щепетильны, то не сможем прославить Соединенные Штаты. Ради величия
моей страны я беру этот грех на свою душу.
Голос стопроцентного американца удержал Альберта от высказывания. "Наш
позор состоит не только в том, что мы оказались в роли палачей. А в том, что
из человека мы делаем чудовищную машину, направленную против людей", --
хотел сказать он, но вовремя спохватился: "Кому это нужно? Одержимого Притта
теперь не остановить, с ним и преданный ему Макс. Старика Пола ничем не
проймешь, да он еще и пожалуется начальству... А, может, я слишком идеально
смотрю на жизнь?.."
Встретив вопросительный взгляд Притта, он лишь мрачно отшутился:
-- Ладно, давайте не говорить больше о веревке...
В наступившей тишине резко звякнул телефон. Все вздрогнули и с
неприязнью повернули головы к столику в углу. Макс снял трубку. "Вас, --
сказал он Притту и, прикрыв рукой микрофон, пояснил: -- Лансдейл".
-- Поздравляю, доктор! -- голос шефа охранки звучал слишком бодро. --
Можете полюбоваться на плоды своего либерализма. Читайте газеты! Я послал их
вам. Хэлло! -- он положил трубку.
Ни слова не говоря, Притт направился к шкафу пневматической связи и
вынул из ящика сверток. С первой полосы "Ридерса" на него глядело с портрета
его же лицо, а сверху чернели крупные буквы: "Тайна доктора Притта". А ниже
-- "Мертв ли профессор Барнет?". "Глоб энд тайм" кричала фиолетовыми
литерами: "Сенсация века! Рассказ очевидца". "Чикаго ньюс" поместила
портреты всех четырех ученых и тоже крупно сообщила: "Они умеют из человека
делать счетную машину". Только старая респектабельная "Нью-Йорк таймс" осто-
рожничала: "Чудовищные эксперименты. Неужели это правда?.."
Он бегло просмотрел немногословные тексты сообщений. На разные лады
подавалась одна и та же история, как профессор Барнет, доставленный после
дорожной катастрофы в лабораторию Притта, подвергся вивисекции. Пользуясь
беспомощным состоянием пострадавшего, обманув его жену, злодеи в белых
халатах извлекли мозг у своей жертвы, а тело похоронили. Над живым мозгом
проделывают всевозможные эксперименты, заставляют его работать как
вычислительную машину. В заключение все авторы газетных статей призывали
власти "положить конец преступной деятельности..."
Его охватил страх. И хотя он уже давно был готов к этому, все же
действительность оказывалась куда более грозной, чем он мог себе представить
мысленно. Опять стало нехорошо, во рту появилась горечь, похолодели и стали
липкими ладони. Из этого состояния его вывело появление Макса, пришедшего
звать к телефону. Он сделал усилие над собой, сунул газеты Максу и
направился к аппарату.
Звонил мистер Майкл. Он передал указание Босса, никому не выходить за
пределы лаборатории.
-- Начинается осадное положение, -- невесело сказал он. -- С неделю,
думаю, вам придется посидеть взаперти. К вечеру будет оборудована спальная
комната.
Все, что надо доставить из дому, вам принесут, -- скажете дежурному
охраннику. Городские телефоны отключаются: так мы убережем вас, коллега, от
газетных и телевизионных дьяволов. Для связи остается только "тет" в вашем
кабинете, пусть там кто-нибудь находится постоянно. Придется, конечно,
позаботиться и о вашем питании. Ну, что еще? Да, ни в коем случае не давать
никому интервью! Это -- приказание Босса, слышали? Корпорация принимает
ответные меры. Уверен, все обойдется. Босс заминал и не такие дела... Как
новичок, не вышел на связь?.. Это плохо. Постарайтесь, дорогой коллега,
порадовать нашего шефа...
-- Сурен, тебе придется отправиться в Теритаун, -- сказал, отбрасывая
последнюю прочитанную газету, О'Малей. -- Как видишь, ни одному газетчику не
удалось добраться до наших знакомых. Самого главного, чего ждет нетерпеливая
публика, так и нет. Я имею в виду интервью с учеными. Вдова отрицает все
начисто -- они ей хорошо заплатили! -- даже грозится привлечь за клевету...
В общем, шум хотя и большой, а у юстиции нет оснований для возбуждения дела.
-- А почему бы и в самом деле не произвести эксгумацию, как требует
"Чикаго сан"?
-- Ого, милый мой! Для этого необходимо согласие вдовы или же
специальное судебное решение. А я же только что сказал: у юстиции фактов
маловато. Вот в чем дело, дорогой. Потому-то придется ехать тебе и прямо
сейчас, -- О'Малей начал излагать своему подчиненному план "взятия
крепости", который созрел у него в голове после того, как, внимательно
изучая прессу, он убедился, что колесо могучей газетной махины
пробуксовывает на месте, и если не подсыпать сейчас песочка, то и вовсе
станет.
-- Осторожно, не возбуждая ничьего любопытства, ты должен раздобыть в
мэрии план подземных коммуникаций города и переснять его. Особенно нас
интересуют детальные данные о коммуникациях в районе лаборатории Притта и
прилегающих к ней кварталов. Мы должны найти достаточно широкий туннель, по
которому любой из нас мог бы проникнуть прямо в здание лаборатории.
-- Шон, ты -- голова!
-- Ладно... Специалисты полагают, что излучение подобного рода не
должно проникать под землю глубже, чем на полметра. Понял?
-- Боже мой, чего тут не понять?
-- Мы проберемся туда не одни -- с нами пойдет любой репортер. И пока
охрана лаборатории спохватится, газеты получат такую обильную пищу, что,
пожалуй, и в конгрессе заговорят об этом деле...
На третий день осады хладнокровие изменило Притту. Возможно, сыграла
свою роль неудача в попытках войти в контакт с мозгом неизвестного инженера.
Противное чувство страха и неуверенности в себе охватили его душу.
Ассистенты вели себя куда спокойнее, и это еще более раздражало Притта, он
не хотел признаться им в своей слабости, только еще более отчуждался от
