Кэт Мартин - Цыганский барон
Амелия обернулась к Кэтрин и заговорила без прежнего страха, словно самое трудное было позади:
– Сегодня, когда ты рассказала мне, почему приехала, я пошла к Натану. Все должно было выглядеть как несчастный случай, словно ты упала с лестницы и ударилась головой. Я думала, что это моя последняя возможность.
Кэтрин смотрела на кузину и будто видела ее впервые.
– Все, что принадлежит мне, в той же мере твое и Эдди, я пыталась тебе это объяснить. Я надеялась, что ты понимаешь меня, но… – Голос Кэтрин дрогнул.
На лестнице послышались шаги. Констебль и его помощники зашли в комнату. Доминик объяснил им, что произошло.
– Выведите их отсюда, – приказал своим людям констебль. Натана повели, скрутив ему за спиной руки, следом вывели плачущую Амелию.
– А как же маленький Эдди? – спросила Кэтрин, как только они ушли. – Он потерял и отца, и мать. Я знаю, что Амелия заслужила тюрьмы, но малыш…
Доминик, обнимая жену, погладил ее по щеке.
– Грэвенвольды имеют владения далеко от наших берегов. Мы владеем несколькими сахарными плантациями в Вест-Индии. Если Амелия согласится уехать туда с сыном и никогда не возвращаться в Англию, я добьюсь ее освобождения.
– Спасибо тебе, – улыбнулась Кэтрин.
– Одевайся. Мы уходим.
– Куда?
– Ко мне домой. Это недалеко. Довольно с тебя неприятностей на сегодня.
– А как же Эдди?
– Я останусь с мальчиком, – предложила Гэбби.
Они ехали в карете Грэвенвольда, и стук копыт гулко отдавался на пустынной мостовой. Из таверны доносились смех и пьяное пение. Из-за угла показалась ранняя пташка – девушка-молочница с тяжелым бочонком молока. Начинался новый день.
Через несколько минут экипаж приехал на Ганновер-сквер, Доминик помог сойти Кэтрин. Рука об руку они вошли в дом. Горел камин. В гостиной на столике стоял поднос с холодной закуской, мясом, сыром и вином. Доминик успел послать сюда весточку, чтобы к их приезду все было готово.
Сонный привратник принял у них одежду и удалился. Кэтрин обратилась к мужу:
– Я понимаю, день у нас обоих выдался трудным, и все же нам надо поговорить. Прости меня за все неприятности, что я тебе причинила и… давай кое-что обсудим.
– Ты права, любовь моя, мы непременно поговорим, но… не сегодня. Не после всего, что тебе пришлось пережить. На сегодня довольно уже того, – с мягкой улыбкой закончил Доминик, – что ты в безопасности и мы вместе.
Что-то в нем изменилось. Из глаз исчезло выражение загнанного зверя. Он казался ближе и доступен, он вновь стал таким, каким она встретила его тогда, в таборе.
– Что с тобой, Доминик? – спросила Кэтрин. – Ты не заболел? Ты странно себя ведешь.
Доминик блеснул белозубой улыбкой. Той самой, от которой у Кэтрин всегда замирало сердце.
– Моя жена ждет ребенка. Что может сильнее повлиять на мужчину?
– Ты знаешь? – испуганно воскликнула Кэтрин.
– Я знаю и очень этому рад. Спасибо тебе, любовь моя, – добавил он, крепко целуя жену в губы.
Не дав Кэтрин опомниться, Доминик подхватил се на руки и понес наверх, в спальню, перескакивая через ступеньки.
– Что… что ты делаешь? Куда ты меня тащишь?
– В постель, жена моя, в свою постель, чтобы довершить то, что было начато. Хотя, похоже, дело уже сделано и так, – хитро улыбаясь, сказал Доминик и нежно поцеловал жену в лоб.
У дверей спальни Доминик, вдруг вспомнив о чем-то, стал серьезным.
– Я знаю, почему ты уехала, – сказал он. – Я знаю, что ты боялась, что я могу причинить ребенку вред.
– Ты был таким чужим, таким неласковым, – тихо сказала Кэтрин. – Я не знала, чего от тебя ждать.
– Я вел себя как безумец, но рано или поздно я должен был прийти к решению. Видит Бог, как мне стыдно.
– Я видела, что ты настроен против наследника. Когда тот человек зашел ко мне в комнату, я подумала, что это ты. Я думала…
Доминик побагровел.
– Что?
– Я увидела его волосы, такие же черные и вьющиеся. Он был высоким и широкоплечим…
Доминик прижал ее к себе.
– Не смей больше говорить об этом. Мне страшно думать, что я заставил тебя так страдать.
– Но когда я увидела его руки, – сказала Кэтрин, уткнувшись лицом Доминику в плечо, – когда я догадалась, что это не ты, в тот самый миг я поняла, что уехала зря, что ты никогда бы меня не обидел.
Доминик прижал ее крепче.
– Ты даже не представляешь, как я сожалею о том, что говорил тебе и что сделал. Если бы я смог все изменить, но, увы… Со мной жить нелегко. Я собственник и эгоист, и характер у меня не сахар, но в тебе – вся моя жизнь. Мое сердце принадлежит тебе. Ты для меня – все, и тебя я не смогу обидеть никогда в жизни, поверь.
– Доминик, – сквозь слезы прошептала Кэтрин.
Он заглянул ей в глаза так, будто смотрел в самую душу, с любовью, с заботой, с нежностью.
– Я люблю тебя, – сказал он тихо. – Моя любимая, я так сильно тебя люблю.
Эпилог
Усадьба Грэвенвольдов. Октябрь 1806 года
За окнами холодный осенний ветер раскачивал ветки, срывая пестрые листья. В спальне горел камин. Лежа в постели, Доминик смотрел, как кружатся в воздухе огненные листья кленов, своим цветом так напоминавшие волосы женщины, теплой и нежной, той самой, что сладко спала рядом с ним.
Ветка ударилась о стекло, и один из багровых листьев блеснул в утреннем солнце. Доминик погладил жену по голове, осторожно убрал прядь со щеки спящей. Рука его привычно скользнула вниз, к полной груди с мягкими темными сосками. Ленивыми движениями Доминик принялся ласкать грудь, пока соски ее не превратились в твердые острые пики.
Кэтрин, словно угадав его желание, во сне притиснулась к нему поближе. Доминик коснулся ее чуть округлившегося живота. С каждым днем Кэтрин понемногу полнела, ребенок рос в ее животе. В другом мужчине беременная женщина едва ли вызывала бы такое желание, но Доминик хотел ее по-прежнему страстно, хотел всякий раз, когда смотрел на нее. Для него она была прекрасна, сейчас даже лучше, чем прежде – она казалась более женственной.
Прислушиваясь к ее ровному дыханию, он нагнулся над ней, нежно поцеловал в затылок. Кэтрин шевельнулась, прижавшись к нему еще ближе, чуть приподнимая колени, упираясь ягодицами ему в пах так, чтобы получше прочувствовать прикосновение его горячей восставшей плоти.
Доминик застонал. Надо было разбудить ее, поцеловать, прошептать ей слова любви, но он ничего не мог с собой поделать. И все же, когда он вошел в нее, он почувствовал, что она уже вполне готова.
– Ах ты, лиса, – прошептал он ей на ухо, теперь он знал, что она уже давно не спит и хочет его не меньше, чем он ее.
Кэтрин блаженно улыбалась, наслаждаясь его лаской. Захватив мочку уха губами, поиграв с ней, он стал целовать ее шею и плечи. Опустив ладони ей на бедра, он чуть приподнял ее.
– Как мне хорошо у тебя, – прошептал он.
Еще немного, и толчки его стали сильнее, он сжимал ее ягодицы, и она помогала ему, двигаясь навстречу каждому его толчку. Он чувствовал, как подступает волна наслаждения, но старался сдержать себя. Совсем скоро и в ней возникла та же горячая волна страсти, и когда она задрожала в его объятиях, когда она выкрикнула его имя, Доминик позволил себе разрядку, и она пришла – в головокружительной сладости, в горячей волне, бегущей по телу. Он обнял ее, благодарный за то тепло, за то ощущение радости и покоя, которое она дарила ему.
Они могли бы поспать, а затем вновь заняться любовью. Но в дверь постучали, и с этой надеждой пришлось расстаться. Недовольно бурча, Доминик натянул одеяло.
На пороге стоял Персиваль.
– К вам посетительница, ваша честь. Леди утверждает, что она ваша мать.
– Мать? – Доминик вскочил.
– Перса здесь? – переспросила Кэтрин. За все эти годы Перса ни разу не приезжала в Грэвенвольд. Неужели она проделала весь этот путь, только чтобы повидаться с сыном? Могла ли Перса прийти в места, которых избегала столько лет?
– Пригласи ее в малый салон. Я сейчас спущусь.
– Не торопись, – сказал Доминик, обращаясь к Кэтрин. – Оденешься, приходи к нам. Вместе попьем какао с пирожными.
Кэтрин кивнула. Ей не надо было объяснять, что Доминик хочет побыть с матерью наедине. Он не был уверен, что Перса захочет встречаться с его женой. Кроме того, он не был уверен, что гостья – в самом деле его мать.
Заправив бриджи в начищенные до блеска сапоги, надев свежую льняную рубашку и зеленый камзол,
Доминик торопливо спустился вниз. Перса сидела на диване спиной к нему. Услышав шаги, она встрепенулась, словно птичка, и золотые монеты на запястьях и в волосах зазвенели. Блуза ее была богато украшена блестками, а худенький стан опоясывал широкий красный кушак.
Она сидела на краешке дивана, с любопытством оглядывая окружавшие ее предметы. Потянувшись к фарфоровой изящной статуэтке, Перса в последнее мгновение отдернула руку, словно побоявшись неосторожным движением разбить ее.
