Василий Гавриленко - Последний поезд
Очутившись посреди комнаты под перекрестным огнем взглядов, я ощутил, как зашевелился в душе холодный страх.
За спиной хлопнула дверь: конвоир удалился.
— Начнем, пожалуй? — обратился к женщине один из мужчин с длинным, как у лошади, лицом и высовывающимися из-под верхней губы черными пеньками зубов.
Женщина кивнула.
Второй мужчина поднялся. Это был широкоплечий бритоголовый бугай. Черная кожанка, заскорузлая и грязная, плотно облегала могучий торс.
— Ты конунг Ахмат? — спросил он.
— Полагаю, что я.
— Отвечай «да» или «нет», — рявкнул лошадиное лицо.
— Да.
— Ты принял на себя команду отрядом?
— Да.
— И вернулся на Базу без него?
— Да.
Бугай удовлетворенно кивнул и опустился на стул. Лошадиное лицо застрочил что-то в блокноте. Женщина участливо смотрела на меня.
— Ну, расскажи нам, как это произошло.
Вспомнилось наивное любопытство конунга Сергея — тогда я ушел от ответа, но едва ли такое возможно сейчас.
— Это произошло в Твери.
Лошадиное лицо прекратил скрипеть ручкой по бумаге и поднял голову.
Я коротко рассказал этим людям о путешествии моего отряда в Тверь, о Поляне, о ЧП. Они слушали не перебивая. На лицах не отражалось ровным счетом ничего. Но когда я упомянул о питерах, брови бугая полезли на лоб, лошадиное лицо крякнул, а женщина переспросила, словно не расслышав:
— Питеры? В Твери?
— Так точно.
— Продолжай! — нетерпеливо перебил бугай.
— Мой отряд столкнулся с одним отрядом питеров — отрядом конунга Кляйнберга, но думаю, в Твери могли находиться и другие. Мы угодили в западню, и Кляйнберг предложил разрешить ситуацию с помощью поединка. От нас вызвался Зубов…
— Хороший выбор, — вставил лошадиное лицо.
— Питеры же выставили мутанта…
— Что?! — бугай вскочил. — Это не по правилам.
— Я сказал Кляйнбергу ровно то же. Но он…
Я развел руками.
Члены трибунала смотрели с явным сочувствием.
— Итак, — женщина кашлянула, отпив из кружки. — Итак, твой боец, разумеется, проиграл — что дальше?
Не знаю, что на меня нашло, но я рассказал им правду. Рассказал, как жутко слышать за спиной ровное дыхание бегущего мутанта, как бьется и трепещет за ребрами Теплая Птица, когда он приближается к тебе в тупике — без единой эмоции на лице, напоминающем выдернутое из груди сердце.
Я умолк, чувствуя, — больше не могу: так свежо еще воспоминанье.
На лицах мужчин отразилось все. Мне не нужно быть ими, чтобы понять — они только что, вместе со мной, находились там, в Твери, в заснеженном тупичке, глядели в красноватые глаза мутанта.
— Впечатляюще, — проговорил лошадиное лицо. — Но как ты спасся от Паши?
Этот вопрос застал меня врасплох. Помедлив, я ответил:
— Паша почему-то развернулся и ушел, словно услышал зов.
— Зов?
— Да, именно.
Члены трибунала некоторое время молча разглядывали меня, затем лошадиное лицо сказал:
— Впрочем, мотивировки мутантов еще не до конца изучены…
— Я, если честно, ни разу эту тварь не видел, — признался бугай.
Женщина бросила на него строгий взгляд.
— Не превращайте трибунал в балаган.
— Не буду.
Бугай прикрыл рот широкой ладонью.
— Ваш рассказ, конунг, — женщина повернулась ко мне, — представляет определенный интерес. Столкновение с питерами, это, безусловно, прецедент.
— Который, — подал голос лошадиное лицо, — безусловно, выходит за рамки нашей компетенции.
— Не думаю.
Лошадиное лицо воззрился на женщину с нескрываемым удивлением. Та и бровью не повела:
— Согласна, в компетенцию трибунала не входит обсуждение столкновения с питерами — здесь решение принимает исключительно Лорд-мэр. Однако, вынести вердикт в соответствии с Уставом Наказаний, исходя из анализа стратегических действий конунга, мы можем. И даже обязаны.
— Но…
— У вас есть возражения?
Лошадиное лицо осекся и покачал головой.
— Конвоир, — крикнула женщина. — Выведите!
Я маялся перед запертой дверью, из-за которой глухо доносились голоса. Что они там обсуждают? Что вообще здесь можно обсуждать? Отряд москвитов столкнулся с отрядом питеров на своей законной территории, был атакован и истреблен. А они упражняются в чесании языков. Как жаль, что отца Никодима нет на Второй Базе!
— Жим-жим?
— Что?
— Спрашиваю — дрожат поджилки? — ухмыльнулся конвоир.
— А, это. Да, дрожат, — признался я. — Жим-жим.
— Впускай! — донеслось из-за двери.
Я вошел в комнату. Что-то в ней изменилось. Лошадиное лицо ковырял длинным желтым ногтем крышку стола; бугай разглядывал кружащихся вокруг лампочки мух. Лишь женщина открыто и прямо смотрела на меня: в ее лице отчетливо читалось сознание исполненного долга.
— Конунг Ахмат, — произнесла она, поднявшись со стула, — трибунал Московской резервации, взвесив все за и против, опираясь на Устав Наказаний, властью, данной ему Лорд-мэром.
— Слава Лорд-мэру, — глухо отозвались лошадиное лицо и бугай.
— Вынес приговор, являющийся безусловным воплощением судебного принципа Московской резервации — «Будущее зависит от тебя». Конунг Ахмат, вы приговорены к казни через повешенье.
— Что?
— Приговор должен быть приведен в исполнение публично в назидание тем, кто недобросовестно исполняет свои обязанности.
— Что ты такое лепечешь? — процедил я. — А вы, — окинул взглядом остальных членов трибунала, — вы чего молчите? Это не суд, а позор!
Лицо женщины, до этого мягкое, сделалось жестким.
— Это не суд и не судилище, бывший конунг, это трибунал Московской резервации. Тебе ясно?
— Заткнись, бл. дь, — заорал я, уже не сдерживая переполнивший меня страх. — Ты была в Твери, сука? Была? Ты видела Пашу?
— Конвоир!
Ударом в челюсть я сшиб с ног вбежавшего в дверь стрелка.
— Мне нужно поговорить с отцом Никодимом, слышите?
Бугай вскочил из-за стола.
— Не надо, конунг.
— Где отец Никодим?
Бугай кинулся на меня, придавив к стене так, что затрещали ребра. В помещение вбежали два стрелка. Один принялся хлопать по щекам лежащего на полу конвоира, другой стал помогать бугаю.
— Когда ты вступал в должность конунга, — перекрывая шум, крикнула женщина, — ты должен был подумать о возможных последствиях.
— Сука, — прохрипел я.
— Заткни пасть.
Бугай коротко боднул меня в висок. Чернота заполнила сознание.
4. Рассвет недалек
Я очнулся во тьме. И не было желания выяснять, что это за тьма.
По крайней мере, не холодно. Значит, меня не бросили в сырой каземат.
Мозг настойчиво подсовывал картинки только что (а может, уже давно) прошедшего заседания трибунала. Толстые, похожие на червей, губы женщины, зачитывающей: «Вы приговорены к казни через повешенье». Не эти ли самые губы зачитывали приговор Христо и Букашке? Помнится, Марина рассказывала про Бога, про загробный мир, про ад и рай… Неужели и вправду что-то существует там, за гранью? И я смогу снова встретиться с Христо и сказать ему, что он ошибся во мне? Причем, не только во мне, но и в Серебристой Рыбке?
Или есть только этот мир, мир снега, мир жестокости, мир смерти; он реален, он — не иллюзия, и уже поэтому его не хочется покидать.
Я сел.
В окошко под потолком заглянула луна, осветив привычную обстановку: кровать, стол, печка. Я дома, на своей квартире.
Поднявшись с кровати, ступая босиком по холодному полу (куда подевались гриндера?), дошел до двери. Толкнул. Скрипнув, дверь отворилась. Дьявол! Да они что, издеваются?
Я шагнул на крыльцо. Жгучий мороз пронзил пятки. Тропинка извивалась от моей квартиры в сторону бараков, как бы приглашая: иди. Пошел бы, если б был обут…
Но почему я босиком?
Вернувшись в помещение, тщательно обыскал каждый закоулок. Ботинок не было.
Несмотря на странность положения, я не смог сдержать смех. Надо же, какие умники! Оставили дверь открытой, но, чтобы узник не сбежал, изъяли у него ботинки. Верный расчет — босиком по снегу далеко не убежишь.
В животе заурчало. Кажется, у меня оставалась тварка…
Подошел к столу, из подвесного шкафчика достал жестяную коробку.
— Приговоренец собирается ужинать.
Темная фигура заняла весь дверной проем.
— Отец Никодим!
Глава ОСОБи вошел. Как и в прошлое свое посещение, уселся на стул напротив меня.
— Извини, Ахмат, на этот раз без тушенки.
Он достал из серебряного портсигара папиросу, закурил, мне не предлагая. Луна отражалась в золотом кольце, в которое отец Никодим вправил рыжую бороду.
