Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма
Ю. Крузенштерн-Петерец
<?> 1970. Вашингтон
Что-то уж очень давно ничего не слышу от Вас. Как Вы
и что Вы?
С Яковом Ник<олаевичем> буду ругаться из-за его решения не печатать стихов. Что он делает? Публика любит стихи — зачем их снимать. Если стихов никто не напишет лучше Пушкина, то то же самое можно отнести и к прозе. А его проза в последнее время стала — унеси ты мое горе… И вообще все наши писатели только и специализируются что на каких-то невероятных ужасах, извращениях и пр. Куда идем, куда заворачиваем?
Лариска, дали бы Вы что-нибудь светлое, ведь в Вас же много такого должно было отслоиться. Вот почитайте эту статью Валерия о колоколе — какую поэму в прозе можно было бы создать на этом <…>.
Что Вы делаете? Едете ли куда-нибудь в этом году? Я, увы, никуда: едва вытаскиваю ноги из налогов. Не знаю, что будет дальше.
Ближневосточная война здорово всех тревожит, а главное, что и нас в нее хотят втравить. Еще этого не хватало.
Признаться, я все больше и больше устаю жить. Не по-прежнему, оттого что мне лично нехорошо, а потому что всем нехорошо и угрожает еще худшим. Мы дошли наконец — не слишком ли поздно — до понимания того, что цивилизация все отравила: у нас отравлены и воздух, и вода, и растения. Дикие утки клюют зерна в полях и отравляются ртутью, потому что паразитов уничтожают ртутными растворами. А люди, которые едят уток, в свою очередь отравляются. То же самое происходит и с рыбой. В нашем прелестном Потомаке вода грязнее, чем в шанхайских каналах, купаться нельзя — немедленное заражение. Залив около Нью-Йорка отравлен. Города задыхаются от дыма заводов. А что будет дальше?..
Ну вот, Ларишон, черкните мне хоть словечко, я соскучилась по Вас.
Целую Вас крепко, Ваша Мэри
[К письму приложена вырезка из газеты «Новое русское слово» (1970. Дата неизвестна.):]
ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОЛОКОЛА
В третий год царствования императора Маньчжурской династии Кай-си (1664 год н.э.), в день Нового Года, монахи китайского «буддийского Афона» — острова Пу-то в Чжусаньском архипелаге у берегов провинции Чжэ-цзян — увидели необычайную радугу, которая как бы возникала на сияющей крыше храма «Северного монастыря» и перекидывалась через море на близлежащий островок Малый Ло-ка (или Малый Пу-то), где теперь имеются важный маяк и четыре храма.
И вдруг на радужном мосту появилась вся одетая в белое (траурный цвет в Китае) богиня Гуань-инь, причем лицо ее было обращено прочь от острова Пу-то. Видение скоро исчезло, но монахи тогда же поняли, что острову Белого цветочка не миновать какого-то страшного несчастья.
В летописях Пу-то европейцы упоминаются не раз, но не по своей национальности, а просто как «хуан-мао» (желтоволосые) или «Хуан-мао» (красноволосые). Только одно посещение белого человека, оказавшееся по своим последствиям чрезвычайно бедственным, описано с такими подробностями, что сомнений не остается, что в тот раз «красноголовые» были голландцы.
Как известно, в 1661 году голландцы были изгнаны пиратом Чжэн Чэн-гуном («Кошинга») с занятой ими лет за сорок до того Формозы. Ставшие бездомными, они занялись морским разбоем и в 1665 году разграбили остров Пу-то и сожгли его храмы. В связи с этим событием монастырская летопись сохранила любопытный эпизод о приключениях колокола.
Колокол, о котором идет речь, был отлит для монастыря Чжэнь-хай-чань-сы («Морехранительный монастырь созерцания») его основателем Да-чжи в последней четверти XVI века. «Красноволосые» увезли этот колокол среди прочей добычи и благополучно доставили его к воротам своей столицы в «стране Европе». Но там колокол уронили, по причине его великой тяжести так и оставили лежать. Постепенно он врос в мягкую почву, а затем был надолго забыт.
И вдруг в 1723 году из-под земли разнесся громовой раскат. Жители округи бросились рыть землю и, к своему изумлению, обнаружили колокол! Слух об этой находке скоро дошел до острова Пу-то, где настоятелем «Морехранительного» монастыря был тогда Фацзэ, уроженец провинции Фуцзянь, знавший многих купцов, торговавших с иностранцами. Через этих купцов с властями «Страны Европы» были открыты переговоры. И в 1878 году колокол вернули в Китай, и он был выгружен на острове Намоа близ порта Шаньгоу (у европейцев Сватоу) в Гуандунской провинции. Вследствие каких-то транспортных неразберих колокол вернулся на остров Пу-то в монастырь, заново отстроенный императором Юн-чжэном. сыном и преемником императора Канн-си, только через десять лет, и прибыл туда в тридцатый день десятой луны, как раз в день рождения императора!
Нет оснований сомневаться в том, что записи монахов в основном верны. Ошиблись они, вероятно, только в одном, что колокол как будто был увезен в Европу. Китайцы того времени имели весьма слабое понятие о географии и уж вовсе не разбирались в политических сложностях «Страны Европы». Вернее всего, что с 1665 по 1723 год колокол находился не в «Столице страны Европы», а на острове Яве, столицей которого была тогда хорошо укрепленная и обнесенная стенами Батавия.
Такой же исторический факт как будто и то, что колокол упал и ушел в землю. Можно считать точно установленным для истории, что колокол был отвезен с острова Пу-то на Яву в 1665 году, там был повешен на одной из башен городской стены и оставался там до 1669 года, когда стена была разрушена сильным землетрясением. Под развалинами городской стены колокол пролежал до 1723 года, когда случайно был обнаружен во время очистки мусора.
На колоколе конечно сохранилась надпись, которую прочли китайские резиденты Явы. узнавшие таким образом название монастыря.
От этих китайцев весть вскоре дошла до ушей фуцзяньских купцов, в руках которых тогда находилась почти вся внешняя торговля Китая.
Радость монахов, получивших назад свой колокол, не поддается описанию. Однако она была омрачена тем, что колокол оказался треснувшим и больше не звенел. Тем не менее он провисел на своей башне до 1825 года, когда богатый паломник Сюй вызвался оплатить все расходы по переливке колокола. До захвата власти в Китае коммунистами в 1948-1949 годах, исторический колокол висел на колокольне Северного монастыря на острове Пу-то – «Афоне китайского буддизма».
Валерий Салатко-Петрище
19 марта 1971. Вашингтон
Дорогая моя Ларишенька,
Вот странное совпадение. Вчера и сегодня думала о Вас. Написала Нине Вейс[163] и скулила, что от Вас ни слова. Писала на службе. Вернулась домой под проливным дождем. Дома — Ваше письмо. Села его читать, и вдруг во все небо радуга, да какая! Не обгрызки, а полная арка, прямо против моего окна (оно величиной с экран) и именно «все цвета радуги». Это нам с Вами будет что-то хорошее. А если нельзя обеим, то уступаю Вам.
И радостно мне было узнать о том, что Вы повидали старых друзей, и грустно, что меня там не было. А если и умудрюсь туда съездить, то вряд ли мне удастся кого-либо повидать. Один наш шанхаец, который на дипломатической службе, встретил Юру Савельева[164] в Москве на каком-то приеме, и бедный Юра от него стрекача дал. Знакомство с нами, очевидно, не очень полезно. Я, правда, не дипломат, а только «Голос Америки», да и то сверхштатный, — но от этого не легче. А тут еще всякие инциденты, какой-то доктор Никитенков прибежал прятаться в американское посольство в Москве — новый скандал.
То, что Вы говорите об Игоре (Лундстреме) и его детях, — принимаю на 50 процентов. Хорошо, что его дети растут в России. Ну, хорошо, что это 70-е годы. А если бы он остался в 20-х, то его сын мог бы разделить судьбу сына Гумилева и Ахматовой, то есть чуть ли не 20 лет каторги.
А судьба Левушки Гроссе? А Ваш Валерий Янковский? А замолкший Щеголев? А исчезнувший Вовка Померанцев — где он, что с ним, куда делся? Не знаю, что перевешивает; тут тоска по родине и свобода. А там сплошная родина и сколько свободы?.. Дорогая моя, как бы ни были Ваши друзья откровенны с Вами, всего они сказать Вам не могли. И даже не в силу страха и недоверия, а потому что многое просто страшно ворошить. Прошло, и лучше забыть…
Где же вы будете жить? В Марселе? Не завидую. А как насчет Канн? Там, говорят, очень дешево — как ни странно. Там живут двое моих знакомых. Один художник Латышев, сын нашего заамурского офицера, которого я знаю с детства. Другая — поэтесса Таубер, с которой меня познакомила письмами Можайская <…>[165].
Ларишон мой, Ваши стихи «На мосту» просто чудесны, и я совсем не понимаю, почему их нельзя печатать. Там нигде не говорится, что это уход из России <…>. Это Ваше самое лучшее стихотворение за все последнее время, и, по-моему, придавать ему политическое значение просто глупо. Вам это кажется, потому что оно вызвано поездкой в Россию. А Вы повремените и дайте в печать.
