Нина Гаген-Торн - Memoria
— А если человек вовсе не хочет нового? Я понимаю лопаря, которому его вежа и костер милее дома. Зачем ему навязывать?
— Это глупая романтика — костер. В тайгу вам хочется приехать поглядеть. Жить всегда в веже вы не захотите.
— Может быть. Но в старых формах много интересного,— я радостно засмеялась. — Ну не прелесть ли, что в Коле рукава, как у Елизаветы Английской. Так и называются «аглицкие». Разве не любопытно?
— Какая нам польза с них? — Егор усмехнулся. — И самим поморам какая польза?
— Та, что по таким мелочам восстанавливают процессы культуры, как палеонтолог по зубу может восстановить животное. Они — объективнее письменных источников. Летопись отражает точку зрения писавшего, то есть господствующих классов, а рукав или печка — как жил народ. Подлинная история — в вещах, в песнях, в обрядах, а не в политических событиях. А потому, — я откинулась на спинку стула, дразня Егора, — а потому этнография — царица всех наук.
— Время царей кончилось не только в жизни, но и в науке, — яростно отвечал Егор. — А этнография ваша и не наука: сборник анекдотов. Науку об обществе создали Маркс и Энгельс.
— На этнографическом материале Моргана! — закричала я и переконфузилась: с соседних столиков стали оглядываться на нас. Грузный, крупный человек, с шевелюрой серебристого бобра, обернулся, надел пенсне на черном шнурке, положил на стол большие руки. Его сосед, обтянутый черной кожей тужурки, покосился на меня и кивнул Егору. — Знакомые? — спросила я.
— В кожанке — секретарь обкома, а толстый — по вашей части: ученый археолог, биолог или еще что-то. Завтра делает в облисполкоме доклад. Судя по тезисам — много вздору. О древней культуре в Лапландии, в несколько тысячелетий. Приходите послушать.
— Приду обязательно!
В Мурманске
Федя Физик мерил Мурманск длинными ногами — он искал меня. Был в облисполкоме, в облоно, в Главрыбе, в Севрыбе, в Севпорту, но везде отвечали: «Экспедиций тут много, а где которая останавливается — не интересуемся». Про меня никто не знал.
Федя шел к вокзалу по будущей улице, утомленно спотыкаясь о корни: Лиза с вещами ожидала его на вокзале.
Чернобородый, крепкий человек сквозь очки посмотрел на него и сказал:
— Не вы ли, часом, товарищ Физик?
— Да, — отвечал удивленный Федя. — Я — Физик.
— Прекрасно! — сказал Крепе. — Идемте скорее есть уху и копченого палтуса!
— Почему есть уху, — удивился Федя, — и палтуса?
— Обратите внимание на палтуса. Нина велела поторопить вас.
— А где же она?
— На докладе в облисполкоме.
— Я должен вернуться на вокзал — там наш третий спутник, Лиза Орлова.
— Нет, Лизавета Порфирьевна Орлова не сидит на вокзале, а следит, чтобы не перекипела уха. Бык спит и не помешает.
— Какой бык?
— Холмогорской породы, который живет со мной в вагоне, где Елизавета Порфирьевна варит уху.
— Почему же Елизавета Порфирьевна варит уху в вагоне у быка?
— Потому что Нина встречала два петроградских поезда, третий просила встретить меня, так как пошла в облисполком. Но я опоздал, вы уже ушли. Я забрал Елизавету Порфирьевну к себе в вагон и кинулся за вами, поручив ей уху... Мурманск невелик, человека отыскать можно; своевременно или несколько позже.
— Печурка эта, под названием буржуйка, служит пре-исправно, — говорил Крепе, запуская еще порцию рыбы в кастрюлю. — Уха должна быть системы трехстволки: первая порция — ерш, навар сливается, рыба — собаке. Вторая — окуни — употребляется для концентрации навара и тоже идет собаке. Третья — хариус или кумжа — опускается в последний момент — на еду.
Лиза смеялась. Ровные белые зубы, стекляшки очков, отлив на гладкозачесанной толстой косе — все отсвечивало розовым от танцующих в печке огоньков. Горбоносый хозяин говорил так, будто они век были знакомы и даже сродни.
— Как ты успела со всеми познакомиться, Нина? — удивилась Лиза.
— Узнать не долго. Ехали вместе с Мореем Ивановичем, помором. Он пригласил к себе в Колу. Записала былины и встретилась с этим джентльменом, — улыбалась я Крепсу, — мы чуть не утонули в заливе и вернулись в Мурманск. Что у вас? Фотопринадлежности привезли?
— Да, — Лиза указала на рюкзак, откуда торчали желтые ножки штатива. — С деньгами хуже. Сережа крутился, но больше достать не мог.
— Не велика штука — деньги, проживете и так, — сказал Крепе, разливая уху, — рыбки на всех хватит. Каков ваш маршрут?
— Хотим с вами посоветоваться, Герман, в облисполкоме мне говорили, что сейчас лопари откочевали на лето на реку Воронью.
Крепе достал из ящика карту.
— Вот Воронья. По ее течению лопари со стадами идут к морю. Гнуса не выдерживают, а у моря его нет.
— Как добраться? — наклонилась над картой Лиза.
— На боте Областьрыбы до Гаврилова, там поморское стойбище и фактория. А повыше на Вороньей лопари все лето ловят семгу.
— Это действительно самое разумное, — Лиза оглядела всех.
— Вы обе, кажется, готовы сегодня плыть на Воронью,— улыбнулся Федя.
— Если бы вы знали, как интересно было в Коле, — сказала я.
— Поморы достойный народ,— кивнул бородой Крепе,— крепкий народ. Это вам не рязанские или тамбовские мужички — век шапки ни перед кем не ломали, крепостного права не знали. От новгородских ушкуйников их корень.
— Ну вот, ну вот! А в Гаврилове и поморы и лопари,— сказала я.
— Пьют только здорово, — усмехнулся Крепе. — Меня чуть без носа не оставили. Штормовали мы на зверобойном судне. Кончился шторм. Выпили по этому случаю. И показалось одному парню, что у меня нос велик: отрежу, говорит, кусочек. Я загрустил: не режь, ладно и так. Надо, говорит, отрезать, и нож берет. «Жалко резать, ну — надо отрезать». А другой заплакал: «Алеша! Не режь Герману нос. Лучше мой отрежь! Он ученый человек, исследователь, как ему без носа? Пусть с носом останется». — Герман Крепе доверчиво и серьезно поглядывал сквозь очки на гостей. Они хохотали.
А Герман Крепе продолжал рассказывать — ставил слова, скупые и короткие, как буйки на реке: они намечали течение. Река же — рассказ — текла не в словах — в блеске его глаз сквозь очки, в легких шутках.
Крепе в те времена был лучшим знатоком Мурмана. Он понимал и любил природу Севера. Целый вечер он рассказывал об освоении Севера:
— Иоган Гансович Эйхфельд вывел новые сорта капусты, они успевают вызреть за короткое лето. У него на опытном огороде редиска, капуста, картофель — даже цветы. Освоением края занимается железнодорожное управление, в его ведении огороды и даже бык, единственный на всю округу. Я — железнодорожный агроном, поэтому бык в моем ведении. Необходимо осваивать край и при этом следить за сохранением его природных богатств, частично уже уничтоженных. Например, здесь раньше водились бобры. Они давно выбиты. Можно восстановить их, но нужно организовать заповедник*.
Мы остались ночевать в вагоне. Утром, чаевничая, обсуждали наш маршрут.
— Советую остановиться на Вороньей. Начать с устья и подняться вверх, — сказал Крепе.
Мы пошли оформлять документы.
Вечером Крепе встретил нас ухой и веселым сообщением: договорился со знакомым капитаном! Завтра его бот отправляется в Гаврилово. С утра пойдем на пристань.
На пристани — сивые доски. С грохотом катят по доскам огромные бочки. Бот пыхтит у причала...
— Придем в Териберку за полночь, — сказал чей-то голос.
Мы заснули.
* Он и стал организатором и первым директором Лапландского заповедника — Герман Михайлович Крепе.
Териберка
Проснулись все сразу. Ботик тихо покачивало. Федя вылез из бочки, где спал.
— Териберка, — сказал он.— Приехали в полночь. Как хорошо здесь!
Йолы толпились у пристани. Голубая вода лизала гальку берега. По берегу стояли шпалерами суковатые вешала. На них сохли тресковые головы.
Дальше толпились домишки.
— Выйдем? — спросил Федя. — Ночь, видно, отменяется по случаю прихода бота. Не только люди, вон даже овцы не спят.
Три овцы, торопливо прожевывая что-то, стояли на берегу.
По мосткам кончили катать бочки; мы пробрались на берег.
Улицей шли вешала — ряды деревянных жердей; на них тресковые головы, головы таращили рыжие жабры.
— Для чего столько голов? — удивилась Лиза.
— Овец кормим вместо сена, — отвечал проходивший помор.
— Да ну?! Шутите?
— Поглядите, как овцы приучены!
Он оторвал голову и кинул овцам. Три овцы, тряся хвостиками, подбежали и стали рвать друг у друга рыбью голову, топоча копытцами и толкаясь. Разорвали, уставились желтыми глазами, быстро жуя рыбьи косточки. Прохожий пошел, они, толкаясь, побежали за ним.
Вешала были у каждого домика. Рыбьи головы смотрели сушеными глазами в широкие окна. Дверь домика распахнулась: мальчик выбежал и погнал овец.
— Зайдем, посмотрим, как живут! — предложила я.
— Что ты! Ведь ночь, как же мы войдем? Неудобно! — засомневалась Лиза.
— Ночь отменена: никто не спит, мальчик выбежал из этого дома. А мы попросим напиться, — не унималась я.
