Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка
Рояль замолк, но через минуту он зазвучал новой, на этот раз бесконечно грустной мелодией. То было «Warum?»[45] Шумана. Томящие звуки неотступной мольбы лились тоскливо-тревожно. Они нарастали больше и больше, а все та же неизменная музыкальная фраза настойчиво повторяла тяжелый, неразрешимый вопрос… Напрасно все!.. Как он устал, как изнемог он, в тщетных поисках — истерзанный творец, он гаснет, умирая. И вопль последнего, предсмертного «Warum?» хватает за душу и рвет на части сердце.
— Как хорошо!.. — тихо прошептала Ненси, когда замерла последняя нота.
— Поедем. Неловко, могут заметить, — убеждала бабушка.
— Ах, нет, мы должны послушать еще!
Но слушать больше было нечего. Артист кончил. Ненси подождала с минуту, потом, вздохнув, тронула лошадь, но поехала шагом, все еще надеясь, что волшебные звуки опять раздадутся из уютного деревянного домика.
— Как хорошо!.. Кто там живет и кто так очаровательно играл?
— Барчонок… — предупредительно откликнулся Васютка.
Ненси обернулась.
— Какой барчонок? Неужели он маленький?
— Нет, какой маленький, — фыркнул Васютка, — длиннейший. А только он молодой совсем еще… В гимназию вот только перестал ходить.
— А!.. да, я теперь припоминаю: это вдова с сыном. Она недавно, лет пять тому назад, купила эту усадьбу. Я как-то видела ее один раз в церкви, — сказала Марьи Львовна.
— Ах, бабушка, голубушка, — засуетилась Ненси, — позови их к нам! Он будет играть нам, играть много-много, сколько захотим.
— Полно, дитя! Ну, как же я позову? Мы незнакомы.
— Ну, милая… ну, ради Бога!.. Напиши записку — они и приедут… Ну, я хочу! — капризно настаивала Ненси.
— Нет, этого нельзя. Может быть, представится случай, тогда — другое дело.
Ненси нетерпеливо дернула лошадь, и она побежала рысью. Дорога пошла хуже; кабриолет, поминутно, то подбрасывало на кочках, то совсем накренивало на бок, на глубоких неровных колеях.
Ненси не обращала ни малейшего внимания на это обстоятельство. Понукая и торопя лошадь, она ехала, не разбирая дороги, сердитая и мрачная.
— Ненси, — взмолилась наконец Марья Львовна. — Ты с ума сошла… Да пожалей меня!.. Едем назад!
Ненси молча повернула лошадь и поехала шагом. Бабушка чувствовала себя виноватой перед своей любимицей.
— Ненси, успокойся. Я как-нибудь устрою. Раз ты хочешь — конечно, я сделаю…
Личико Ненси моментально озарилось беззаботной улыбкой. Она чмокнула старуху в щеку.
— Бабушка, как это будет весело!.. Он будем играть много, много…
Когда кабриолет снова поравнялся с домиком, дверь балкона оказалась закрытой; но ее большие, широкие стекла позволяли видеть уютную комнату, освещенную лампой с красивым абажуром, и сидящих у стола: пожилую, благообразной наружности женщину, с работой в руках, и бледного, худощавого юношу, наклонившегося над книгой.
— Вот это верно он — наш музыкант, — шепнула Ненси. — Посмотри, это и есть барчонок? — спросила она Васютку.
— Они… они… он самый! — почему-то ужасно обрадовавшись, Васютка привстал даже на своем сиденье, заглядывая в стеклянные двери балкона.
С этого вечера Ненси не переставала надоедать бабушке относительно данного ей обещания. Старуха не знала, как быть? Ехать самой она считала неловким и для себя унизительным. Одна оставалась надежда — встретиться в церкви, находившейся в имении Марьи Львовны, куда съезжались в обедне все более или менее богомольные соседи-помещики. Хотя пришлось бы идти на знакомство первой и в этом случае, но церковь как-то примиряла с этою мыслью Марью Львовну. В церкви все-таки будто не так неловко; тем более, что церковь принадлежала ей.
Но судьбе было угодно распорядиться иначе, и желанию Ненси суждено было исполниться совсем не по плану, намеченному бабушкой.
V.
В один из жарких августовских дней, — таких, когда солнце печет, как будто предупреждая, что это его последние греющие землю лучи, перед долгой разлукой его горячие прощальные поцелуи, — бабушка была занята расчетами и хозяйственными соображениями, а Ненси, захватив книгу, которую никак не могла одолеть, отправилась в лес искать красивого тенистого уголка, где можно было бы, усевшись под деревом, почитать и помечтать. Бродя в раздумье, она увидела небольшой песчаный обрыв, усеянный кустарником и молодым ивняком; на дне обрыва лежали большие серые камни, а возле них протекал ручей.
— Вот здесь усядусь, — подумала Ненси, наметив самый большой камень у ручья, и стала уже спускаться, как вдруг остановилась. На одном из уступов обрыва, совершенно закрытом зеленью, лежал он — бледный, худощавый юноша-музыкант — и что-то торопливо писал на небольших длинных листках нотной бумаги.
Ненси овладело детское, шаловливое чувство: она тихо, бесшумно подкралась к пишущему.
— Что вы тут делаете? — окликнула она его с звонким смехом. — Забрались в чащу, и думаете, что вас никто не видит… А вот я и увидела!
Юноша вздрогнул, инстинктивным движением рук прикрыл листки бумаги и, увидев перед собою озаренную солнцем прелестную фигурку хорошенькой девушки, с длинными, ниспадавшими по плечам золотистыми волосами — покраснел и растерялся. Ненси стало от этого еще смешнее: ее забавлял растерянный, сконфуженный вид знакомого незнакомца.
— Позвольте представиться — я ваша поклонница. Ведь вы артист, а я… ваша поклонница.
Юноша встал, хотел поклониться, но в это время листки нот от его движения рассыпались и полетели, один догоняя другого, вниз, к ручью. Юноша что-то пробормотал и бросился за ними вдогонку; но Ненси опередила его и, покрасневшая, слегка запыхавшаяся, передала ему листки, когда он достиг ручья.
— Благодарю вас… благодарю… — лепетал он, неловко кланяясь.
Высокого роста и худой, он был угловат в движениях.
— Сядемте вон на тот камень, — пригласила его Ненси. — Я к нему и подбиралась.
Когда они уселись, Ненси с любопытством окинула взглядом все еще сконфуженного, не знавшего куда, девать свои руки молодого человека, и лицо его ей очень понравилось. Оно было правильной овальной формы, с тонко-очерченными носом и ртом, с близорукими большими темно-серыми выразительными глазами и высоким, необыкновенной белизны, прекрасным лбом, с сильно развитыми на нем выпуклостями поверх густо-соболиных бровей. Руки его были несколько велики и некрасивы, но Ненси вспомнила, что это руки музыканта, и простила им их некрасивость.
— Как ваша фамилия? — спросила она юношу.
— Мирволин.
— А моя — Войновская; видите, как смешно: война и мир. А как вас зовут?
— Юрий.
— А меня Ненси… т.-е. не Ненси — Елена, но я так уж привыкла, и Ненси красивее… А как ваше отчество?
— Николаич.
— А мое — Сократовна. Видите, как уморительно: Ненси Сократовна… Но вы меня зовите просто — Ненси… так все меня зовут. Вам сколько лет?
— Девятнадцать.
— А мне чуть-чуть что не шестнадцать… Вот будет через две недели… Тогда я буду уж Сократовна, а не просто Ненси… А вы что делали сейчас?..
Юрий вспыхнул и ничего не ответил.
— Нет, вы признайтесь мне, не бойтесь… Я никому, никому не скажу.
— Я… я писал… сочинял, — ответил он, запнувшись.
— Ах, вы и сочиняете… Вот вы какой талант!.. И у вас больше к чему влечение: к грустному или к веселому?
— Т.-е., как это?
— Ну, что вы больше любите?.. Вот я — я больше люблю грустное, и даже когда вокруг весело — мне делается часто грустно… А вы — вы любите веселое?
— Нет, тоже больше, пожалуй, грустное… в поэзии; а в музыке я люблю все.
— Вот, когда вы играли… Ах, как вы играли!.. Я никогда не забуду… Мы ехали мимо — я остановила кабриолёт, и мы все время стояли, пока вы играли…
Юрий зарделся.
— О, Боже мой, зачем? Если бы я знал, я ни за что не стал бы играть.
— И очень глупо! — наставительно произнесла Ненси. — А если бы у меня был талант, я поставила бы рояль на площади самого большого города и стала бы играть… Со всего мира приходили бы толпы народа, чтобы слушать меня и наслаждаться.
— Но я еще не музыкант! — глубоко вздохнул Юрий, — и чтобы играть, по настоящему, я должен еще много, много учиться.
— Послушайте… знаете что? Пойдемте сейчас к нам. Вы будете мне играть… все… как тогда… Шопена и Бетховена, и «Warum»… Ах, этот чудный «Warum»!
— А вы любите и знаете музыку? — оживился Юрий.
— Да, я училась и знаю, но я сама играю плохо, — небрежно ответила Неиси. — Но не в этом дело… Пойдемте сейчас к нам!
— Нет, как же это… вдруг… Не знаю, право…
— О, да какой же вы трус!.. Пойдемте!.. Ведь мы живем только вдвоем — бабушка и я… Меня вы, верно, не боитесь, — лукаво усмехнулась она, — а бабушка…
— Вот ваша бабушка… Она скажет… Неловко… я не знаком.
— Бабушка моя предобрая. Я очень люблю мою бабушку. Что я хочу — то и она хочет; что я люблю — то и она любит… У нас есть старуха, скотница… Она мне попробовала было рассказывать, что бабушка прежде была злая, но я велела ей сейчас же замолчать… И не поверю никогда!.. Кто любит музыку, картины и цветы, как бабушка — не может быть злым… Это неправда!
