Андрей Зубов - Русский XVI век: от соборности к опричнине
И вот, на Соборе 1558 г. царь говорит: нет, мы не будем воевать с Крымским ханством, мы будем воевать за мои исконные отчины, в первую очередь, за город Дерпт, который когда-то Ярослав Мудрый основал, но которым уже 500 лет владеют немцы. Юрьев (Дерпт) должен вновь быть моим ленным владением. Ливония должна быть моим ленным владением. На уговоры Адашева, царь сказал ему: хочешь — воюй с ханством, даю тебе войска. Но войск он дал ему очень мало и Адашев от воеводства уклонился. А основное войско, мощное войско он посылает на Полоцк и в Ливонию.
Царь Иван избрал хороший момент с точки зрения политической тактики, потому что в это время в Прибалтике шла война между католицизмом и только что появившимся лютеранством. Боролись за власть Польша и Швеция. Польша — католическая, Швеция — лютеранская. Война с Ливонией была оформлена публично, как война в защиту святых икон, святых храмов и вообще святынь христианских. Потому что лютеране уничтожали иконы и католические храмы переделывали. Быть может царь надеялся опереться на православно-католическое большинство Польско-Литовского государства против протестантов-шведов и вызвать религиозный фанатизм среди своих подданных.
По началу в войне были успехи, но успехи странные. Завоевывали города, но от этого мало кому было хорошо, в завоеванных городах даже русских, таких как Полоцк. У жителей осталась в памяти невероятная жестокость русской оккупационной власти.
Наступление московских войск быстро выдохлось. Запад, действительно разделенный на лютеранство и католицизм, при угрозе с Востока тут же объединился. Причем, объединился по-умному. Католические области Прибалтики — Курляндия, Латгалия, попросили помощи у католической Польши. А протестантские области — Ливония, Эстляндия, попросили, помощи у лютеранской Швеции. Швеция и Польша заключили союз, и началась война совершенно в ином духе, — русские стали проигрывать.
А тут еще умирает царица Анастасия. Она умирает в 1560 году. А царь уже не верит ни Адашеву, ни Сильвестру. Считает, что они толкают его на то, чтобы он потерял самодержавную власть. И правильно считает, потому что они создают в Москве польско-литовский тип властных отношений. Во время войны с Польшей — это нонсенс. И он их смещает, обвиняя их в том, что они отравили Анастасию. Важно, что он отлично понимает, что это только предлог. Поэтому он их не казнит. Сильвестру позволяют уехать в Кирилло-Белозерский монастырь и там постричься в монахи под именем Спиридон, и он там живет и умирает спокойно, оставив деньги себе на помин души. А Адашева даже делают третьим воеводой в Ливонии, но потом, правда, после смерти Анастасии велят арестовать и заточить в Юрьеве, тогда занятом русскими войсками. Но он умирает, видимо, ненасильственной смертью. Макарий еще остается митрополитом и смягчает гнев царя.
Но после военных неудач начала 1560-х годов, одновременно с упразднением Избранной Рады, у Ивана Грозного появляется новый политический план, который в 1564 году сразу после смерти Макария 31 декабря 1563, начинает осуществляться в форме опричнины.
VIII.
Эта идея удивительна, страшна, и, по-своему, логична. Иван Васильевич отлично сознает, что Московия изменилась за 15 лет. Теперь это уже не православная ордынская деспотия, как при отце и деде. Русь теперь полувотчинная, полусоборная страна, в которой самоуправление, в которой пользуется большими правами дворянство, духовенство, в которой быстро растет западно-образованный слой. А он хочет быть таким, как дед и отец и даже более чем они единовластным правителем. Он начитан. Он прекрасно знает античных авторов, любит историю, читал, возможно, и Макиавелли, и латинские трактаты Данте. Он выдумывает, что его власть происходит от императора Августа через Пруса и что вообще никакого отношения к христианству не имеет. Распространяется Сказание о Мономаховом венце, в котором утверждается, что шапка Мономаха — это не Византийская корона, а венец вавилонского царя Навуходоносора. И всё для того, чтобы обосновать свои права на абсолютную власть над жителями Московии. Дж.Флетчеру, вспоминая варяжское прошлое своего рода, он объясняет, что к своим подданным он никакого отношения не имеет — он природный немец, а не вороватый, грязный московит.
Через сто лет, на соборе 1666-1667 годов будет сказано тремя патриархами, что «Сказание о Мономаховом венце» написано «от ветра головы своея». Но тогда это было все настолько серьезно, что даже в официальные документы входило — Иван Васильевич — самодержавный природный государь, а весь народ — его рабы. Уже не смерды даже, а рабы. И что хочу со своими рабами, то и делаю. Хочу — казню, хочу — милую.
Иван IV мечтает стать таким самодержцем, чтобы каждое движение его пальца исполнялось беспрекословно, чтобы ни одного слова вопреки он не слышал. Он хочет весь дух страны переиначить, но боится — вообще, он довольно трусливый человек, как и все тираны. Кстати, когда он сам повел войска в Ливонию, он с треском проиграл. Это тоже наложило серьезный отпечаток на его психику. Лучше не испытывать на поле брани свою судьбу, а казнить воевод — и неудачливых, и слишком удачливых.
И Иван Васильевич принимает решение, достойное Макиавелли. Пожалуй до этого и флорентинец бы не додумался. Он решает свою страну разделить и создать внутри соборной и во многом самоуправляющейся русской державы свой абсолютистский удел, где он абсолютный владыка — православный Навуходоносор. Вот это и есть опричнина.
Опричнина — это то, что получала вдова князя после смерти своего мужа, то есть, та собственность, в которую не могут входить ни дети, никто иной. Это — ее содержание, это «оприч остального» то, что получала вдова. Вот царь Иван получает опричнину как вдовец, которого не принимает Россия.
В конце декабря 1563 года исчезает царь Иван Васильевич, и никто не знает, где он. Подозревают, что он вообще сбежал куда-нибудь за рубеж. Все теряются в догадках, кричат и плачут, а царя нет. Потом Иван Васильевич объявляется в Александровой слободе. Народ просит, чтобы он вернулся на Москву и правил по старине. Но Иван говорит: нет, всё разделяем. Вот это мое — и тут мои порядки. А это ваше — земщина. Он делит Русь на опричнину и земщину. Земщина — это вот так, как раньше, с самоуправлением, с боярами, с Соборным уложением 1550 г. А опричнина — это то, где я делаю, что хочу. Моя вотчина. Причем себе он берет самые защищенные земли центральной и северной Руси, а земщине отдает самые волнуемые набегами земли по границам Литвы и Крымского ханства. И всё это во время им же развязанной войны с Европой.
Заключается некий социально-политический договор. Люди согласны на опричнину.
После этого начинается террор. Причем, мы знаем это в первую очередь — конечно, есть и летописные свидетельства, есть те же письма Курбского — но, слава Богу, в XX веке нашли несколько воспоминаний опричников западных (особенно Генриха Штадена), которые участвовали в этом всем деле, которые оставили свои воспоминания на своей родине. Их нашли, перевели, сейчас они в нашем распоряжении, теперь мы знаем, что там было. Вместо боярского слоя, который управляет земщиной, набирается всякая шваль отовсюду. Лишь один боярин князь Вяземский оказывается в опричнине. Все остальные — это или мелкое дворянство, или вообще люди с совершенно сомнительным прошлым, или какие-то убежавшие до этого в казаки, или это татары, только вчера крещеные, а может и не крещеные — никто не проверяет. Или это немцы и вообще какие-то иностранцы. Потом уже, когда будет расширяться опричнина, если какие-то бояре захотят вступать в опричнину, и их пустят туда, то тогда они должны отречься от всех прав своего состояния боярского и как бы стать заодно с простым людом. Это, кстати, очень привлекало советских исследователей, особенно Покровского, говорившего… о демократизме опричнины.
Но демократии в опричнине не больше, чем в воровской шайке. Опричнина — это собрание люмпен-массы. И мы знаем, что эта люмпенская масса просто грабила, никакой идеи не было — ни Великой Руси, ни Царской власти. У них была одна идея — побольше награбить и вообще весело пожить. Когда читаешь описания Генриха Штадена, волосы на голове становятся дыбом, я не буду это повторять — это невероятно отвратительно. Причем громили всё, громили монастыри, громили церкви, громили боярские усадьбы, громили совершенно простые избы, брали все мало-мальски ценное, насиловали девиц и женщин, убивали мужчин. Штаден говорит, что он вышел из Москвы с одним конем, но набрал по дороге молодцов, сам их принял в опричнину, и эти двадцать молодцов вернулись потом с пятьюдесятью конями и сорока телегами скарба. Он просто объехал окружающие Москву села и деревни.
Вторая вещь — началось массовое переселение. Бояр, которые имели вотчины в опричной части Руси, их выгоняли, причем просто выгоняли, если не было причин казнить, просто выгоняли с женами и детьми на улицу. И говорят: вот ваше новое место, в земщине, где-нибудь, например, в Козельском уезде, вот туда идите. Но ничего нельзя взять, ни коровы, ни одежды, ни золота. Ничего. Они с клюкой шли. Когда они приходили, им давали земли, на которых жили крестьяне. А шла война. Они должны были тут же выставлять войско. А какое войско, если у них ничего нет. Соответственно, с этих крестьян они брали за один раз десятилетний оброк, крестьяне разорялись. В итоге перемещение населения привело к полному экономическому разорению Московской земли. Если к этому прибавить еще военные поражения, поборы и постоянные бандитские налеты. Станет ясно как небогатую, но полнокровную страну опричный эксперимент за десять лет превратил в запустелое пепелище с совершенно терроризированным и сильно поредевшим населением. Новгород Великий выжжен дотла. Его жители, включая монахов и священников — перебиты или угнаны на южную границу. Не многим лучше участь Торжка, Твери…
