Vladimir - Unknown
“Это случилось 25-го марта 1190 года, во времена III-го крестового похода. При переправе немецких крестоносцев под предводительством императора Священной Римской империи и короля Германии Фридриха I-го Барбароссы19 через Босфор, неожиданно начался сильный ураган. Шальной волной накрыло небольшой корабль на палубе которого находился сын императора герцог Фридрих Швабский. Кронпринц был сбит с ног напором солёной средиземноморской воды и почти уже оказался за бортом. Для облачённого даже в лёгкие доспехи воина того времени это означало верную смерть. К счастью рядом с принцем находился далекий предок Отто фон Шторма, молодой, девятнадцатилетний солдат-немец по прозвищу Вилли Безусый. В последний момент он успел ухватить командира за шиворот и неимоверными усилиями удержать его на палубе. Благодарный сын Барбароссы, приблизил своего спасителя и посвятил его в рыцари. Он дал ему славное имя - Вильгельм фон Шторм, в честь памятного босфорского урагана. Вскоре, однако, ревнивая водная стихия вернула себе добычу, забрав вместо сына венценосного отца - самого Фридриха Барбароссу. Всего через два с половиной месяца, 9-го июня 1190-года при переправе через бурные воды горной турецкой реки Салех (на юге Анатолийского полуострова) он был сбит с коня бурным течением. Это происходило на мелководье, но упавший с коня царственный рыцарь, в своих тяжёлых доспехах, был беспомощен, как младенец, и Фридрих захлебнулся в холодном потоке. Когда подоспели рыцари свиты рыжебородый император был уже бездыханным. После смерти своего полководца большинство немецких рыцарей повернула обратно, домой в Германию. Лишь небольшой отряд продолжил путь в Палестину во главе с сыном Барбороссы, Фридрихом Швабским, покровителем нашего юного героя - новопосвящённого рыцаря Вильгельма фон Шторма.
После осады Акры, где фон Шторм так же отличился как храбрый воин, молодой рыцарь вместе с бременскими и любекскими купцами участвовал в организации братства, содержавшего на свои средства госпитали для раненых немцев. Герцог Фридрих Швабский взял это братство под своё опеку и даже получил для него грамоту от римского папы. Так по примеру Тамплиеров и Госпитальеров в Палестине, в городе Акко, был провозглашён новый рыцарский германский орден пресвятой девы Марии Тевтонской. В 1237 году 66 летний барон Вильгельм фон Шторм за заслуги перед орденом получил почётную должность Верховного Госпитальера (начальника всех больниц и госпиталей). Единственный сын славного спасителя Фридриха Швабского, Людвиг фон Шторм, матерью которого была Агнесса фон Вальпотт, дочь самого Генриха фон Вальпотт, первого Великого магистра Тевтонского Ордена, командовал большим отрядом тевтонских рыцарей в войне против прусских язычников. Пруссы захватили земли союзника ордена, польского князя Конрада I Мазовецкого. В 1249 году за доблесть в боях и хитроумные удачные интриги по привлечению на сторону немцев враждующих между собой прусских князей с их вассалами, король Германии Фридрих II даровал Людвигу титул маркграфа, а Генеральный капитул ордена назначил его заместителем Великого магистра - Великим комтуром. Людвиг фон Шторм получил во владение обширные земли под Кёнигсбергом, в центре которых на лесистой возвышенности возвёл свой родовой замок с четырьмя башнями и высоким крепостными стенами”.
Что сказать? Благодаря этой исторической заметке я узнал новые подробности из истории моего рода. Из отрывочных, редких откровений моего отца я знал лишь следующее:
“В 1525 году католический Тевтонский орден пришёл к своему закату, а в протестантском герцогстве Пруссия многие рыцари ордена лишились своих владений. Маркграф Вильгельм фон Шторм перебрался с семьёй в Южную Германию, город Вюрцберг. В середине девятнадцатого века, фон Штормы вернулись на родину, в Кёнигсберг, где мой дед, глава семейства, как прямой потомок одного из его основателей, являлся почётным гражданином города. Герман фон Шторм и его сын Фридрих стали акционерами пароходной компании HAPAG. Мой отец Фридрих, как бывший военный моряк, после первой мировой войны служил в ней капитаном одного из крупнейших грузопассажирских судов. По словам отца, дед любил в старости повторять, что свою родовую корону маркграфов фон Штормы ни разу не опозорили ни изменой, ни подлостью, ни жестокими деяниями. Моя семья никогда не кичилась своей родовитостью и действительно, насколько я помню, всегда жила просто и демократично”.
По понятным причинам мы с Верой не стали устраивать свадебный банкет. Представляю, как бы оригинально смотрелся этот праздник франко-немецкой дружбы, если бы на него явились мои приятели-сослуживцы в парадной форме германских Кригсмарине, а со стороны невесты местные негромкие патриоты униженной Франции. Поборники расовой чистоты в Рейхе захлебнулись бы своей арийской слюной от негодования, как же: герой-подводник, кавалер рыцарского креста, ариец с тевтонскими корнями и вдруг женится не на немке. О реакции французских партизан-маки20, обитающих по слухам в горных районах Бретани, я даже не хотел гадать. Во всяком случае, пить с ними сидр21 я точно не собирался.
На третий после венчания день я получил новое боевое задание и, отшвартовавшись со своим стариной "Чиндлером" от бетонного причала базы, отправился в холодные воды Северо-Восточной Атлантики. Там моей работой была охота на суда и корабли англо-американцев, идущих с оружием и продовольствием на Восток, в Россию. Корабли охранения союзников становились всё более опасными для наших у-ботов. Они быстро учились приёмам борьбы с нашими боевыми субмаринами и не без успеха применяли новейшее вооружение. Глубинные бомбы всё чаще поражали цель, и мы из охотников всё чаще превращались в добычу. Я ни за что не смог бы догадаться, что беда будет подстерегать меня не здесь на войне, а в тихом, ещё не затронутом английскими бомбардировками старинном бретонском городке Сен-Мэло. Имена своих врагов мы помним лучше имён друзей. Капитан-лейтенант Гюнтер Прус по прозвищу Щелкунчик. Бесстрашный, удачливый командир U-266 и патологический садист и мерзавец. Это он, вопреки всем правилам и суевериям, менял на время похода двойку бортового номера своего У-бота на шестёрку. Это ему я в кровь разбил физиономию в офицерском клубе, не выдержав его мерзкого хвастовства, его диких рассказов о том, как всплыв после удачного торпедирования, он душевно беседует с высадившимися на шлюпки моряками, а затем с наслаждением расстреливает их из палубного пулемёта. И это его субмарина с намалёванным на рубке багровым Зверем Апокалипсиса входила на базу как раз в тот день, что я покидал её.
Глава 4.
"Визит сослуживцев или "разбуженная собака"
Я должен был это сделать... После посещения мною могилы Веры прошло трое суток. Эти дни выпали из моей памяти, как и не было. Парни из экипажа после рассказывали мне, что я попросту лежал одетый на застеленной койке в своей маленькой командирской каюте на "Чендлере" и ни на что не реагировал. Ко мне несколько раз обращались с вопросами и не получив ни малейшей ответной реакции оставили в покое. На вторые сутки, поняв, что дело неладное, вызвали медика. Тот тщетно пытался растормошить меня: проверял пульс, температуру, мерил давление. Врач заподозрил нервное расстройство, что среди подводников, даже отобранных из здоровяков-добровольцев с устойчивой психикой, нет-нет, да случалось. Командир флотилии, не на шутку обеспокоенный состоянием одного из своих лучших командиров У-ботов, вызвал "мозгоправа". Тот явился, осмотрел больного и флегматично поставил диагноз: "Нервный ступор, как результат нервического переутомления в боевом походе. Иногда может быть следствием сильного, внезапного эмоционального переживания". Психиатр рекомендовал перевезти меня на недельку в комфортабельную клинику с опытным персоналом, но мой экипаж встал на дыбы: "Командира?! В "Жёлтый дом" ?! Ребята вызвались сами привести меня в порядок. Врач, пожав пухлыми плечами под белым халатом, не стал настаивать на моём переводе в стационар. Он молча достал шприц из блестящей металлической коробочки и уколол меня какой-то дрянью. После этой процедуры он подозвал фельдшера и, оставив ему под роспись с десяток ампул для инъекций, подавив рвущийся наружу зевок, с достоинством удалился. Мои парни колоть меня не позволили, а принялись почти насильно вливать меня крепкие мясные бульоны и поить настоящим, с послевкусием мускуса и чёрной смородины, венозно-кровавым бургундским. Скорее всего, это народное средство и поставило меня на ноги. К концу недели я достаточно пришёл в себя, чтобы принять решение.
Я не стал переодеваться в штатское, не видел более в этом смысла. Не собирался я проявлять деликатность по отношению к людям, которые не смогли, а скорее всего не захотели уберечь от беды мою беременную жену. В моём облике видимо было нечто такое, что заставляло всех встречных аборигенов бледнеть и съёживаться. Старуха-соседка, консьержка, частенько забегавшая к Вере поболтать вечерком, а после моего появления и подкормится, чуть было не упала в обморок от страха при моём появлении. Из-за чёрного флотского кителя пожилая женщина приняла меня то ли за эсэсовца, то ли сочла чином из местного отделения Гестапо. Услышав мой голос и французскую речь, она, наконец, узнала меня и немного успокоилась. Я своим ключом открыл квартиру Веры и пригласил мадам Жюли (так её звали) войти. Затем достал из буфета початую бутылку коньяка и налил изрядную рюмку всё ещё робеющей старухе, заставив её залпом выпить спиртное. Коньяк был отменный и через пару минут, порозовев и поминутно прикладывая к глазам несвежее кухонное полотенце, консьержка выкладывала всё что знала, видела и слышала.
