Владислав Тимофе - Сумрак в конце туннеля (сборник)
«А может, ну его на фиг?» – но тут Баламут вспомнил бешеные глаза Бурого и моментально откинул эту мысль, как совсем уж непригодную для использования. За этой гнидой такие люди стоят, что где хошь найдут. Из-под земли достанут, чтобы потом в нее же и закопать.
Подозрительный шорох, раздавшийся где-то впереди, немедля прогнал все прочие мысли, заставив снова сконцентрироваться на главном. Баламут остановился и прислушался. Ничего. Показалось? Нет – звук повторился. Луч фонаря, прикрепленного к цевью, резко переместил вправо. И тут же назад – подальше от греха.
В небольшом тупичке приютилась, словно прячась от стороннего взгляда, часть состава. Ряд вагонов, терявшийся во мраке. Разглядеть, сколько именно, не помог бы даже ф онарик. Но Баламут и не думал туда с ним вот так запросто соваться. Это все равно, что себе мишень на лоб приклеить и руки вверх поднять.
А ведь в крайнем от выхода вагоне явно что-то происходило. Какая-то возня, стоны, шепот. И снова стон. Женский. Или детский. Надо было проверить. И хотя ноги не слушались своего хозяина, мозги отдали решительный приказ к действию. Чтобы и дальше не отсвечивать фонариком, Баламут достал из подсумка палочку ХИС [2 - Химический источник света.]. Надломил и, высунувшись из укрытия, бросил в сторону вагона. И пока маячок еще лишь вычерчивал в воздухе свои причудливые кульбиты, Баламут, петляя, словно заяц, ринулся в том же направлении.
Но пробежал всего ничего. Хлопки выстрелов – весьма весомый аргумент, чтобы не геройствовать. А уж когда шальная пуля высекает искру из рельса в сантиметре от твоей ноги…
«Он что в темноте видит?»
Пашка, упав на пол, тут же откатился в с торону и замер, пытаясь что-либо разглядеть. Куда там! Лишь слабое свечение палочки, упавшей неподалеку, а дальше – тьма кромешная. К подобной, сколько ни старайся, глаз не привыкнет. Радовало лишь то, что и противник, скорее всего тоже «слеп».
«Хотя, – Баламут вспомнил пулю, – у этого типа и прибор ночного видения может быть… Нет, будь так, он бы меня уже сейчас в расход пустил. Лежу тут, ничем не прикрытый. Хоть бы кочка какая…»
И все же, отползти подальше он не решился, чтобы не демаскировать себя. Опять же, звуки привлекут внимание. Враг тоже затаился и выжидал.
«Вот с… – сквозь зубы прошипел Баламут. – А, была не была».
– У меня граната! – заорал он, перекатываясь вправо. Вовремя. Несколько пуль просвистели мимо цели. – Хоть раз еще шмальнешь – разнесу вагон на запчасти! – снова откат в сторону и выжидание. – Считать до трех не буду! – зачем-то добавил Баламут. И тело опять пришло в движение. – Погодь, твоя взяла! – донеслось из мрака. – Нас здесь только двое. Жена рожает.
– А чего тебя сюда занесло-то с бабой на сносях? – поинтересовался Баламут, скорее для поддержания разговора. Ответ он и так знал.
– Так от тебя ж и удирали. Надеялся, что сюда ты не попрешься.
– Ну-ну… Слышь, ты из вагончика-то выйди, поговорим. Или дальше будешь за женскую юбку прятаться? – Баламут уже давно укрылся за стену, отведя автомат с фонариком слегка в сторону. Он здраво рассудил, что если противник и выстрелит, то уж точно не в него.
В ответ до него донеслись не такие уж тихие препирательства мужа и жены. Скорее всего, она его не пускала, а он пытался ее переубедить. Затем все стихло.
– Я выхожу! – муж таки настоял на своем. – Один. Без оружия.
Из дверей вагона показалась фигура с фонариком. Спрыгнула на перрон.
– Видишь, у меня ничего не припрятано, – незнакомец осветил самого себя. Для большей убедительности медленно повернулся кругом, демонстрируя спину.
– Сюда иди! – скомандовал Баламут. Он отнюдь не был уверен, что жена, невзирая на состояние, не пальнет, как только враг высунется из укрытия. – И руки держи на виду!
Мужчина покорно поплелся в его сторону.
Когда подошел почти впритык, Баламут ухватил его за ворот рубахи и с силой потянул на себя, выводя из-под предполагаемой зоны обстрела за вагон. Шмякнул не сопротивляющегося мужика об стену и с силой вдавил ему в грудь пламягаситель автомата.
– А теперь поговорим, товарищ Сергеев, – произнес он уже совершенно спокойно. Таким тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, а не о человеческой жизни.
* * *
Ремесла наемного убийцы он не выбирал. Это оно, ремесло это проклятое, самолично остановило на нем свой хищный выбор. В тот день, когда Паша-Челнок, как в ту пору его звали, впервые лишил жизни человека. Случайно. Даже не зная имени того, кого прирезал в темноте туннеля, как свинью.
Они столкнулись в одном из питейных заведений Китай-города. И естественно, в не совсем, мягко говоря, трезвом состоянии. Слово за слово. Закончилось тем, что Паша, напоследок обложив обидчика последними словами, отправился домой, на Третьяковскую.
Но не дошел. Тот догнал его в туннеле.
Минуту спустя Паша, склонившись над трупом, очумело переводил взгляд со все увеличивающегося в размерах кровавого пятна на нож в своей руке.
Неизвестно, сколько бы еще он так простоял, если бы чья-то ковшеподобная ладонь не упала на его плечо, чуть не «уронив» парня на пол.
– Так и будешь столбычить, пока местные быки не нагрянут? – вкрадчиво пробасил хозяин могучей руки.
– А? – Паша пришел слегка в себя, но его хватило только на это.
– Говорю, валить надо отсюда, – проинформировал некто. – Ты хоть знаешь, кого замочил?
– Не, – замотал головой убийца.
– Оно и видно. Это Веня Кент. Между прочим, Славяну родственником приходится. А тот, как тебе известно, полстанции под собой держит. Хоть и не родной брат, но, по ходу, тебе все одно хана. Ежели не свалишь, конечно.
– А тебе какой резон меня спасать? – поинтересовался Паша уже по дороге. Хмель почти выветрился из головы, и до парня, наконец-то, в полной мере дошло, что он натворил. Слишком уж правильным Пашка-Челнок никогда не был – постоянно дебоширил, дрался. Да и для станций «бандитского треугольника», как все чаще звали этот участок метрополитена, убийство было делом вполне рядовым . Но до сего дня Павел еще не прерывал жизнь человека собственными руками.
– А ты мне будешь должен, – фраза прозвучала как приговор. Словно знаменитое еще со школьных времен предложение «казнить нельзя помиловать», в котором от запятой зависит чья-то жизнь. Вот только если тогда можно было, правильно поставив маленькую закорючку, решить исход в свою пользу, то в данном случае ту закорючку уже поставил за тебя кто-то другой. Причем не там, где тебе хотелось бы. Совсем не там. Кстати, за что, собственно, должен-то, Пашка тоже не понял. Но вникать в данный момент во что-либо не было ни сил, ни желания.
Прощаясь, незнакомец сообщил, что он сам найдет Пашку, когда тот понадобится.
– Да, и по возможности не отсвечивай на Китае. Затаись, короче, на время. А лучше – смени станцию, – так и не представившись, неизвестный развернулся и тут же исчез за одной из палаток.
Касаемо смены места жительства Пашка гор ячиться не стал, хотя нет-нет, а ему казалось, что в толпе он видит знакомые по Китай-городу лица. Скорее всего, так оно и было – в те времена станции еще не превратились в обособленные анклавы, а уж о вольнице, населявшей Бандитский Треугольник, и вовсе говорить нечего. И все же Пашке постоянно казалось, что эти люди появлялись на Третьяковке неспроста. Что за ним постоянно наблюдают, выбирая удобный случай, и тогда… Что произойдет вслед за этим, даже думать не хотелось. Тем более что до Пашки вскоре дошли слухи о Славяне, который, когда ему донесли о найденном Вене, с бешеными глазами носился по станции и обещал четвертовать любого, кто хоть как-то причастен к случившемуся. А его, Павла, тогда в баре мог запомнить не только неизвестный. Запомнить и проследить. Да, свидетелей нет, да, в полумраке прокуренного помещения, где все, включая бармена, постоянно находятся в полубессознательном состоянии, утверждать что-либо наверняка вряд ли возможно. Но все же береженого, как говорится…
Однако время шло, и Пашка постепенно стал успокаиваться. Немаловажным было и то, что тогда Третьяковку держал под собой ярый противник Славяна, которому проблемы врага были только в радость.
Прошло несколько лет. Пашка-Баламут, как звали его теперь, уже и думать забыл о том происшествии. Тем более что, дослужившись до зама Герыча (такую кличку носил «смотрящий» Третьяковской за пристрастие к данному наркотику), он уже не раз побывал в переделках, по сравнению с которыми та, в Китай-городе, казалась теперь едва ли не детской шалостью. Но прошлое напомнило о себе само.
