Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина
— Она самая. Можно сказать, она ума палата. Съ третьяго дня ей стало все хуже и хуже.
— Развѣ она была больна?
— Она заболѣла тому назадъ недѣли три.
— Кто ее лѣчилъ?
— Никто. У насъ нѣтъ по близости лѣкаря; у господъ Филатьевыхъ есть фершелъ, но очень шибко пьетъ. Маремьяна сказала: ужь лучше никого; какъ Господу угодно, такъ и будетъ.
— Зачѣмъ же мнѣ не сказали, замѣтила Анюта. — Это зачѣмъ не сказали повторяла она не разъ въ этотъ день и понимала, что сама виновата, что ей не сказали.
— Да какъ же мы могли безпокоить васъ! Притомъ же больная не слишкомъ жаловалась, но вотъ три дня она сильно мучится, а нынче сказала: попросите княжну прійти. Скажите, я умираю и прошу этой послѣдней милости.
Анюта встала.
— Умираетъ! Неужели умираетъ?
— Она уже стара, вѣдь ей лѣтъ семьдесять пять; у нея большое семейство, которое она одна, почитай, содержала. Надо послать за докторомъ.
— Что докторъ? А вы, матушка княжна, ваше сіятельство, не откажите ей. Зайдите на минуточку къ умирающей, исполните ея послѣднее желаніе.
Анюта поглядѣла на Ульяну; ей показалось даже обидно, что она могла сомнѣваться въ томъ, что она со спѣхомъ не пойдетъ, не побѣжитъ къ умирающей, старой слугѣ своихъ родителей, и въ ту же минуту она подумала, что и въ этомъ виновата сама.
Она взяла шляпу, приказала управляющему послать за докторомъ въ Москву и пошла съ Ульяной на мызу. Увидя ее дѣти дворовыхъ игравшія на крыльцахъ и на дворѣ стремительно побѣжали и кричали матерямъ: княжна идетъ.
— Сюда, пожалуйте сюда, сказала сорокалѣтняя и неопрятно одѣтая дворовая женщина, показавшаяся у двери одного изъ флигелей. Она растолкала дѣтей и взяла одного на руки, который ревѣлъ на всю мызу. Анюта ступила на полусгнившее крыльцо и вошла въ грязныя сѣни, гдѣ стояли двѣ кадки; изъ одной текъ цѣлый ручей помой. Запахъ въ сѣняхъ былъ не изъ пріятныхъ. Изъ сѣней вошла она въ низенькую комнату, перегороженную на три части досками, оклеенными разноцвѣтными лоскутами бумаги. За одною изъ этихъ перегородокъ, составлявшихъ полутемный чуланъ, величиной съ большой обѣденный столъ, лежала на высокой постели больная съ желтымъ какъ воскъ лицомъ. Печать смерти была на лицѣ этомъ и Анюта съ трепетомъ поняла, что докторъ тутъ не нуженъ.
Больная обратила глаза свои на Анюту.
— Спасибо, барышня княжна наша, что навѣстила меня. Я служила, Богъ видитъ, усердно вашимъ родителямъ и теперь, чувствую, жить не долго. И есть у меня до васъ просьба, не откажите умирающей и Господь наградитъ васъ.
— Все, что могу, сдѣлаю, сказала Анюта подавленнымъ голосомъ, садясь на продавленный старый плетеный стулъ у изголовья умирающей. Ея зоркій взглядъ замѣтилъ тотчасъ и неряшества и бѣдность стараго, сгнившаго жилья.
— У меня дочь вдова и внуки. Одинъ внукъ хромой и хилый. Прибери его, княжна моя, а другихъ прикажи въ ученье раздать. Они жили тутъ безъ призора, болтались и сердце мое болѣло глядя на нихъ. А достатка у меня не было. Сама я жила до сихъ поръ трудами рукъ моихъ.
— Не безпокойтесь, сказала Анюта, — я даю слово, внуковъ вашихъ опредѣлю въ ученье, а больнаго пристрою.
— Княжна, вы прикажете, да приказанія вашего, быть-можетъ, не исполнять, а вы ужь сами. Позвольте внукамъ моимъ являться къ вамъ, когда вы будете въ городѣ, а больнаго потрудитесь, повидайте когда пріѣдете опять въ Спасское. Я умру спокойно, если буду знать, что они пристроены. А то что же? Дочь моя по хозяйству и стряпаетъ и моетъ, а дѣти безъ призора…
— Будьте покойны, все сама сдѣлаю, во все войду, всѣхъ пристрою. Я ужь послала за докторомъ — не надо ли вамъ чего-нибудь?
— Нѣтъ, благодарю покорно, ничего не надо. Чаю Ульяна мнѣ прислала, да у меня никакого ни къ чему вкуса нѣтъ.
Анюта сидѣла у изголовья закрывшей глава умирающей, которая лежала въ забытьи, и всматривалась въ темь чулана. Въ углу стоялъ старый сундукъ, потолокъ и полъ покосились.
«Тутъ вѣрно зимой холодно», подумала она и видя что больная уснула, встала. При ея движеніи она открыла глаза.
— Еще милость. Дай ручку.
Анюта дала руку; умирающая, къ великому смущенію ея, поднесла ее къ губамъ и поцѣловала.
— Ты обѣщала, обѣщала, прошептала она.
— Обѣщаю, сказала Анюта дрожавшимъ голосомъ и нагнулась, чтобы поцѣловать старуху, но холодный лобъ ея сдѣлалъ на нее впечатлѣніе мертваго тѣла. Она откинулась невольно и вышла изъ чулана. Въ другой смежной коморкѣ было свѣтлѣе отъ небольшаго окна. Та же неряшливо одѣтая женщина барахталась съ кучей дѣтей и проводила Анюту съ крыльца, причитая, благодаря и жалуясь на судьбу свою горькую.
Когда Анюта осталась одна съ Ульяной, она стала ее разспрашивать.
— Старые слуги получаютъ мѣщину, сказала Ульяна.
— Что такое мѣщина? спросила Анюта.
— Извѣстное количество провизіи, муки, крупы, масла. Но мѣщины не достаетъ на такое большое семейство, тѣмъ больше, что дочь Маремьяны безталанная.
— Какъ безталанная?
— Глупа она, безпорядочна, неряха, дѣтей не содержитъ въ чистотѣ, работать на умѣетъ, да и времени нѣтъ. Что у нихъ есть, все отъ старухи бабки. Она до послѣдняго дня ткала холстину, плела кружева, полотенца мастерила и господа по сосѣдству охотно покупали ихъ. На эти деньги и внуковъ она одѣвала. Но одна бѣда сокрушала и ее и всѣхъ насъ, если говорить правду на чистоту — жилье.
— Что же? холодны комнаты?
— Холодно — страсти въ морозы какъ холодно; все сгнило, валится, крыши текутъ, полы покосились — того и гляди завалится все.
— Зачѣмъ же не поправляютъ?
— Управитель говоритъ у него на это суммъ нѣтъ, а сами господа здѣсь не были, вотъ ужь тридцать лѣтъ здѣсь не были. Кто же будетъ заботиться?
— Зачѣмъ не написала къ опекуну?
— Писала, княжна, писала и отвѣта не получила. Управляющій говорилъ будто генералъ обѣщалъ самъ пріѣхать посмотрѣть… но до сихъ поръ не бывалъ. Ждали, да и ждать перестали.
Анюта подумала, что и она обѣщала посмотрѣть и навѣстить и что на мызѣ ее тоже ждали, ждали, да и ждать перестали. Если ей было стыдно, что ее обокрали по хозяйству, то теперь ей было невыносимо тяжело. Она подумала съ ужасомъ, что эти суммы заплаченныя ею буфетчику за фантастическую закуску, повару за небывалую провизію, кучеру за капризныхъ, разборчивыхъ лошадей не желавшихъ кушать сѣно Спасскихъ луговъ, за сливки купленныя будто у сосѣднихъ крестьянъ, могли бы усладить послѣдніе дни стариковъ и старушекъ, доживавшихъ свой вѣкъ въ Спасскомъ и служившихъ ея родителямъ всю свою жизнь. Въ то время какъ она веселилась, каталась, скакала верхомъ, распѣвала пѣсни, покупала лошадей, ничего не жалѣла для своего удовольствія, рядомъ съ ея палатами, съ ея домомъ дворцомъ, въ гнилыхъ помѣщеніяхъ, въ сырости и холодѣ, въ тряпьѣ и грязи жили цѣлыя семейства, съ малыми дѣтьми, которыя не учились ни грамотѣ, ни Закону Божьему. Это, подумала она, на моей душѣ грѣхъ.
Она пришла домой и прямо отправилась къ Машѣ; сняла шляпку, сѣла и заплакала. Маша бросилась къ ней, обняла ее и спросила: Что случилось? Но Анюта плакала и не отвѣчала.
— Неужели тебя такъ разстроили базпорядки въ домѣ, безсовѣстные счеты и воровство? но вѣдь этихъ воровъ перевести можно и даже очень скоро. Я увѣрена, что тетка Богуславова тебѣ поможетъ; она такая практичная.
— Ахъ, Маша! неужели и ты такъ мало меня знаешь! Читая счеты можно разсердиться, но плакать! Ахъ, Маша, я плачу о своемъ малодушіи, о своемъ эгоизмѣ.
И Анюта разсказала Машѣ свое посѣщеніе умирающей, грязь и нищету своей дворни, сгнившее помѣщеніе и неимѣніе доктора и школы.
— Съ перваго шага я оказалась несостоятельною, а все что я обѣщала Аринѣ Васильевнѣ я позабыла. Она твердила мнѣ: доходи до всего сама, не полагайся на другихъ, а я и другихъ-то не просила посмотрѣть какъ живутъ у меня старики и старухи, которымъ идти некуда. Я обѣщала пріѣхавъ сюда навѣстить всѣхъ и ни у кого не была. И ты, Маша, меня не наставила, ни слова мнѣ не сказала.
— Анюта, это дѣло личное. Всякій долженъ знать свое дѣло. Помогать я тебѣ всегда готова, но за тебя не могу дѣйствовать и заботиться. Притомъ непрошеные совѣты рѣдко идутъ въ прокъ и въ пользу. Но время, другъ мой, не ушло. Я на твоемъ мѣстѣ не плакала бы, а принялась за дѣло.
— Я примусь, Маша, а плачу о томъ, что умная, трудолюбивая старушка умираетъ, а я не могла усладить ея послѣдніе дни. Это непоправимо.
— Конечно, непоправимо, но ты можешь устроить ея семейство и тѣмъ отчасти загладить свою вину.
Анюта цѣлый день писала письма; она требовала архитектора, доктора, школьнаго учителя и у опекуна денегъ.
— Стариковъ и старушекъ я выведу изъ этихъ чулановъ и помѣщу ихъ… во флигель.
— Не совѣтую, сказала Маша, — они заведутъ около дома нечистоту, это поведетъ только къ ссорамъ и неудовольствіямь, да они и сами не пойдутъ; гдѣ у нихъ тутъ будетъ кухня, гдѣ помѣстятъ они свой скарбъ, у иныхъ птица, куда они ее дѣнутъ?
