Санин Евгений - Мы - до нас
Как берега, не знающие встреч,
Как стороны различные монеты, -
Всё в жизни – обоюдоострый меч,
И все мы им безжалостно задеты!
В полной тишине слышится тихая грустная песня. Мономах идет на звук, открывает дверь и знаком подзывает гридня.
Мономах:
- Поешь?
Гридень
(виновато):
- Пою! Прости, князь, иногда…
Спать хочешь – очень укрепляет!
Мономах
(желчно):
- И я бы тоже пел – только всегда!
Да княжий сан не позволяет…
Гридень:
- А если вслух не передать
Того, что в сердце, то, быть может,
Петь про себя?
Мономах
(делая вид, что не понимает):
- О! Про меня, видать,
Теперь такие песни сложат!..
Мономах снова идет к окну, но на полпути останавливается и подзывает гридня.
Мономах:
- Что наши люди сообщают?
Гридень:
- Что ханы, хоть и врозь…
(осекается)
Мономах
(невесело усмехаясь):
- Пой, пой!
Гридень:
- Но одинаково вещают…
Прости, смеются над тобой,
Занять твой терем обещают,
И наше всё забрать с собой!
Мономах:
- Что Ратибор?
Гридень:
- Со стен не сходит -
Следит, что делает их рать!
Мономах:
- И что же?
Гридень:
- Словно тени бродит
И, видно, скоро ляжет спать.
Мономах:
- Иди! Нет, стой! А… тут, что люди -
От стариков до отрочат?
Небось, весь дом, как улей - в гуде?
Хулят? Жалеют?
Гридень:
- Нет. Молчат…
Мономах отпускает гридня и обращается к летописцу.
Мономах:
- И ты молчишь?
Летописец
(не переставая писать):
- Я? Никогда!
Мономах:
- Молчишь, и вижу – осуждаешь!
(властно, указывая на трон)
Поди сюда и сядь – туда!
Ну как? Что чувствуешь? Желаешь?
Летописец послушно откладывает перо и садится на трон.
Летописец:
- Хороший стул – удобно и просторно…
Конечно, не чета он моему,
Но думаю, что если сесть повторно -
Привыкнуть в жизни можно ко всему!
Мономах:
- На этом, как ты говоришь, удобном,
Просторном «стуле» думают о том,
Что лучше бы сидеть на месте лобном,
Уже под занесенным топором!
И я сейчас, в смятении великом,
Решенье должен принимать один!
Один! Один!..
(показывая на икону Спаса Нерукотворного)
Вот перед этим ликом…
Я – князь и раб!.. Слуга и господин…
(подходя к летописцу)
А может, правда вызвать воеводу
И сделать красным этот первым снег,
Чтобы потом его всему народу
Не окропить в предательский набег?
Летописец:
- То как еще сказать…
Мономах:
- Как? Только прямо!
Летописец:
- А криво, князь мой, я и не смогу!
Мое перо ты знаешь сам, упрямо,
И пишет только ровную строку!
Мономах:
- Не в правилах моих, ты это знаешь
Просить кого-то дважды, но спрошу:
Ты… вызов воеводы – понимаешь?
Скажи, я жду…
Летописец возвращается на свое место и отыскивает в рукописи нужную строку.
Летописец:
- Сначала устрашу!
Твой внук…
Мономах:
- Мстислава первенец?
Летописец:
- Неважно!
То будет много-много лет потом…
Воюя много, честно и отважно,
Однажды примирится со врагом.
Мономах:
- С Олегом?
Летописец:
- Нет! Его уже не будет…
А князь тот поцелует крест тогда,
Да скоро свою клятву позабудет,
И завоюет внука города!
(показывая издалека развернутый свиток)
Твой внук посла отправил, чтоб напомнил!
И, хоть без должной чести был прием,
Посол все, как положено, исполнил,
Но князь был тверд в решении своем.
Сказал, что он не видит в том кручины -
Ведь крест, он засмеялся, был так мал…
И в тот же день, без видимой причины,
Здоровый, сильный - бездыханным пал…
(сворачивая свиток)
Вот как порой наказывает клятва.
Тех, кто нарушил свой завет…
Каков посев – такая жатва!
Ну, как тебе такой ответ?
Мономах:
- Да, устрашил!
Летописец:
- Теперь о добром будем.
Как говорят – кто ранил, исцелит!
Такого нет греха, который людям
Господь за покаянье не простит!
Мономах:
- Да, ранил и спасительным бальзамом
Помазал рану. Только зря учил:
Для самого себя ведь в главном самом
Ответа я, увы, не получил!
И есть ли он – единственный на свете,
Надежный, как удар мечом, ответ,
Который разрешит сомненья эти?
Быть может, есть. Да времени уж нет!
(отходя от летописца)
Как нитка мысль: свяжу – и тут же рвется!
И снова я вяжу ее, спеша!
О, как моя душа сейчас мятется!
Постой, я говорю – душа?.. Душа?!
(радостно)
Архиепископ – вот кто мне поможет!
Дана им власть вязать и разрешать
Здесь, на земле все то, что после может
Небесному в итоге помешать!
Мономах хлопает в ладоши, и появляется гридень.
Мономах:
- А… ты – опять? Все не дождешься смены?
Терпи! Все нынче терпят на Руси!
Сходи к владыке…
(в ответ на встревоженный взгляд охранника)
Да не стащат стены!
И, если он не спит, то пригласи!
Гридень мнется, но убегает.
Мономах:
- Ну вот и все… На сердце полегчало.
Я должен получить теперь ответ
И положить какое то начало,
Пока не положил его рассвет!
Владыко – старец, знаю верно.
Ему чужда и ложь, и лесть,
И он сейчас нелицемерно
Ответит мне все так, как есть…
Входит архиепископ.
Мономах подходит к нему и, слегка склоняя голову, привычно подставляет ладони под благословение.
Мономах:
- Благослови, владыко!
Архиепископ привычно начинает осенять князя крестным знамением, но вдруг рука его приостанавливается.
Архиепископ:
- И на что же?
Мне, князь, сейчас тебя благословлять:
Идешь ли ты еще на свое ложе
Или встаешь, чтоб дело исправлять?
Мономах:
- Что сон? Одно лишь времени лишенье!
Его я после смерти утолю!..
Благослови… на верное решенье!
Архиепископ
(благословляя):
- Ну что ж, на это я благословлю!
Мономах:
- Святый владыко, как мне быть:
Не медли, я молю, с ответом
Душу спасти иль погубить,
Других людей сгубив при этом?
Архиепископ:
- Молился я в ночной тиши,
Была тиха моя молитва…
Хотя… для мира и души
Молитва – это тоже битва!
Мономах:
- Да-да, конечно, но сейчас
Не время для бесед духовных.
Сейчас возможность есть у нас
Русь от врагов избавить кровных!
Архиепископ
(показывая большую серебряную монету):
- Вот, посмотри-ка на монету,
Что к нам завез купец-араб.
Когда-то тетрадрахму эту
Послушно изготовил раб.
Потом она пошла по миру:
Эллада, Персия, Тунис,
Где, поклоняясь, как кумиру,
Ей торговали и клялись…
Смотри: над профилем Афины
Коринфский шлем в те годы смял
Удар до самой середины –
Знак недоверчивых менял.
Сначала серебро блистало,
Потом стемнело, словно сад,
И, наконец, она устало
Легла в заветный чей-то клад.
Как быстротечно мир устроен!
Давно повержены во прах
Купец и царь, поэт и воин,
Ее державшие в руках.
Теперь вот я, ленив, беспечен,
Иду по тропке бытия,
Не понимая, что не вечен,
Как были все они, и я!..
Мономах
(недовольно):
- К чему всё то? Прости, мне недосужно!
Скажи, пока что время есть у нас -
Как быть с врагом?
Архиепископ:
- Я то к тому, что нужно
О вечности заботиться – сейчас!
Ведь после войн, болезней, моров, слухов
Поверь мне, князь, настанет, наконец,
И – благорастворение воздУхов,
И – благосостояние сердец…
Мономах
(в сторону):
- Не слышит, что ль? Я знал, что он порой
Юродствует и иногда чудачит.
Но чтобы здесь, сейчас, передо мной…
(вслух)
И что сие, владыко, это значит?
Архиепископ:
- То, что тогда – не в силах и представить…
Тогда… тогда – захватывает дух…
Мы, люди, будем Бога вечно славить
За эту горсть сегодняшних укрух!
Как крошки хлебные, Он эти дни и ночи
Любя, нам подает, чтоб мы могли
Заботиться, пока отверсты очи,
И о душе, и для родной земли.
(устало прислоняясь к стене, но бодро)
