Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…
На площади и прилегающих улицах происходило побоище между «черной сотней» и интеллигенцией, а также и евреями, перешедшее к вечеру и последующие два дня в стихийный еврейский погром, первые, имея в руках дубины и камни, жестоко избивали последних, так, например, на углу Софиевской улицы убегавший студент был сбит с ног ударом камня по голове, а другой, прилично одетый и в котелке, от полученного удара толстой палкой по животу, упал, и тут же его принялись нещадно бить ногами и палками. Евреи не оставались в долгу и защищались, как могли, так, в водовоза, бросавшего камни вслед за убегавшими, было произведено одним еврейчиком 14 лет пять выстрелов, не причинивших ему, однако, вреда. Мне интересно было посмотреть, что происходит в зале, и я вторично отправился на второй этаж, там уже публики было мало, все были на третьем этаже, да немногие столпились возле выходных дверей черного хода, думая, выходить им или не выходить. Я пожелал уйти из Думы, и так как через выход трудно было пройти на улицу, то мне пришлось открыть окно и спуститься по железной лестнице, ведущей во двор, откуда был свободный выход на улицу. Став на землю и вздохнув свободней, я бегом направился на Костельную улицу. В это время на Крещатике раздавались только одиночные выстрелы, но когда я поравнялся с костелом, то снова началась оглушительная стрельба залпами, но в кого — не знаю.
СП П-в («Киевлянин» № 317, 1905 год)Приложение № 8, Ж
Пережитые, а частью и переживаемые события составляют необычайно яркий момент в истории нашей родины Отсюда является безусловная необходимость в точном освещении даже малейших фактов этой эпопеи Это обстоятельство заставляет меня возвратиться к октябрьским дням и остановиться на небольшом эпизоде, в котором пришлось мне самому принимать участие Значительный промежуток времени отделяющий этот факт, дает мне тем большую возможность яснее и объективнее осветить совершившееся.
В эпизоде около Думы 18 октября, около 4 часов дня, участвовал отряд от 1 го дивизиона 33-й артиллерийской бригады.
Отряд этот, сформированный всего лишь накануне, состоял из 120 человек, мало обученных здесь, посаженных на недавно приведенных к нам по мобилизации лошадей (совершенно не выезженных) 18-го октября, около 3 часов дня, отряд был экстренно вызван и, получив приказание прибыть к Думе, просить окружающую ее толпу разойтись, во что бы то ни стало соединиться с ротой, находящейся у Фундуклеевской, и поступить в распоряжение командира полка, рысью проследовал до начала Михайловской и опустился затем шагом к Думе. В пути начальник отряда приказал всем людям шашек и револьверов без команды не трогать, в крайнем случае применять нагайки. Это приказание явилось результатом, с одной стороны, желания совершить свою миссию без кровопролития, а с другой — уверенности в том, что не придется встретить серьезного сопротивления.
Около Думы отряд остановился, так как дальше вся площадь была запружена густой толпой. Развевались разной величины красные флаги как в толпе, так и с балконов (в том числе и думских). Трудно было понять сразу настроение толпы. Мы не могли, конечно, знать, что делалось в Думе, точно так же, как не могли объяснить себе мотивов такого многолюдного собрания. Впрочем, у нас и не было времени на размышление нас встретили протестующим гулом, среди которого выделялись отдельные бранные окрики — вроде «позор!», «остановитесь!» и др. Но почему «позор» — ни малейшей попытки объяснения не было сделано. Между тем начальник отряда выехал вперед. В ответ на его настоятельную просьбу дать возможность проехать по Крещатику до Фундуклеевской ул, куда приказано прибыть, в ответ на долгое убеждение публики, что по долгу службы он обязан исполнить приказание, и намерение его в этом отношении непреклонно, капитан получил ряд угроз и возгласов вроде «уезжайте отсюда, позор артиллерии, долой ее, мы вас не пустим, будем стрелять» и т. п. Отказавшись от надежды подействовать убеждением, капитан объявил, что велит играть «рысь» и после третьего сигнала начнет движение. Отдавая приказание трубачу, капитан все еще не верил, не придавал серьезного значения угрозам и рассчитывал на более или менее благополучный исход. Между тем, уже после первого сигнала раздался револьверный выстрел с балкона Думы и, по словам нижних чинов, 2–3 выстрела сзади. После третьего сигнала выстрелов было уже много, и отряд двинулся. С начала движения уже были смертельно ранены 2 нижних чина (Савин и Проскурин) и несколько лошадей (одна в ухо).
Трудно при таких обстоятельствах даже вообразить себе спокойное движение — началась скачка обезумевших лошадей, ужасная при наличных условиях. На углу Николаевской пришлось брать барьер — поставленный поперек ломовой извозчик, легковой и строящаяся мостовая, здесь несколько лошадей упало, а несколько человек было помято. У Прорезной «эскадрон» удалось остановить, привести в порядок, отправить раненых людей и лошадей. Людей было ранено 9 (двое смертельно), а лошадей — 7. Смертельно раненные — Савин, умер 19 октября, аПроскурин — 20 октября Когда потом, проехав Крещатик, отряд возвратился к Думе, толпы уже не было, прибыли другие войска, и отряду пришлось играть пассивную роль. Только в 3 часа ночи мы прибыли в казармы на Жилянской, сейчас же были осмотрены шашки и револьверы и сосчитаны патроны, которые оказались полностью. Другими словами, ни одна пуля чинами нашего эскадрона не была выпущена. Таким образом, окончился этот батальный инцидент, в котором нам пришлось играть роль подвижной мишени.
События идут ускоренным темпом. Теперь уже, по странной иронии судьбы, не бранят войск, по крайней мере в глаза, но тогда, в тe дни, когда на долю погибших от так называемого «жестокого произвола войск» выпадали восторженные гимны и хвалебные панегирики в печати, на долю наших несчастных товарищей, погибших уже действительно в силу неосмысленного произвола, на их долю не хватало жалости и уважения. Вместо рыдающего «прости» убившие их из-за угла, из толпы, забросали их свежие могилы грязью и с гордостью называли себя защитниками прав порабощенного народа.
А. Э. («Киевлянин» № 358, 1905 год)Приложение № 8, 3
Киев, 14 ноября 1905 года.
Сегодня, 14-го ноября, город убран флагами, в церквах служатся молебствия, войска, имеющие хотя бы какую-нибудь возможность отдохнуть, отдыхают, все государственные учреждения и школы празднуют день рождения Матери Государя, находящейся в Дании у своего престарелого Отца. С какими думами и чувствами переживает Государь в нынешнем году этот день? Никто этого не ведает и говорить об этом не может сердце Царево в руках Божиих. Но каждый может повторить теперь и почувствовать величие слов гениального поэта, сказавшего устами Бориса Годунова:
«Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!»
И там же рядом стоят другие вещие слова:
«Чего ж я испугался?''
На призрак сей подуй — и нет его»
Но как подуть, когда государственные власти, сбитые с толку, растерявшиеся перед непостижимыми действиями и непостижимым бездействием министров, дошли до поражающего бессилия, также близкого к безумию. Прочтите донесения быв одесского градоначальника Нейгарта, теперешнего нижегородского губернатора, которого сегодня одна из киевских газет называет «одесским Нероном». Не обращайте внимания на революционеров кто раньше хладнокровно стрелял из-за угла, бросал бомбы, взывал о крови, призывал к оружию и собирал на оружие деньги на «митингах» в университетах, тот мог сделать еще худшее в исступлении 18 октября. Кто мог убивать городовых, стоящих на посту, ночью подкрадываясь в темноте и поражая в спину ни в чем не повинную несчастную жертву, те могли употребить и более ужасные и изуверские пытки, нежели запускание «игл под ногти». С этой стороны мы ничему не удивляемся и не удивимся в будущем. Но оцените действия господина Нейгарта и даже изложение ужасных событии в его повествовании развития «освободительного движения» (каков официальный термин!), которое «вылилось в революцию». Посмотрите, как у него 14 октября распоряжаются городом с 450 000 населения и войсками ученики коммерческих училищ, предводительствуемые агитаторами и студентами, бьют стекла в учебных заведениях, изгоняют несчастных детей и обращаются в толпу с красными флагами. Начальство учебных заведений молит о защите от насилии, но господину Нейгаргу «исполнить это, конечно, было довольно трудно, за недостатком полиции». Не только трудно, но и невозможно, если бы даже у господина Нейгарта было пять полков полиции по составу военного времени. И вот почему невозможно. Когда на Канатной улице двадцать городовых, встретившись с толпой (в несколько сот человек), быта осыпаны камнями, причем ушиблено было четверо городовых, то остальные 16 человек, для своей защиты обнажили шашки и разогнали толпу. Но они имели несчастье, защищая себя, «ранить студентов и трех взрослых девиц». Что за этим последовало? «Столкновение с толпой вызвало крайнее возбуждение против полиции», «вся городская Управа отправитесь производить дознание на месте», а затем потребовала дознания от градоначальника. Г. Нейгарт «немедленно сделал распоряжение произвести дознание для обнаружения виновных», но не удовлетворил Управу Управа требовала «производства общественного расследования». «Градоначальник не встретил и к этому препятствий», но также требование Управы не удовлетворил. За Управой следовала Дма, потребовавшая «немедленного учреждения Исполнительного Городского Комитета», с участием всех революционных «организации», и немедленного введения милиции. Что ответил градоначальник г. Нейгарт, в донесении не говорится, но он распорядился ночью отобрать все патроны из частных оружейных магазинов и спрятать эти патроны в полиции! И г. Нейгарт хвалится своей предусмотрительностью. «Эта мера, — говорит он, — спасла не одну, а десятки и сотни жизней». К сожалению, г. Нейгарт ошибается «его меры» 14 и 15-го октября стоили много сотен жизней и тысяч раненых, но сколько именно — он не говорит в своем повествовании!
