Gradinarov - Synovya
Александр Сотников сидел и слушал упрёки и предостережения друга. Больно и весомо упрекал Фильберт за ту бесшабашность, которую он проявил, будучи военным человеком.
– А почему ты, принимая решения о казни, не подумал, что перед тобой запутанные политиками люди. Или люди, взявшие оружие под угрозой смерти?
– Там, Сашок, некогда было думать! На фронте – кто кого! Сегодня я бы их оставил в живых, завтра они меня – нет!
– Получается, Гражданская война сделала нас обречёнными на смерть или праведниками, или убийцами. Я, если погибну, то праведником, а ты…
Сотников прервал друга:
– Не называй меня так! Всё произошло, как в тумане. И этот туман иногда накатывается во сне. Через какое-то серое марево пробиваются струи обильной крови и брызжут мне в лицо, ослепляют. Я слышу даже её запах. Просыпаюсь, ощупываю себя, убеждаюсь – это сон и снова засыпаю. Ведь на террор красных мы отвечали своим. Под Верхне-Удинском распяли трех наших каратузцев, попавших в плен, вырезав у них на груди силуэты лошадиных морд. Шошин в гневе самолично снёс три красных головы. И никто не удержал его от расправы. Все ссылались на клятву: кровь за кровь, смерть за смерть! Мягкотелость на фронте презиралась.
Фильберт курил и переваривал сказанное Сотниковым.
– Не убедил ты меня, Сашок, даже военной необходимостью быть жестоким. А после войны рвать душу снами?! Вывод напрашивается один: завершить умозаключения уходом на фронт с отступающими частями Колчака, чтобы не попасть в застенки Чрезвычайки.
Александр Сотников на предложение Фильберта вздрогнул. Огоньки надежды засветились в глазах:
– Я думал об этом, но боялся тебе сказать. Ты холост, тебе легче! А у меня Шарлотта, Эрик. Что будет с ними, если я погибну. Не отыграется ли потом на них контрразведка красных? Не лишат ли твоего отца и колбасной фабрики, и магазинов, а, может, и жизни.
– Они всё экспроприируют и так и эдак. Даже, если бы мы и не были офицерами. У них уравниловка. Одним словом, при их власти мы остаёмся на обочине, как контра. А контру они ставят к стенке. Короче, уходим с Ивановым-Риновым. Он уже готовит эшелоны к отправке. Надо уйти из Томска до прихода красных, – сказал Фильберт. – Пока не захлопнулась ловушка.
Поехали в Войсковое управление Сибирского казачьего войска. У двухэтажного кирпичного дома суета: человек пятьдесят верховых со всей амуницией дружно спешились. Ходят вперевалку, разминают ноги. Видно, только прискакали из какой-то станицы.
– Коней – к коновязи! Покурите, пока я схожу в штаб! – сказал приземистый вахмистр и направился к зданию штаба.
– Ему, наверное, не до нас! Станичники подходят эскадрон за эскадроном! – сказал Сотников, увидев ещё на улице группу верховых.
– Думаю, тебя, как хорунжего, генерал примет! – сказал Фильберт.
Поднялись на второй этаж. Там казаков – муравейник. Генерал-майор Иванов-Ринов вышел из канцелярии.
– Вы ко мне, Александр Александрович? – спросил Иванов-Ринов.
– Да, к вам! Хотим уйти с вашим казачьим войском!
– Это хорошо! Нам нужны казачьи офицеры! Только у меня запарка. Уезжаю на Военный совет. Завтра погрузка в эшелоны. Андрей Сергеевич! – позвал он адъютанта. – Припишите этих двух офицеров к моему штабу, а в дороге разберёмся. Уходим на Ачинск.
Адъютант пригласил в канцелярию и поручил писарю оформить документы на Сотникова и Фильберта:
– Оружие получите завтра!
– У Фильберта всё с собой, а мне нужен револьвер, – сказал Сотников.
– Подъезжайте завтра на вокзал к шестнадцати ноль-ноль. Прямо к штабному вагону! – предупредил адъютант.
Семья Фильбертов была обескуражена их отъездом на фронт. Убивалась мать, молчал отец, рыдала Шарлотта-младшая. И лишь маленький Эрик недоумённо поглядывал на родственников и спрашивал:
– Дядя Саша, почему все такие грустные, даже слёзки на глазах?
– Мы с папой завтра уезжаем, а они заскучают без нас. Потому и слёзки льют.
А сам с печалью смотрел на любопытного племянника. Шарлотта уединилась с мужем в комнате и спрашивала с пристрастием:
– Сашок, ты же весной сказал, что навсегда порвал с армией? Ты познал войну, ожесточился и оставил армию. И вот опять, когда красные давят со всех сторон, ты уходишь на давно проигранную битву.
– Лотточка, любимая! Ты же видишь, всё летит в тартарары! Я вернулся из низовья, окрылённый удачей и поддержкой Колчака. Красные рушат мои надежды на уголь и медь. Будто рок довлеет надо мной. Кто-то невидимый становится на моём пути, разрушает мои планы. Неужели судьба стала ко мне спиной? Когда и где мы с ней поссорились? Неужели в той рубке под Верхне-Удинском я достал её шашкой? Хоть она мне снова предлагала атаманство, военную карьеру, научную работу. Я отказался от первых двух, оставив лишь последнюю. И издал брошюру. Вопреки судьбе ушёл в Морское ведомство гидрографом для проходки Северного морского пути. Я знаю, лучше меня никто не проложит маршруты для морских пароходов ни в Карском море, ни в Енисейском заливе. И всё ради тебя и нашего Эрика. Я не могу здесь оставаться как мятежник.
– Я поняла, Сашок! Береги себя и Александра! Он ведь необстрелянный и такой добрый. Мухи не обидит. А тут стрелять в людей.
– Пока мы будем у Иванова-Ринова при штабе, лезть в огонь не собираемся! – успокоил Александр. – Живи, наверное, здесь, пока я не вернусь. Всё-таки вчетвером легче будет.
На вокзале Томский гарнизон готовился покидать город. Эшелоны, готовые к отправке, оцепила охрана. Личный состав подразделений, отправляющихся сегодня на Ачинск, построили на площади у вокзала станции Томск-1. Сделали перекличку, определили каждому подразделению номера эшелонов и номера вагонов, напомнили порядок поведения военнослужащих при перевозках по железной дороге и предупредили, что опоздание на поезд будет считаться дезертирством и караться по закону военного времени. В конце речи комендант сказал:
– Я прошу быть бдительными! Партизаны взрывают мосты, железнодорожные пути, пускают под откос поезда, воинские платформы с оружием и боеприпасами. Впереди вас мы пускаем маленькую «овечку» с тремя платформами с песком для контроля за состоянием железнодорожных путей. Дай Бог, вам удачи и благополучия!
Сотников и Фильберт нашли штабной вагон, оставили в купе саквояжи и вышли в тамбур покурить. Дверные стёкла затянул мороз, пахло керосином от горящей в тамбуре лампы. Александр Фильберт подышал на окно, чуть оттаяла изморозь, и он поцарапал пальцем. Через стекло пробивался сумеречный свет. Затихли суета, голоса солдат и казаков. Послышались удары перронного колокола. Просипел паровозный свисток, и поезд медленно тронулся с места.
– Кажется, поехали! – сказал Сотников, запахивая полушубок. – Пойдём в купе, здесь зябко.
В купе с ними были два сотника из Войскового казачьего управления. Чтобы скоротать время, сыграли в карты, а затем легли отдыхать. Трое суток из-за перегрузки дороги шёл эшелон до Ачинска. На остановках менялись машинисты, бункеровались паровозы углём, заправлялись водой, очищались топки от шлака. Офицеры штаба ходили проверять караулы на платформах с боеприпасами и артиллерийскими орудиями. Уже курили прямо в купе, здесь же раскладывали сухой паёк и, по-солдатски скоро, уплетали надоевшую за дорогу скудную пищу.
Александр Сотников читал книгу, Фильберт спал, подложив под голову папаху хорунжего. Когда просыпался, спрашивал, где находимся, и потом снова закрывал глаза.
– Спи спокойно, Сашок! В Ачинске будем завтра утром! – повторял ему не раз Сотников. Он чувствовал, его друг чем-то надломлен: то ли расставанием с родными, то ли страхом перед предстоящими испытаниями. Он понимал, тот не спит, а, чтобы пережить душевные тревоги, пытается уснуть. Но из-за дум не удавалось! И он ворочался с боку на бок, курил, несколько раз доставал из кобуры револьвер, висящей на ремне портупеи, пил из термоса чай и снова ложился. Никто не знал, о чём думал молодой офицер накануне прихода воинского эшелона в Ачинск.
Утром его разбудил умытый, чисто выбритый Александр Сотников. Свеж, подтянут, словно и не было изнурительного трёхсуточного пути.
– Ты, Сашок, завтракай один! Я схожу на пару часов к брату и к отъезду вернусь.
Он надел поверх полушубка портупею, поправил кобуру и затянул ремень.
– Не скучай! Я мигом! Смотри, не оставляй револьвер, если будешь выходить на улицу!
Станция Ачинск и город, казалось, задыхались от прибывающих эшелонов. Запасные пути забиты составами, и лишь первый путь свободен для прохода пассажирских поездов. В воинских эшелонах ржали застоявшиеся кони. Снег на путях пожелтел от солдатской мочи. У паровозной колонки с нижним подвижным раструбом, похожим на длинную торбу для кормки лошадей, в очередь выстроились локомотивы для заправки водой, а на высокой насыпи паровозы сбрасывали дымящуюся золу. Парил и шипел снег, присыпанный горячим шлаком. Машинисты с метровыми ключами в руках подтягивали гайки, проверяли наличие песка в тормозных баках. Все стремились побыстрей покинуть узловую станцию, где железнодорожники не очень привечали армию Колчака, где часто совершались диверсии, хищения из вагонов. А город кишел жульём, бандитами, шулерами.
