Джон Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник)
Комитет, посланный к Ли, встретил упорное сопротивление. Чего только не мерещилось подозрительному уму. Ли объяснили, что его приглашают на вечер, что он сможет следить за своей собственностью, что никто не оспаривает его прав. На всякий случай Мак даже составил бумагу, вводящую Ли во владение лягушками.
Когда протесты Ли несколько утихли, ребята перетащили ящик к Доку, обили его красной, белой и синей бумагой, начертали лозунг йодом на куске картона и начали украшать лабораторию. Виски они уже прикончили. Праздник шел полным ходом. Они развесили гирлянды и прикрепили к стенам тыквы. Прохожие присоединились к веселью и бросились к Ли за выпивкой. Ли Чонг сперва присоединился к гостям, но пресловутый больной желудок скоро вынудил его уйти. В одиннадцать зажарили бифштексы и съели. Кто-то, роясь в пластинках, нашел Уильяма Бейси и пустил на полную громкость. Его слышали от судоверфи до «Ла-Иды». Клиенты из «Медвежьего флага» приняли Западно-Биологическую за конкурирующее заведение и бросились туда, радостно вопя. Их изгнали возмущенные хозяева, но лишь после долгой, кровавой битвы, от которой пострадали два стекла и дверь. К сожалению, разбились кружки. Хейзл шел через кухню в уборную, опрокинул на пол и на себя сковороду с горячим салом и жутко обжегся.
В полвторого забрел какой-то пьяный и отпустил замечание, которое сочли оскорбительным для Дока. Мак съездил ему по морде – мастерский удар, о котором вспоминают до сих пор. Бедняга оторвался от пола, описал траекторию и плюхнулся в ящик Ли Чонга, на лягушек. Кто-то хотел поменять пластинку, но уронил и сломал мембрану.
Законы умирающего веселья пока не изучены. Вот оно кипит, гремит, клокочет, но вот наступает агония, и потом тишина, и вдруг сразу все кончается, и гости идут по домам, или идут спать, или еще куда-то идут и оставляют мертвое тело.
В лаборатории сияли все огни. Входная дверь висела на одной петле. Пол усеяли осколки разбитого стекла. Повсюду валялись пластинки, разбитые, попорченные. Тарелки с налипшим салом и объедками были на полу, на книжных полках, под кроватью. Стаканы из-под виски грустно лежали на боку. Кто-то, пытаясь поднять этажерку, уронил целую стопку книг, и они рухнули на пол. И все опустело, все кончилось.
Через выломанную крышку ящика выскочила лягушка и присела, приглядываясь, не грозит ли откуда беда. За ней – вторая. Сквозь разбитые окна они чуяли свежий, чистый, сырой воздух. Одна уселась на рухнувший лозунг «Добро пожаловать, Док!», и обе робко запрыгали к двери.
Скоро поток лягушек заструился вниз по ступенькам, вихрящийся, бурлящий поток. Скоро весь Консервный Ряд кишел лягушками, был заполнен лягушками. Такси, отвозившее позднего посетителя в «Медвежий флаг», раздавило пятерых лягушек. Но до рассвета все они исчезли. Иные нашли сточные желоба, иные добрались до озера на холме, иные попали в канализационные трубы, прочие попрятались в густой траве пустыря.
А в тихой, пустой лаборатории сияли все огни.
Глава XXI
В заднем помещении лаборатории метались, бились и пищали в клетках белые крысы. В отдельной клетке, в углу, мать-крыса лежала над выводком слепых голых детенышей и кормила их, озираясь настороженно и грозно.
В клетке гремучих змей, опершись на хвосты, лежали змеи и глядели в пространство мутными, хмурыми, черными глазами. В другой клетке ядозуб, сверкая, словно бисером расшитая мешковина, медленно вставал, тяжело и сонно цепляясь когтями за проволоку. Анемоны в аквариуме помахивали зелеными и рдяными щупальцами и блестели бледно-зелеными животами. Жужжал насосик с морской водой, и тоненькие струйки стекали в баки и пускали пузыри и шипели.
Был предрассветный час. Ли Чонг вынес урну с отбросами. Вышибала стоял на крыльце «Медвежьего флага» и почесывал живот. Сэм Мэллоу выполз из котла и сидел на дровах и глядел на занимающийся восток. За скалами у станции Хопкинса скучно лаяли морские львы. Старый китаец поднялся по берегу с мокрой корзиной и зашлепал вверх по холму.
Но вот в Консервный Ряд завернула машина, и Док подъехал к лаборатории. Веки у него покраснели от переутомления. Он ехал медленно, он очень устал. Он остановил машину, немного посидел, чтобы прийти в себя после дорожной тряски, потом вышел. При звуке его шагов гремучие змеи высунули раздвоенные языки и прислушались. Крысы заметались в клетках. Док поднялся по ступенькам. Он изумленно оглядел качающуюся дверь и разбитые окна. Усталость как рукой сняло. Быстро вошел он в дверь. Потом быстро прошел по комнатам, обходя битое стекло. Быстро нагнулся, поднял разбитую пластинку и прочел название.
На кухонном полу белой коркой застыло сало. Глаза у Дока загорелись от злости. Он сел на тахту и втянул голову в плечи и весь затрясся от гнева. Вдруг он вскочил и включил патефон. Поставил пластинку и опустил иглу. Одно шипенье. Док поднял иглу, остановил пластинку и снова сел на тахту.
Раздались неверные шаги, и вошел Мак. Лицо у него было красное. Он робко стал посреди комнаты.
– Док, – сказал он, – мы с ребятами…
Док сперва его будто и не заметил. Тут он вскочил. Мак попятился.
– Это вы натворили?
– Да, мы с ребятами…
Маленький, крепкий кулак Дока взметнулся и ударил Мака по челюсти. Глаза Дока горели красным, звериным бешенством. Мак тяжело осел на пол. Кулак у Дока был сильный и жесткий. У Мака были разорваны губы и сильно качался передний зуб.
– Вставай, – сказал Док.
Мак еле поднялся. Руки у него повисли. Док снова холодно, трезво, зло ударил его по челюсти. Кровь стекала с углов рта на подбородок. Мак попытался облизать губы.
– Ну, давай сдачи. Дерись, сволочь! – крикнул Док и снова его ударил и услышал хруст разбитых зубов.
У Мака дернулась голова, но он не упал, он теперь стоял твердо. А руки все висели.
– Давай, валяй, Док, – хрипло сказал он, с трудом шевеля разорванными губами. – Так мне и надо.
Док вдруг поник.
– Ах ты сволочь, – сказал он горько. – Скотина. – Он сел на тахту и поглядел на свои разбитые пальцы.
Мак сел на стул и посмотрел на Дока. В распахнутых глазах Мака стояла тоска. Он даже не вытирал кровь, стекавшую по подбородку. В голове у Дока зазвучали первые, мирные такты мадригала Монтеверди «Хор небесный и земной» – бесконечная печаль и примиренность плача Петрарки по Лауре. Док смотрел на разбитую челюсть Мака сквозь музыку, которая пела у него в голове, в комнате – которая пела. Мак сидел тихо-тихо, будто тоже музыку слышал. Док поглядел туда, где лежал альбом Монтеверди, и тут он вспомнил, что патефон разбит.
Он встал.
– Пойди умойся, – сказал он, вышел из комнаты, спустился с крыльца и пошел через улицу к Ли Чонгу. Ли не взглянул на него, доставая из холодильника две кварты пива. И молча отсчитал сдачу. Док зашагал через улицу обратно.
Мак в уборной тер окровавленное лицо мокрыми бумажными салфетками. Док откупорил бутылку и осторожно налил пива в стакан, слегка его наклонив, чтобы набегало поменьше пены. Он наполнил второй стакан и оба понес в гостиную. Мак вернулся, прижимая к губам салфетку. Док кивнул на пиво. Мак раскрыл рот и вылил туда пиво. Он бурно вздохнул и заглянул в стакан. Док уже все выпил. Он сходил за бутылкой, снова налил оба стакана и сел на тахту.
– Что у вас тут случилось?
Мак глядел в пол, и капля крови стекала у него с губ в пиво. Он снова обтер разбитый рот.
– Мы с ребятами хотели вам вечер устроить. Ждали вас вчера.
Док кивнул:
– Ясно.
– Ну, и не вышло! – сказал Мак. – И чего мне извиняться-то? Всю дорогу извиняюсь. Привык уже. – Он сделал большой глоток. – Жена у меня была, – сказал Мак. – И то же самое. Чего ни сделаю – все плохо выходит. Она и не вытерпела. Даже вот уж задумаю чего хорошее – а все равно напорчу. Даже вот подарю ей чего – и все равно. Только обидно ей сделаю. И не вытерпела она: ничего у меня не выходит. Ну и заделался шутом гороховым. Все ребят смешу. А больше ничего не умею.
Док снова кивнул. Музыка снова звучала у него в ушах, – мольбой, и жалобой, и примиреньем.
– Ясно, – сказал он.
– Я уж обрадовался, когда вы меня двинули, – продолжал Мак. – Думал: «Может, чему научусь, может, запомню». Да разве же я запомню? Разве же меня кто научит? Док, – крикнул Мак, – ведь я так хорошо задумал, чтоб всем было весело. И вам бы было приятно, что мы вам вечер устроили. И нам приятно. Как я задумал, получался такой вечер! – Он помахал рукой на обломки стекла и пластинок. – Когда женился вот тоже. Все хорошо задумал, а ничего не вышло.
– Ясно, – сказал Док. Он откупорил вторую кварту и доверху налил стаканы.
– Док, – сказал Мак. – Мы все уберем. И заплатим за все, что испортили. Хоть пять лет будем платить, а заплатим.
Док медленно покачал головой и обтер пену с усов.
– Нет, – сказал он. – Я сам уберу. Я знаю, где что лежит.
– Мы заплатим, Док.
– Нет, Мак, вы не заплатите, – сказал Док. – Будете думать, долго будете беспокоиться, но не заплатите. Один микроскоп стоил около трехсот долларов. Не говори, что вы заплатите. Конечно, вам станет неудобно. Может, только через два или три года вы все забудете и совершенно успокоитесь. Но заплатить не заплатите.
