Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1
Но вот трамвай пересек Садовое кольцо, выехал на Красную Пресню и достиг, наконец, Пресненской заставы. Протиснувшись к выходу, спрыгнув с подножки на булыжную мостовую, и помогая сойти своей спутнице, я не мог сдержать вздох облегчения. Теперь надо было, не мешкая, оглядеться, найти, откуда отправляется маршрут на Серебряный Бор, и пристроиться в хвост очереди на автобус.
Очередь, надо сказать, была немалой. Но и автобусов по маршруту ходило уже несколько десятков – и не только специально закупленные Моссоветом в Англии пятнадцать двенадцатиместных автобусов, сделанных на базе известного легкового автомобиля Ford T. Из-за большого наплыва желающих за две недели, прошедшие с открытия автобусного движения, были найдены и спешно отремонтированы в мастерских Мосжилкоммунхоза потрепанные автобусы еще довоенного выпуска. В этих же мастерских снабдили несколько грузовиков кустарными автобусными кузовами, и тоже выпустили их на линию. По сравнению с маленьким Фордом эти машины вмешали в два-три раза больше пассажиров.
После того, как очередной фордик, смешно тарахтя мотором, увез дюжину счастливчиков к пляжам и сосновому лесу Серебряного Бора, Лида решила, видимо, отринуть добровольно взятый на себя обет молчания, и вздохнула:
— Это сколько же нам тут придется проторчать?
Вообще-то очередь уже успела подсократиться, и перед нами оставалось не так много людей. Вот хвост за нами достиг уже весьма внушительных размеров. Прикинув число стоящих впереди, я поделился с девушкой результатами своих подсчетов:
— Ну, на беглый взгляд, перед нами народу никак не меньше, чем на два автобуса. Так что нам с тобой придется дожидаться третьего.
Но тут, на наше счастье, к очереди подкатил более вместительный Бюссинг, и нам с Лидой удалось-таки влезть в него. Это был не тот трехосный монстр BЭssing NAG GL3, производство которого как раз в этом году начиналось в Германии, а значительно более скромных размеров старенькая модель, имевшая цепной привод на задние колеса (один из двух Бюссингов, сохранившихся в Москве аж с 1908 года). Но, несмотря на почтенный возраст и не блестящее состояние, этот автобус все равно брал на борт вдвое больше людей, чем Форд.
После того, как я отдал кондуктору за двоих серебряный полтинник и гривенник, нам посчастливилось занять последние свободные места в хвосте салона. Теперь мы ехали по Воскресенской улице (ставшей в моем времени улицей 1905 года) с относительным комфортом – во всяком случае, не стоя в давке, как в трамвае, а сидя. "Повезло", — подумал я, — "судя по воспоминаниям 30-х годов, в то время автобусы в Серебряный Бор набивались уже под завязку, как и трамваи в городе, так что надо радоваться привилегии сидеть, а не стоять, пока это еще возможно". Пассажирам, присоединившимся к нам у платформы Беговой, в начале Хорошевского шоссе, сидячих мест уже не нашлось и они ехали стоя.
Однако наши преимущества на этом и кончались – езду по шоссе, вымощенному булыжником, нельзя и сравнивать с поездкой по асфальтовому полотну, даже заметно разбитому. Достаточно мягкие рессоры Бюссинга, и обшитые потертой, кое-где порванной и не везде подлатанной кожей сидения лишь отчасти спасали от непрерывной, выматывающей тряски. Однако, похоже, кроме меня это обстоятельство никого заметно не стесняло. "Привыкли" — мелькнула у меня меланхолическая мысль.
Лида сидела рядом со мной, привалившись к моему плечу, вновь погруженная в какие-то свои мысли. Лишь однажды она внезапно сморщилась и инстинктивным движением подняла голову, одновременно откидывая ее назад. Ее примеру последовали и другие пассажиры. Канализационный запашок, шибанувший мне в нос через открытые окна салона, тут же разъяснил причину такого поведения. Автобус обогнал ломовую телегу с ассенизационной бочкой в форме сплюснутого (на китайский манер) заварочного чайника.
Но это, как оказалось, не последнее наше приключение. Не успели пассажиры нашего Бюссинга продышаться от малоприятного амбре, как Мосжилкоммунхоз преподнес нам еще один сюрприз. Когда автобус притормозил перед перекрестком, пропуская поливальную машину, ее водитель не только не подумал отключить подачу воды, но и врубил ее на полную мощность. Поливалка, с открытой кабиной и большими буквами МКХ на цистерне, проехала мимо нас, распыляя позади себя воду по мостовой с такой силой, что брызги взмывали вверх искрящимися на солнце фонтанами. Эти брызги долетели и до раскрытых окон автобуса, заставив пассажиров закрываться руками, и вызвав поток нелицеприятных возгласов в адрес мастеров поливального дела.
Вскоре с правой стороны от нас за низенькими домишками, утопающими в зелени садов, показались просторы Ходынского поля – автобус выезжал в московские пригороды. Низко над аэродромом, стрекоча мотором, заходил на посадку одномоторный биплан (хоть расстреляйте, но в марках этого антиквариата я не разбираюсь), и пассажиры дружно повернули головы, разглядывая самолет. Я сделал зарубочку в памяти – Лида ко всеобщему интересу не присоединилась (несмотря на значок Добролета, некогда мне продемонстрированный – а, может быть, именно поэтому?).
Минут через сорок автобус прибыл на конечную остановку, которая носила устоявшееся название "Круг". Так она называлась еще с XIX века, когда в Серебряном Бору участки леса между бывшим Хорошевским конным заводом, казенными огородами и Москвой-рекой удельное ведомство стало распродавать под дачи. Когда одним из первых дачников стал московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, то его пример стал привлекать к дачному поселку московскую знать и именитое купечество. Дачники прибывали в поселок на извозчиках, и разворот в конце Хорошевского шоссе стали называть "Круг". Это название переехало и в ХХ век, где затем его унаследовал поворотный круг для троллейбусов…
Покинув салон автобуса, Лида потянулась всем телом, как грациозная кошка, за ленивыми движениями которой, тем не менее, угадывалась скрытая угроза.
— Ну что, кавалер, пошли? — слегка насмешливым, но в то же время каким-то напряженным тоном спросила она.
— Пошли! — Беру ее под руку, и мы идем пешком по 1-й линии к северо-западной оконечности полуострова, где располагались единственные на полуострове участки пляжей. По правую сторону от нас тянулся дачный поселок, где теперь располагались детские дома, санатории, и который уже начала обживать советская элита (хотя наиболее весомые фигуры начнут селиться здесь, на 2-й линии, с 1925 года – Куйбышев, Землячка, Тухачевский, Блюхер…). А по левую руку пока не было ничего – дачи еще не протянулись на эту сторону, тем более что юго-восточная часть полуострова была покрыта болотами и небольшими озерцами, перемежаемыми зарослями кустарника. Сосновый лес рос лишь на западе и на юго-западе Серебряного Бора, да остатки былого леса шумели ветвями между строений дачного поселка.
Дорога выводила нас прямиком к пляжам и к паромной переправе (если бы нам пришла в голову фантазия направиться в Строгино). Однако Лида, когда нам оставалось около десяти минут ходу до пляжей, вдруг взяла на себя инициативу, и предложила, сворачивая на тропинку, идущую немного влево:
— Давай, прогуляемся по лесу?
Хотя в ее голосе звучала вопросительная интонация, я почему-то решил, что выбранное ею направление она вовсе не собирается выносить на обсуждение.
В лесу нам практически не встречалась гуляющая публика, и было довольно тихо – были слышны лишь шум ветра в ветвях, щебетание птиц и другие лесные звуки. Лида задумчиво смотрела по сторонам, скользила взглядам по ярким пятнам цветов, украшавших полянки, вслушивалась в птичье пение, и неожиданно заявила:
— Не люблю лес!
Затем она, видно, смутившись своей категоричности, немного поправила себя:
— Не этот лес… Тут, можно сказать, и не совсем лес – так, что вроде Венского леса, или Булонского леса под Парижем, как мне мама о них рассказывала. Скорее парк, чем лес. — Она замолчала, приостановилась, обвела глазами окружающий пейзаж, как будто ища подтверждения своим словам, и вновь заговорила, опять перейдя на категоричный тон:
— Я лес не люблю еще с гражданской. Тогда пришлось несколько раз за бандами по лесам гоняться. Особенно в сумерки, или ночью – ужасное ощущение. Где свои, где чужие – непонятно. Из-за каждого дерева, из-за каждого куста в спину пальнуть могут. Или по-тихому, ножом… Сколько я там товарищей потеряла!
Девушка тряхнула головой, словно отгоняя нахлынувшие воспоминания, и двинулась по тропинке дальше. На ее лице исчезло суровое выражение и родилась полуулыбка.
Ведомый своей спутницей, я вышел с ней к одному из двух пешеходных наплавных мостиков через Москву-реку, который имелись в Серебряном Бору – к тому, что был ниже по течению, и вел к санаторию, занимавшему обширную территорию на другом берегу, в сосновом лесу, который, собственно, и назывался ранее Серебряным Бором, и лишь затем это название было перенесено на полуостров. Перед нами, за водной гладью, возвышался обрывистый берег, на котором справа просматривались домишки деревни Троице-Лыково, и золотились на солнце купола церкви Живоначальной Троицы.
