Валентина Демьянова - Пиковый интерес
― И не с мечом вовсе, а с обломком грязной доски! И на прекрасного рыцаря ты как-то не тянешь!
― Вот она, женская неблагодарность! ― дурашливо завопил он.
― Да ладно, Димка, ну что ты... ― заканючила я. ― Тебе, что, трудно ответить?
― Ответить не трудно! Если знаешь, что сказать...
― А то ты не знаешь! ― обиделась я.
― Давай, мы с тобой на эту тему поговорим потом, когда все будет позади, ― примирительно сказал Димка. ― А сейчас слушай меня внимательно. Хозяйке представим тебя, как мою жену. Я ей говорил, что жена из Москвы должна приехать. Значит, ты прибыла сегодня, я встречал тебя на станции, потому мы и возвращаемся так поздно.
― А машина твоя где стоит?
― Машина? Во дворе, под навесом.
― Так твоя хозяйка удивится, что ты меня без машины встречал!
― От, черт, я и не подумал! Хорошо, что подсказала, а то попал бы впросак!
― Скажи, что машина сломалась, потому ты и поехал на автобусе. Завтра для близиру повозишься с ней немного, сделаешь вид, что ремонтируешь. Она ничего не заподозрит!
― Молодец, Натаха! Соображаешь! ― сказал Димка и чмокнул меня в нос.
Мне хотелось, что б его поцелуй не был таким легкомысленным, но и этот был ничего, поэтому я опять перешла к вопросам:
― Ты говорил ей, что может приехать жена?
― Я предвидел такую возможность, ― самодовольно сказал Димка.
― Хорошо, ― пробормотала я.
При слове «жена» сердце в груди екнуло, и на душе стала тепло.
До деревни добирались больше часа. Димка шел впереди и ступал вполне уверенно, похоже, за те несколько дней, что он здесь провел, ему удалось досконально изучить каждую выбоину. Я же брела сзади, держалась за его руку и спотыкалась на каждом шагу. Тропинка казалась бесконечной и только, когда я совсем выбилась из сил и потеряла всякую надежду увидеть человеческое жилье, мы, наконец, вышли к околице деревни. Отсюда начиналась узенькая улочка, вдоль которой мы и пошли. Фонарей здесь отродясь не было, свет в окнах не горел, поэтому идти пришлось в полной темноте. Миновав несколько древних избушек, мы подошли к калитке «нашего» дома. Не выпуская моей руки, Димка взбежал на крыльцо и толкнул тяжелую дверь.
Я сделала шаг вперед и тут же зажмурилась от яркого света, а когда открыла глаза, то увидела, что нахожусь в деревенской избе с низким потолком и маленькими окошками в ряд. Посреди избы, прямо под абажуром, располагался большой стол, накрытый скатертью, а поверх нее еще и клеенкой. Пространство слева занимала русская печь, аккуратно побеленная и с горкой дровишек на полу около поддувала. Рядом с входной дверью примостилась очень древняя на вид лавка с ведрами для воды. Напротив входа, в простенке между двумя дверями, громоздился буфет, по древности не уступающий лавке. А прямо передо мной стояла полная седая женщина с простодушной улыбкой на приятном лице. Хозяйке было за шестьдесят, но кожа на лице была гладкая, упругая, а на щеках играл ровный румянец.
― А кто ж это у нас? ― пропела она. ― Неужто твоя жена, Димочка? Приехала, значит! И впрямь красавица! Не зря ты мне ее нахваливал!
Услышав такое, я в удивлении покосилась на Димку, но он сделал вид, что не видит моего выразительного взгляда и принялся объяснять:
― Вот, встретил, наконец! На автобус мы с Наташей опоздали, пришлось добираться на попутке, потому так поздно.
― А ничего страшного! Сейчас ужин соберу, чайку согрею. Да вы, Наташа, не стесняйтесь, располагайтесь вот тут, возле стола.
Я послушно прошла вперед и примостилась на краешке жесткого стула с высокой спинкой. А хозяйка засновала по избе, захлопала дверцей буфета, загремела кастрюлями, споро накрывая на стол и ни на минуту не замолкая. Она говорила о погоде, о том, что грибы в лесу так и прут, хоть косой коси, расспрашивала о жизни в Москве. При этом не ждала ответов на вопросы, ей, как человеку уставшему от одиночества, достаточно было того, что ее слушают. Скоро весь стол был уставлен едой. Дымилась кастрюля с супом, стояла огромная чугунная сковорода с жареной картошкой и огромными, в ладонь, котлетами. Рядом пристроилась одна тарелка с селедкой, посыпанной зеленым луком, и другая, с малосольными пупырчатыми огурчиками. Между ними стояло блюдо с холодцом, какой я не ела с тех пор, как не стало бабушки. От всего этого изобилия рот наполнился слюной, а в животе громко заурчало, что было не удивительно, если учесть, что последний раз я ела аж утром. Димка сходил в соседнюю комнату и вернулся с бутылкой водки. Мы расселись вокруг стола, Димка разлил водку по допотопным граненым стаканчикам, а хозяйка сказала:
― Ну, со свиданьицем!
Она лихо опрокинула стопку в рот, слегка поморщилась и деликатно закусила огурчиком. Я охотно последовала ее примеру, потому что после того, что случилось в имении, хорошая порция алкоголя мне была просто необходима.
Быстро опорожнив тарелки с горячим наваристым супом, мы тут же выпили по второй, теперь уже за хороших людей. Немного перекусив, мы с Димкой уже не так жадно набрасывались на еду и могли вполне сносно поддерживать беседу.
Сначала разговор коснулся нашей хозяйки, которая всю жизнь учительствовала в местной школе, а теперь была на пенсии. Потом заговорили о местном житье, о посевах, о видах на урожай. Я мало что понимала в этом, потому больше молчала, а вот Димка говорил охотно и, похоже, по делу, потому что хозяйка не выдержала и спросила:
― И откуда ж ты Димочка, все это знаешь? Ведь ты вроде бы городской?
― Ну, какой я городской? ― ухмыльнулся он в ответ. ― Я с Кубани. У меня и дед, и отец с матерью на земле всю жизнь работали.
― Значит ты у нас кубанский казак?
― По материнской линии ― чистокровный казак, а вот по отцовской...
Он на секунду замялся, потом продолжал:
― Прадед у меня отсюда, из средней полосы. Из дворян он был.
Я удивленно вскинула глаза, а хозяйка всплеснула руками:
― Это как же Димочка?
― В восемнадцатом году он оказался на Кубани, воевал в Добровольческой армии. Совсем молоденький тогда был, можно сказать, мальчик. Бои шли тяжелые, красные войска наступали с двух сторон, плотно сжимали кольцо, а в кольце металась Добровольческая армия. Белые отчаянно сопротивлялись, дрались из последних сил и несли страшные потери. В одном из таких боев прадеду не повезло, он получил серьезное ранение. Это случилось возле маленького хутора. После нескольких дней непрерывных боев белые отступили с большими потерями, а его оставили, с таким ранением он бы дороги не пережил. Ему повезло, что хутор, где он застрял, оказался таким маленьким, затерянным в степи, а до ближайшей станицы было несколько десятков верст. В нем насчитывалось всего несколько домов, и все семьи были между собой в родстве. Именно это, да то, что хозяин хаты симпатизировал белым и поддерживал Учредительное собрание, спасло деда, иначе его расстреляли бы сразу, как только пришли красные. Но казак спрятал прадеда, а дочка казака выходила его.
Когда прадед поправился, власть уже давно была у красных. Он решил пробираться к своим на юг, но без хороших документов это было рискованно. Правда, казак, в доме которого он жил, через каких-то родственников достал справку, в которой значилось, что прадед был уроженцем тех мест, воевал в Красной армии и получил ранение. Однако, на беду, справка была слабенькая, жить в глуши с такой бумажкой еще можно было, а вот пробираться с ней под видом крестьянина по занятым Красной армией местам, было безумием. Никакой, даже самой простой, проверки его легенда не выдержала бы.
В общем, прадед никуда не поехал, остался на хуторе. Немалую роль здесь сыграла хозяйская дочь, в которую он успел влюбиться за то время, что она его выхаживала. Они поженились и прожили вместе до самой войны. Когда она началась, прадед был еще в таком возрасте, когда еще призывали в армию. В Гражданскую войну ему повезло, и он выжил, а в Отечественную погиб.
― Ишь ты! ― задумчиво сказала хозяйка. ― Чего только в жизни не бывает!
― У вас тоже тут барская усадьба была, ― подала я голос.
― Это ты про «графские развалины»? Как же, есть!
― А почему «графские»?
― Говорят, там раньше графья жили. А может и не графья, а это люди так только думают. Я сама точно не знаю, а только все твердят: «графские развалины», да «графские развалины», ну и я повторяю.
― И куда они, эти графья, потом делись?
― А бог их знает, деточка! Сгинули в революцию. Я-то этих времен не застала, а бабка моя, покойница, царствие ей небесное, рассказывала, что очень богатая усадьба была. Она до девятнадцатого года закрытая стояла, в ней вроде собирались сделать музей барского быта, а потом вдруг все добро и вывезли. Говорят, на многих подводах и не один день возили.
― А дом?
― А что, дом? В нем сначала коммуна квартировалась, потом сельсовет, потом школа... Только дом-то большой, ухода требовал, а кто за ним ухаживать будет? Для этого хозяин нужен! Так и развалился, а остатки люди, что могли, растащили по округе. Кто дверь унес, кто окно, кто еще чего интересного. Теперь наши деревенские туда траву косить ходят, да пастух коров пастись гоняет.
