Алексей Андреев - Сядьте на пол
Ощущения, конечно же, начались раньше слов. Несколько лет назад я вдруг стал отчётливо различать симпатичные и несимпатичные здания. В Москве на улице Льва Толстого есть один старинный домик, проходя который, я часто размышлял о том, чем вызвана моя симпатия к этому строению - врожденным чувством гармонии или научением?
Сперва казалось, что эта любовь к домикам прошлых веков пришла из детства: новгородские церкви и питерские дворцы научили уважать "старое доброе". Может быть, и своих детей лучше воспитывать среди архитектуры XIX века?
Но красивые здания бывают не только столетней давности. А в столетних, при ближайшем рассмотрении, куча косяков: окошки, например, очень маленькие, внутри темно. И сейчас я склоняюсь к тому, что моё обострённое отношение к архитектуре больше связано с конкретным опытом, который называется «семейная жизнь». В одиночку-то я жил где попало, спал и на пляжах, и в приютах Армии Спасения. А с детьми стал разборчивее в том, как должно быть устроено жилище, двор и город вообще. В итоге мы поселились в очень симпатичном месте, хотя никаких старинных домиков поблизости нет.
«Лежу на траве около Удальцовских прудов, смотрю, как Ева и Лева строят песочные замки... и вспоминаю лекцию Филиппа Зимбардо про "Стэнфордский тюремный эксперимент". Он начал выступление с описания собственного детства в Нью-Йорке, в Южном Бронксе: "Нужно было пройти десять кварталов, чтобы увидеть дерево". Я видел эти каменные джунгли и в Европе: жилые кварталы Лондона и Барселоны очень отличаются от того, что показывают туристам.
И вот теперь подумалось, как мне повезло: моё детство прошло вдали от мегаполисов, среди лесов и рек. А школа и университет - рядом с петергофскими парками. И даже в ортогональном Питере мы жили около ЦПКиО, за которым прячется целый неевклидовый мир островов и мостов. И московские квартиры снимали - то Сосенки, то Сокольники. А теперь вообще такой район, где каждый двор как роща. Тут Лёвины каштаны, там Евина любимая яблоня в цвету и стадион в липах, где мы с Китом в футбол играем. А если пройти десять минут в любую сторону, то и в большой парк попадёшь. Сегодня катались на лодках в Воронцовском, вчера - на великах около Дворца Пионеров. В прошлые выходные смотрели первоцветы в Ботаническом саду МГУ. А в будни по пути на работу я прохожу вдоль речки через парк 50-летия Октября… и после этого город уже не так страшен. Разве что моря не хватает». (май 2016)
Британский философ Дэнис Даттон в книге The Art Instinct рассказывает об экспериментах, выявляющих «дарвинистские истоки красоты» [85]. Людям разных стран показывали снимки с различными ландшафтами и предлагали выбрать самый симпатичный; взрослые отвечали вразнобой, а вот дети почти всегда выбирали пейзаж саванны - даже если они там не бывали. В других исследованиях тоже было доказано, что люди разных культур и эпох предпочитают календари со сходными пейзажами, которые привлекали человека ещё со времён плейстоцена как благоприятная среда обитания. На таких картинах обычно есть деревья с низкими ветками (спасение от хищников), есть птицы и другие нехищные животные (еда), есть берег реки или моря (вода). Мне тут сразу вспомнилось, как писатель Эдуард Лимонов раскрыл тайну популярности Пушкина, назвав его «поэтом для календарей».
Но Даттон идёт дальше, показывая, что и другие общие черты человеческих культур стали результатом эволюции. Это касается не только физических параметров, таких как отвращение к гнилому мясу и привлекательность симметричного тела. Преимуществом при половом отборе становится мастерство и красота любой хорошей работы, в которой человек демонстрирует выносливость, виртуозность и умение делать необычные вещи - будь то каменный топор, танец или забавная история.
Интересно, что все исследования, на которые ссылается Даттон, относительно недавние; он сам отмечает, что в XX веке знатоки эстетики не поддерживали идею общих элементов человеческой культуры. В западной психологии господствовала идея разума как «чистого листа», который заполняется локальной культурой, потому и представления о красоте объявлялись продуктом места и времени.
Однако я знаю отличный учебник по эволюции красоты, созданный ещё в середине XX века, задолго до Даттона. Это «Лезвие бритвы» Ефремова [86].
«Для успешного выживания нужен опыт верного выбора. Это подсознательно ведёт человека к чувству красоты, ощущению вредности места или пищи – всему тому, что в наиболее ярких проявлениях раньше приписывалось божественному наитию. Накопление индивидуального опыта в подсознательном часто ведёт ученых к внезапным, интуитивным открытиям, на деле же это результат очень длительного, но подсознательного выбора фактов и решений. Иногда какие-то ощущения из накопленной памяти прошлого опыта ведут к возникновению галлюцинаций… они ведут нас к головокружительной возможности – заглянуть через самого человека в бездну прошедших веков его истории…
Наш знаменитый этнограф и писатель Тан-Богораз ещё в 1923 году в книге «Эйнштейн и религия» пророчески заявил, что сновидения о прошлом могут относиться даже к палеолиту, потому что в их возникновении участвуют древние структуры мозга, сохранившие отпечатки прошлых времён.»
На Западе в то время тоже были люди, которые развивали новую науку о красоте. Только это были не психологи – и Даттон их не заметил. Но именно эти люди ближе всего подобрались к базовым законам красоты, которых не хватало эстетическим системам прошлого. Это и упоминавшийся уже Бенуа Мандельброт, и другой известный математик, Роджер Пенроуз, сделавший в конце 80-х удивительное признание о природе математической интуиции [87]:
«Красивая идея имеет гораздо больше шансов быть правильной, чем идея нескладная… На мой взгляд очевидно, что эстетические критерии важны не только при формировании спонтанных суждений, являющихся результатом озарения, но и гораздо чаще – в каждом суждении, которое появляется в ходе математической (или, говоря в целом, научной) работы. Строгое доказательство – это обычно последний шаг!»
Для рационально мыслящего учёного такое загадочное функционирование собственного мозга - серьёзный вызов. Поэтому в 90-е годы Пенроуз вместе с нейробиологом Стюартом Хамероффом выдвинули гипотезу, согласно которой микротрубки цитоскелета каждого нейрона представляют собой клеточный автомат, то есть очень продвинутый высокопараллельный компьютер молекулярного уровня, который и производит все «озарения». Гипотеза до сих пор не доказана, но в целом наука о красоте может получить серьёзную поддержку именно со стороны нейробиологии. Вот что пишет Оливер Сакс [88]:
«Узоры, характерные для мигренозных галлюцинаций, можно обнаружить в мусульманском искусстве и средневековых европейских мотивах, сапотекской архитектуре и рисунках австралийских аборигенов, в гончарных изделиях индейцев-акома и плетеных корзинах племени свази – эти узоры и мотивы встречаются практически во всех культурах и имеют долгую, в десятки тысяч лет, историю. Кажется, что в течение всей человеческой истории у людей существовала неудержимая потребность к самовыражению, к реальному изображению внутренних образов, и эта тяга прослеживается от штриховых рисунков в пещерах первобытных людей до психоделического искусства 60-х годов XX столетия. Не являются ли арабески и шестиугольники наших внутренних образов встроенными в мозг элементами, определяющими наши понятия о формальной красоте?
Нейрофизиологи все больше склоняются к мысли, что самоорганизующаяся активность огромных групп зрительных нейронов является непременной предпосылкой зрительного восприятия, что именно так начинается зрение. Спонтанная самоорганизация присуща не только живым системам: это свойство можно наблюдать в образовании снежинок, в завихрениях бурных водных потоков, в определенных осциллирующих химических реакциях. В этих случаях самоорганизация тоже приводит к возникновению в пространстве и времени геометрических фигур и узоров, очень похожих на те, что мы видим во время мигренозной ауры. При таком понимании феномена можно сказать, что геометрические галлюцинации при мигрени позволяют нам воспринять и воочию увидеть не только универсальный механизм работы нейронов, но и универсальные законы природы.»
Но как же называется эта наука, которая объединяет морозный узор на стекле, ветку дерева и кровеносную систему? В какой науке жизнь человека может предстать как красивая нелинейная динамика на грани порядка и хаоса?
Философия? Да бросьте, она пахнет пыльным диваном. Математика? Её репутацию сильно подмочили идеальные сферические кони. Неслучайно в этой книге я использовал кучу разных аналогий, подбираясь к этому зверю с разных сторон. Тут были маятники из физики, вирусы из биологии, нагрузочные решения из IT-индустрии и просто «чувство правильности», которое лучше всего объяснит циничный невролог со своим дофамином…
