Даниэль Пеннак - Дневник одного тела
72 года, 7 месяцев, 28 дней
Пятница, 7 июня 1996 года
Фредерик, врач, любовник и преподаватель Грегуара в интернатуре, жалуется, что не может спокойно поужинать вне дома: сотрапезники сразу же забрасывают его вопросами о собственном здоровье. Не было еще ни одной вечеринки, на которой половина приглашенных не попросила бы его поставить диагноз, назначить лечение, дать совет или рекомендацию для них самих или их близких. Он в отчаянии. С тех пор как я стал врачом, говорит он, даже еще не врачом, а только студентом, никто ни разу не спросил меня, чем я интересуюсь помимо игры в доктора! Дело дошло то того, что он стал бояться выходить в люди. Если бы не Грегуар, у которого совсем другие намерения на этот счет, он сидел бы взаперти у себя дома, потому что… (на этом месте он проводит ладонью у себя над головой) достало, дальше некуда! Он говорит, что за столом врач превращается в этакого шамана. Когда люди видят врача, который ест и пьет как простой смертный, они проникаются к нему братскими чувствами, он становится своим — колдуном племени ипохондриков, гуру всех этих дам. Такой замечательный доктор — и такой человечный, такой простой! — мы встречали его у такого-то, помнишь, милый? В больнице, говорит Фредерик, в глазах тех же самых людей — именно тех же самых — я прежде всего кандидат в большие начальники, только и думающий о том, как бы запустить руку в бюджет, чтобы пополнить свою коллекцию «Порше». За столом же — совсем другое дело, за столом я — сама медицина, респектабельный, знающий и гуманный врач. Если вы хирург и с вами познакомились где-то в гостях, за вами будут таскаться повсюду как на привязи до самого операционного стола, а потом любезно рекомендовать друзьям и знакомым, потому что врач — это как варенье: лучше домашнего не найдешь! Когда я вижу, как мои практиканты надрываются на дежурствах, мне хочется крикнуть им: Валите отсюда, идите поужинайте где-нибудь в ресторане, карьеры делаются именно там, а не в ординаторской! Вот так Фредерик распаляется добрую часть ужина, затем встает из-за стола и обращает ко мне насмешливо-ядовитый взгляд: Ну а как ваши дела? Как здоровье? В порядке? Не стесняйтесь, пользуйтесь моментом, пока я здесь!
* * *72 года, 7 месяцев, 30 дней
Воскресенье, 9 июня 1996 года
Грегуар — гомосексуалист. Я могу обладать какой угодно «широтой взглядов» («широта взглядов» — какое узкое, одностороннее выражение!), но когда речь заходит о гомосексуализме, мое воображение отказывает. Если мои принципы и допускают это, мое тело никак не может постичь: как это — желать себе подобного? Грегуар — гомосексуалист, пускай, все равно это наш Грегуар, он может делать, что хочет, вопрос о его предпочтениях даже не стоит, но тело Грегуара, получающее наслаждение от другого мужского тела, — вот чего бедный разум моего собственного тела, если можно так сказать, никак не может постичь. Не содомию, нет. Мы с Моной тоже не чурались анального секса, и это приводило нас в восторг, а каким прелестным мальчиком она была тогда! Но в том-то и дело, что она не была мальчиком. Засыпая, думаю о Грегуаре и его гомосексуальности… Или, вернее, перестаю об этом думать. Загадка расползается на нити, превращаясь в ткань окутывающего меня сна.
* * *72 года, 9 месяцев, 12 дней
Понедельник, 22 июля 1996 года
Я — один в саду, меня отрывает от чтения пение птички, названия которой я, к великому огорчению, не знаю. То же можно сказать и почти обо всех окружающих меня цветах, о некоторых деревьях, о большей части облаков и об элементах, составляющих этот комок земли, который я разминаю пальцами. Ничего из этого я не могу назвать. Работа на ферме в дни моей юности не дала мне почти никаких знаний о природе. Правда, я занимался ею только для того, чтобы накачать себе мышцы. А то немногое, что я узнал, я забыл. Короче говоря, я настолько цивилизовался, что у меня не осталось элементарных знаний! И в тишине этого невежества щебечет птичка, оторвавшая меня только что от чтения. Впрочем, я слушаю не столько ее щебет, сколько саму тишину. Наиполнейшую. И тут возникает вопрос: а где же мой тиннитус, где мой шум в ушах? Прислушиваюсь внимательнее: нет шума, только птичий щебет. Затыкаю уши, чтобы послушать, что делается внутри черепа. Ничего. Тиннитус пропал. В голове пусто, только легкое гуденье от надавливания пальцами — как будто приложил ухо к бочке. А бочка-то пустая, абсолютно. В ней нет ни шума, что радует, ни элементарных знаний, что огорчает. Снова берусь за свою ученую книжку, чтобы в голове стало еще более пусто.
* * *72 года, 9 месяцев, 13 дней
Вторник, 23 июля 1996 года
Шум в ушах, конечно, вернулся. Когда? Не знаю. Ночью он уже был тут как тут, насвистывал в разгар бессонницы. Я ему даже почти обрадовался. Все эти болячки, которые так пугают нас при появлении, становятся для нас больше чем спутниками, они — это мы сами. В былые времена в деревнях людей так и называли — по их болезням: зобастый, горбатый, лысый, заика. То же самое в школе в моем детстве, среди ребят: толстяк, косой, глухня, хромой… От этих физических изъянов, воспринимавшихся как данность, в Средневековье появились фамилии. Все эти Курткюис (Короткая Нога), Легра (Жирный), Петипьер (Коротышка Пьер), Грожан (Толстый Жан), Леборнь (Кривой) и пр. и сегодня разгуливают по нашим улицам. Интересно, а какое прозвище эта грубая средневековая народная мудрость дала бы мне? Лесифлёр? Дюсифле?[36] Папаша Дюсифле? Пусть будет папаша Дюсифле. Вы знаете, у него в голове свисток! Смирись с тем, что ты есть, Дюсифле, и да прославится твое имя.
* * *72 года, 9 месяцев, 14 дней
Среда, 24 июля 1996 года
Снова думал о той не узнанной мною птичке, и мне вспомнились вот эти стихи Сюпервьеля:
Там, где был лес,
Трель птицы вознесется.
Никто ту птицу не найдет,
Не улыбнется ей и не услышит.
Один Господь, заслушавшись,
Промолвит: «То поет щегол».
Это из «Тяги земной», кажется, и называлось это «Пророчество». Да, ну а моя-то птичка, та самая, настоящая, как она называется? Спрошу завтра у Робера.
* * *72 года, 9 месяцев, 16 дней
Пятница, 26 июля 1996 года
Вот уже несколько дней меня мучают газы. Неодолимое желание пукнуть нападает на меня неожиданно, без предупреждения, и я ловлю себя на том, что пукаю, одновременно покашливая, в детской надежде, что звук кашля заглушит пуканье. Узнать, удается ли эта военная хитрость или нет, невозможно, потому что кашель так громко отдается во внутреннем ухе, что внешний хлопок я уже и сам не слышу. Впрочем, все эти предосторожности совершенно не нужны: люди, которые меня обычно окружают, настолько воспитанны, что скорее умрут, чем осудят вслух мое бескультурье. При этом мой кашель никого не волнует. Вот дикари!
Поведал о своих злоключениях Тижо, тот развеселился и рассказал в ответ один из своих анекдотов. И, как и все шутки Тижо — очень «физиологические» по своему характеру, — этот анекдот оставил во мне «шлейф чувств», такой же стойкий, как запах духов «Шанель».
…
ТИЖО И ЧЕТЫРЕ СТАРЫХ ПЕРДУНА
Встречаются четверо старых друзей. Первый говорит: Я пукаю со страшным треском и жуткой вонью. Второй: А я пукаю со страшным треском, но совсем без вони. Третий: А я — совсем без треска, зато вонь, вот это вонь так уж вонь! И наконец четвертый: А у меня ни треска, ни вони. Все молчат, переглядываются украдкой, наконец один из троих спрашивает: Так зачем же ты тогда пукаешь?
* * *72 года, 9 месяцев, 27 дней
Вторник, 6 августа 1996 года
Ну, ну, смелее: что это там у тебя за невысказанные вопросы по поводу гомосексуализма Грегуара? Какова природа этих вопросов? Вот в чем истинный вопрос! Я размышлял над этим сегодня днем, глядя, как они с Фредериком собирают малину. Ответ дал мне сам Грегуар после ужина, когда был доеден последний кусок фруктового пирога. Мы пошли пройтись по саду, он взял меня под руку и сказал, что знает, о чем я сейчас думаю. Ты думаешь про нас с Фредериком, дедушка, кто кого трахает. (Дедушка в легкой прострации.) Да это нормально, знаешь, все об этом задумываются, когда речь идет о геях. (Молчание.) Ну а поскольку ты меня любишь так же, как и я тебя, тебе должно быть интересно, принимает ли твой любимый внук все меры предосторожности, чтобы не подхватить этот жуткий СПИД. Да, именно так, это и есть то самое узкое место, в котором собираются все мои страхи. И тут из меня потоком хлынули вопросы, которые, думаю, терзают немало бедных ребят и которые они не осмеливаются никому задавать. Что там со слюной? Через нее может передаваться вирус? А фелляция? Можно таким образом подхватить СПИД? А геморрой? А десны? Вы про зубы свои думаете? А что насчет частоты? А смена партнеров? Вы, по крайней мере, храните друг другу верность? Не волнуйся, дедушка, Фредерик не бросал свою жену, чтобы изменить мне с мужчиной! А что до меня, то я, как и ты, — принципиальный однолюб. Относительно «кто кого», то это по настроению, смотря как идет дело, а бывает, что и по очереди. Делаем еще один кружок по саду, а затем вот это, более техническое пояснение. Тебе интересно, почему гомосексуализм, дед? Ну, это вопрос серьезный! Не будем углубляться, ладно? Скажем только, что по-настоящему удовлетворить мужчину может только мужчина. Возьмем, например, фелляцию — чисто технически: чтобы делать это как следует, надо самому знать, как это здурово! Женщина, как бы искусна она ни была, не может знать и половины!
