Монах Юкинага - Повесть о доме Тайра
11. Река фудзи
Меж тем в Фукухаре вельможи собрались на совет и решили: «Пока Минамото не вошли в силу в восточных землях, нужно немедленно отрядить туда войско, дабы их изничтожить!» И вот, в восемнадцатый день девятой луны, тридцать тысяч всадников покинули пределы новой столицы. Военачальником назначили князя Корэмори, помощником — Таданори, правителя земли Сацума. В девятнадцатый день войско достигло старой столицы и Уже назавтра, в двадцатый день, выступило в восточные земли.
Полководцу князю Корэмори исполнилось нынче двадцать три года. Кисть живописца была бы бессильна передать красоту его облика и великолепие доспехов! Фамильный «Китайский» панцирь из тисненной золотыми бабочками тигровой кожи — наследие нескольких поколений предков — несли за ним в лакированном ящике, а в дорогу он облачился в красный парчовый кафтан и поверх него — в легкий светло-зеленый панцирь. Конь под ним был серый в яблоках, седло украшено позолотой. Его помощник Таданори, правитель Сацумы, в темно-синем кафтане и черном панцире, ехал на вороном могучем коне, в лакированном черном седле — по черному лаку были рассыпаны золотистые блестки. Шлемы и панцири, луки и стрелы, мечи, все доспехи, вплоть до седел и конской сбруи, искрились и сверкали. То было поистине великолепное зрелище!
Таданори, правитель Сацумы, уже несколько лет навещал одну знатную даму. Однажды, придя к ней, он увидел, что к даме неожиданно пришла гостья и ведет нескончаемо долгую беседу. Некоторое время Таданори ждал под навесом кровли и в нетерпении с шумом обмахивался веером, ибо наступила уже поздняя ночь, а гостья и не думала уходить. Вдруг дама нежным, ласковым голоском произнесла начальные строчки стихотворения: «О, беспокойно и громко стрекочут цикады в полях!..» Таданори тотчас же спрятал веер и удалился. Когда он посетил даму в следующий раз, она спросила:
— Отчего вы давеча перестали обмахиваться веером?
— Но ведь вы сказали: «О, беспокойно и громко!..» — вот я и перестал! — отвечал Таданори.
Теперь, когда Таданори предстоял дальний поход, эта дама прислала ему в подарок одежду и к ней приложила стихотворение, в котором сожалела о предстоящей разлуке, когда меж ними проляжет дальнее расстояние:
Росистые травы
в пути твой наряд окропят
на тропах востока,
— и слезы росою обильной
мои рукава напитают...
Таданори ответил:
К чему понапрасну
в разлуке столь тяжко скорбеть?
Иду я к заставе,
хранящей священную память
о подвигах лет стародавних.
Наверное, он вспомнил о своем предке, сегуне Садамори Тайра, который отправился на восток, чтобы покарать мятежника Масакадо, вот и сложил это стихотворение — остроумное и изящное!
В древние времена, когда сегун выступал в поход против врагов трона, он прежде всего являлся во дворец, где ему вручали меч полководца, Император собственнолично прибывал во дворец Небесный Чертог, Сисиндэн; внизу, у лестницы, выстраивались воины дворцовой стражи, шеренгами стояли царедворцы всех рангов, все совершалось по уставу, в соответствии с церемонией Средней важности. Главный военачальник-сёгун и его помощник тоже строго соблюдали все правила ритуала; наконец им вручали меч. Однако уже в годы Сёхэй и Тэнгё стало трудно полностью соблюдать старинный обычай, ибо слишком много лет миновало с той поры, как были установлены эти правила. Поэтому, когда Масамори, правитель земли Сануки[431], выступил в край Идзумо, дабы покарать Ёситику Минамото, вместо меча ему пожаловали всего-навсего дорожный колокольчик[432]; он положил его в кожаный футляр и взял с собой в поход. Вот и на сей раз поступили так же, по примеру минувших лет.
В древности полководец, покидавший столицу, дабы покарать ослушников государя, давал в душе три обета: в день, когда ему жаловали оружие, — забыть навеки дом свой, покидая дом — забыть о жене и о детях, а сражаясь на поле брани — забыть о собственной жизни[433]! Поистине нельзя без волнения думать, что ныне князь Корэмори и Таданори, его помощник, тоже дали в Душе такую же клятву!
Итак, воины Тайра расстались с девятивратной столицей[434] и отправились вдаль, за тысячи ри, к морям на востоке. Они ночевали в полях, осыпанных росой, забывались коротким сном на ложе из мха, одевшего высокие скалы, пересекали горы, переправлялись через множество рек, и каждый с тревогой думал: удастся ли целым и невредимым возвратиться в столицу? Дни шли за Днями, и вот, в шестнадцатый день десятой луны, подступили они к заставе Киёми, в краю Суруга. Тридцать тысяч всадников выступили в поход из столицы, да по пути удалось собрать и повести за собой еще множество воинов, так что стало их теперь уже семьдесят тысяч. Столь велико было войско, что передовые отряды Уже достигли равнины Камбара, подошли к реке Фудзи, а тыловые ещё стояли в Тэгоэ и Уцуя.
Князь Корэмори призвал старшего самурая Тадакиё, правителя земли Кадзуса, и сказал ему с жаром:
— Нужно преодолеть вершину Асигара, выйти на простор Восточной равнины и там сражаться! Так считаю я, Корэмори!
— Когда мы выступали из Фукухары, — отвечал ему Тадакиё, — Правитель-инок повелел все военные дела доверить мне, Тадакиё! Воины всех Восьми восточных земель перешли на сторону Ёритомо, теперь их не одна сотня тысяч! А наше войско хоть и насчитывает семьдесят тысяч, состоит из наемников, взятых из разных краев. И люди, и кони изнемогли от усталости. Воинов из Суруги и Идзу тоже еще не видно, хотя давно пора им быть здесь! Нужно раскинуть боевой стан на берегу реки Фудзи и ожидать, пока подойдет подкрепление — так я считаю! — И когда он сказал так, Корэмори был бессилен ему перечить, и войско остановилось.
Тем временем Ёритомо преодолел вершину Асигара и подошел к речке Кисэ, в краю Суруга. Все родичи Минамото, жители земель Кисэ и Синано, примчались к нему на подмогу и влились в его войско. На равнине Укисима навели порядок, пересчитали отряды, и оказалось — двести тысяч воинов насчитывает теперь рать Минамото!
Таро Сатакэ, один из воинов Минамото, житель земли Хитати, послал своего пажа в столицу с письмом к жене. Передовой отряд Тайра перехватил посланца; Тадакиё, правитель Кадзусы, отнял письмо, развернул, взглянул, — оказалось, письмо к жене. «Ну, такое послание можно пропустить!» — и письмо пажу возвратили.
— Сколько войска у Ёритомо? — спросил Тадакиё.
— Я в пути уже восемь дней и все это время видел, как непрерывно двигалось войско. И в полях, и в горах, на реке и на море — повсюду полным-полно самураев... Я простой слуга, знаю счет от четырех-пяти сотен и, пожалуй, до тысячи... дальше считать не умею! Сколько там войска — много ли, мало — не ведаю! Вчера у речки Кисэ я слыхал, будто войска у Минамото двести тысяч!
— А, ничто мне так не досадно, как медлительность и беспечность военачальника Корэмори! — услышав такой ответ, воскликнул правитель Кадзусы. — Если бы мы выступили из столицы хоть на день раньше, то сейчас уже перевалили бы через вершину Асигара и вышли бы на равнины востока. Нас обязательно поддержали бы воины из рода Хатакэямы и братья Оба... А стоило им присоединиться к нам, как все Восемь земель востока покорились бы нам, как гнутся под ветром деревья и травы! — так досадовал Тадакиё, да поздно.
Князь Корэмори призвал Санэмори Сайтоо, потому что тот хорошо знал здешний край, и спросил:
— Скажи, Санэмори, много ли в восточных землях таких могучих стрелков из лука, как ты?
Громко рассмеялся в ответ Санэмори.
— Стало быть, ты считаешь меня, Санэмори, сильным стрелком из лука? — сказал он. — А ведь мои стрелы длиной всего-навсего в тринадцать ладоней! Таких стрелков, как я, полным-полно на востоке! Хорошими стрелками здесь называют тех, у кого стрела не короче чем в пятнадцать ладоней. Оттого и луки у здешних стрелков такие тугие, что согнуть их под силу лишь пятерым или шестерым сильным мужчинам, а их стрелы пробивают насквозь даже двойной или тройной панцирь! У тех, кого здесь именуют даймё[435], даже у самых малоимущих и худородных, не бывает меньше пятисот вассалов. А уж когда едут верхом, с коня не упадут, по какой бы крутизне ни скакали, и коня не загонят! Кто бы ни пал в бою — отец ли, сын ли, — скачут все вперед и вперед, прямо по трупам, и продолжают сражаться!
В западных землях воюют иначе: если погибнет отец, служат заупокойную службу и не идут в наступление, пока не окончится траур. А уж если погибнет сын, — так сокрушаются и горюют, что вовсе бросают сражаться! Истощится провиант — весной засевают поля, осенью соберут урожай и лишь тогда вспоминают о битве. Летом сетуют: «Жарко!» — зимой недовольны: «Холодно!» На востоке такого нет и в помине! Воинам Минамото, уроженцам Кай и Синано, хорошо знакома здешняя местность. Возможно, они продвинутся по равнине вдоль подножья горы Фудзи, обогнут твое войско и зайдут тебе в тыл... Нет, не думай, будто я хочу запугать тебя такими речами! Вовсе нет! Но недаром говорится — не числом воюют, а хитроумием! Что же до меня, Санэмори, я не собираюсь беречь свою жизнь в предстоящем сражении и не чаю живым вернуться в столицу! — И, услышав такие его слова, воины Тайра задрожали от страха.
