Уильям Голдинг - Повелитель мух. Наследники. Воришка Мартин (сборник)
Отзвуки голоса Лику в голове заставили Лока содрогнуться, и он начал свой опасный путь через кусты на остров. Он ринулся туда, где обычно кусты коренились на твердой почве, а теперь была вода. Лок устремился вперед, цепко хватаясь за ветки пальцами рук и ног. Он крикнул:
– Я иду!
То низко пригибаясь, то ползком, все время щеря зубы от страха, перебирался он через реку. Впереди всюду была влага, таинственная и насквозь пронизанная темными, низко склоненными стволами. Не было такого места, которое могло бы сразу выдержать его вес. Ему приходилось распределять этот вес по всем четырем конечностям и всегда заботиться, чтоб было сразу хотя бы две точки опоры, беспрестанно двигаясь, двигаясь все вперед, перехватывая выгибающиеся ветки. Вода под ним потемнела. Под каждой веткой поверхность ее была подернута рябью, водоросли застряли и трепыхались под напором течения, мельтешащие блики солнца дрожали понизу и поверху. Лок добрался до последних высоких кустов, которые до половины утонули в воде и нависали над самым руслом реки. Мельком он увидал полосу воды и кусок острова. Увидал и тучу брызг над водопадом, и скалистый утес. Потом, поскольку теперь он уже не двигался, ветки под ним стали гнуться. Они клонились в стороны и книзу, так что он перевернулся вверх тормашками. Он окунулся с головой, заболботал, вода нахлынула, и перед ним явился Лок-облик. Вокруг Лока-облика струилась вода, но все же он разглядел зубы. Ниже зубов колыхались взад и вперед хвостатые травы, каждая выше, чем рост мужчины. Но все остальное под зубами и рябью было далеким и темным. Ветерок пробежал над рекой, и кусты слегка склонились вбок. Руки и ноги Лока сами собой судорожно сжались, и каждый мускул тела напрягся. Он перестал думать о прежних людях и о новых людях. Он ощущал только себя, Лока, который висит вверх тормашками над глубокой водой, вцепившись в спасительный сук.
Никогда еще Локу не доводилось бывать так близко к середине реки. Поверх была накинута тонкая чешуя, а под чешуей темные пятнышки всплывали к поверхности, непрестанно переворачиваясь, расходясь кругами или же опять погружаясь и исчезая в глубине. Там, внизу, были камни, которые отливали зеленью и мельтешили в воде. Хвостатые травы то заслоняли, то обнажали их. Ветерок улегся; кусты мерно клонились и выпрямлялись, как и хвостатые травы, так что сверкающая чешуя то близилась, то отодвигалась от лица. Он уже ничего больше не видел внутри головы. Даже страх стал приглушенным, как и муки голода. Руки и ноги неуклонно цеплялись за пучки веток, а зубы щерились в воде.
Хвостатые травы все укорачивались. Зеленые их хвостики сносило вниз по реке. А там темнота бесследно их проглатывала. Темнота обрела причудливые очертания, двигаясь медленно, будто во сне. Как и темные пятна, она тоже переворачивалась, но не без смысла. Она почти касалась корней хвостатых трав, пригибала их хвосты, переворачивалась, перекатывала хвосты в сторону Лока. Руки пошевеливались, а глаза поблескивали так же тускло, как камни. Они перекатывались вместе с телом, глядя то на поверхность, то в глубину, на невидимое отсюда дно, и в них не было ни малейшего признака жизни или смысла. Ком спутанных водорослей, проплывая мимо, задел лицо, и глаза даже не моргнули. Тело повернулось так же плавно и тяжеловесно, как текла сама река, и вот уже перед Локом оказалась спина, вставшая торчком вдоль хвостатых трав. Потом голова повернулась к нему все так же медленно, будто во сне, всплыла в воде, приблизилась к его лицу.
Лок всегда испытывал перед старухой благоговейный страх, хоть она и была его матерью. Слишком близко жила она к великой Оа, в сердце и в голове, чтоб мужчина мог глядеть на нее без трепета. Она знала так много, она жила на свете так долго, ощущала многое такое, о чем он мог лишь смутно догадываться, словом, она была женщина. Хотя она охватывала их всех своим пониманием и сочувствием, порой отчужденная невозмутимость ощущалась в ее поступках, внушая ему покорность и изумление. Поэтому-то они ее любили и боялись, отнюдь не страшась, и всегда чувствовали неодолимую потребность потупить перед нею глаза. Но теперь Лок глядел ей прямо в лицо, пристально, глаза в глаза. Она не обращала ни малейшего внимания на свое израненное тело, рот ее был разинут, язык вывалился, а темные пятна, медленно кружась, всплывали и наплывали, будто это были всего только впадины в камне. Глаза ее скользнули по кустам, по лицу Лока, глянули сквозь него, дрогнули и исчезли.
Шесть
Ноги Лока уже не цеплялись за ветки кустов. Они соскользнули книзу, и теперь он висел на руках, по грудь в воде. Он подобрал колени, и шерсть на нем ощетинилась. Он не в силах был даже кричать. Ужас его перед водой был только внутренней подоплекой. Он круто поворотился, сгреб в обе горсти еще веток и, барахтаясь в воде, побрел напролом через кустарник и реку к берегу. Там он остановился, спиной к воде, и задрожал такой же дрожью, как Мал перед смертью. Зубы его ощерились, руки были воздеты и напряжены, будто он все еще висел над водой. Он поднял глаза, а голова его поворачивалась из стороны в сторону. Позади опять раздались знакомые уже звуки-смехи. Мало-помалу они отвлекли внимание Лока, хотя напряженность всех мышц тела и оскал зубов остались. Звуков-смехов было теперь такое множество, будто новые люди и впрямь все посходили с ума, и один из этих звуков раздавался громче остальных, это был голос мужчины, и он кричал. Остальные голоса умолкли, а мужчина все продолжал кричать. Какая-то женщина засмеялась пронзительным и истошным смехом. Потом наступило молчание.
Солнце окропляло подлесок и влажную бурую землю огненными искрами. Время от времени легкий ветерок тянул над рекой, пошевеливая молодую, яркую листву, так что искры просеивались насквозь и пересыпались. Среди скал пронзительно взлаяла лисица. Чета лесных голубей протяжно ворковала меж собою о том, что пора уже вить гнездо.
Медленно, очень медленно голова и руки Лока обмякли. Теперь он уже не щерил зубы. Он шагнул вперед и повернулся. Потом побежал вдоль реки, не слишком быстро, но по мере возможности держась поближе к воде. Он пристально вглядывался в кустарник, потом перешел с бега на шаг и наконец остановился. Взгляд его затуманился, и он опять ощерил зубы. Он стоял, опершись одной рукой о кривую ветку бука, и глядел в пустоту. Он осмотрел ветку, ухватив ее обеими руками. Потом стал ее раскачивать все быстрей, быстрей. Широкий веер побегов на ее конце со свистом витал над кустами. А Лок метался из стороны в сторону, едва успевая переводить дух, и пот катился с его туловища, промеж ног, смешиваясь с речной водою. Потом он отпустил ветку, горестно всхлипывая, и опять стоял недвижимо, причем руки его были согнуты, голова понурена, зубы стиснуты, будто каждый фибр палил его тело изнутри. А чета голубей ворковала да ворковала, и солнечные пятна окропляли его тело с головы до ног.
Он отступил от бука назад, туда, где была тропа, сделал несколько неуверенных шагов, остановился, потом пустился бежать. Он вломился на прогалину, где стояло мертвое дерево и солнце озаряло пучок рыжих перьев. Он оглядел остров, увидал, что кусты шевелятся, а потом прут, вращаясь, перелетел реку и, просвистев мимо, исчез в лесной чаще. У Лока мелькнула смутная мысль, что кто-то хочет сделать ему подарок. Сам он охотно послал бы улыбку мужчине с белым, как кость, лицом, но не увидал никого, а на прогалине все звучали терзающие все нутро отголоски визга Лику. Он выдернул прут из ствола дерева и побежал опять. Он взобрался по склону горы и поднялся вплоть до уступа, где почуял запах другого и Лику; отсюда он пошел по запаху вспять по времени к отлогу. Он так спешил, налегая на костяшки пальцев, что, если б не стрела, которую он сжимал в левой руке, могло бы показаться, что он бежит на четвереньках. Потом он зажал прут в зубах поперек рта, растопырил руки и то бежал, то карабкался по склону. Когда же он очутился совсем близко от подъема на уступ, он мог взглянуть поверх скалы на остров. Там он увидал одного из мужчин с белым, как кость, лицом, который высунулся из кустов по грудь. Прежде, при свете дня, он никогда еще не видал новых людей так близко, и теперь лицо это выглядело как белесая отметина на крестце оленя. За спиной у нового мужчины, средь деревьев, валил дым, но дым этот был голубой и прозрачный. Лок очень смутно и очень много видел внутри головы – это было куда хуже, чем не видеть ничего вообще. Он вынул прут из зубов. Потом он сам не соображал, что именно крикнул:
– Я иду вместе с Фа!
Он пробежал через проход и очутился на уступе, но там никого не было, он сразу увидал, почувствовал это, потому что холодом веяло с отлога, где еще недавно горел огонь. Он быстро взошел вверх по земляному откосу и там остановился, заглядывая на отлог. Костер был разметан, и изо всех людей здесь оставался только Мал, лежащий под земляным холмиком. Но запахов и всяких признаков было великое множество. Вдруг он услыхал шум, выпрыгнул из круглого кострища, усеянного пеплом, и увидал Фа, которая спускалась по зубцам со скалы над отлогом. Она вся дрожала и крепко обняла его обеими руками. Они заговорили наперебой:
