Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов
Нас разделяло всего несколько футов. Взгляд ее на мгновение задержался на мне. Будто издалека донесся тихий смешок Клода.
– Ну, что же, моя дорогая? Ты разве не хочешь поздороваться с Ричардом?
И когда ее черные глаза скользнули в сторону, чтобы встретить взгляд Клода, в них случилась тонкая, но явственная перемена. В мерцающем янтарном отсвете камина они мгновенно потеплели – и принялись ласкать лицо моего брата с каким-то гипнотическим безмолвным обожанием. Только когда он наградил ее едва заметным кивком, Грация снова заметила мое присутствие. Я взял ее протянутую руку. Когда она заговорила, голос оказался грудной и с изумительными модуляциями, однако слова прозвучали неуверенно, словно у маленькой девочки, хорошо затвердившей урок.
– Я так давно ждала нашей встречи, Ричард…
Даже вспомнить не могу, что я пробормотал в ответ. В тот миг, когда эти теплые нежные пальчики коснулись моих, непривычное мальчишеское смущение комом встало у меня в горле. Некоторое время я не мог оторвать взгляда от красоты Грации Тейн, потом понял, что, кажется, уже неприлично долго держу ее за руку – и поспешно отпустил. Видимо, я покраснел. Осознав, что Клод пристально меня изучает, я посмотрел на него и успел заметить знакомый зловредный изгиб плотно сжатых губ. Вся прежняя извращенность была на месте; несмотря на новообретенные континентальные манеры, Клод Эшер не изменился ни на йоту.
Ужин, конечно, не задался. Я был слишком напуган. Это был необычный, неэгоистичный страх – страх не за себя; он свернулся у меня внутри холодными кольцами, пока я пытался сидеть, есть, разглядывать Грацию Тейн. Я видел, как снова и снова детское обожание смягчало и ее без того прелестные черты; стоило Клоду посмотреть в ее сторону, как они озарялись улыбкой. Это была нежная, благоговейная улыбка – и все же чем дольше я ее наблюдал, тем крепче убеждался, что передо мною маска, не вполне способная скрыть безмолвную невыразимую усталость, украдкой мелькавшую во взгляде в мгновенья душевной открытости. Я больше не боялся жены моего брата – теперь я боялся за нее. Меня преследовало чувство, что вкрадчивое зло, сопутствовавшее Клоду с самого рождения, уже тянет свои настойчивые, скользкие щупальца к этой девушке, намереваясь ее уничтожить, как всегда уничтожало все, чего только касалось. И внезапно я понял, что не дам этому случиться. Я не хочу, чтобы с Грацией произошло что-то плохое. Это была самая чудесная женщина на свете – такого просто нельзя допустить.
Когда Клод и Грация поднялись по широкой лестнице наверх и растворились во тьме коридора, я не сразу пошел спать. Вернувшись к остывшему камину, я налил себе виски из стоявшего на столике графина. Увы, он меня не согрел. Я был утомлен и растерян, но знал, что даже если лягу, уснуть все равно не смогу. Понятия не имею, сколько я просидел в кресле у пустого камина… счет стаканам я давно уже потерял. Ничто на свете больше не интересовало меня, кроме бледного, испуганного призрака, плававшего во тьме под закрытыми веками – хрупкой фигурки Грации Тейн. Тени выползли из углов и сомкнулись надо мной, а сквозь французские окна в комнату заструился влажный, холодный туман, будто ничто материальное уже не могло его остановить. Ужас взял меня за грудь, когда из глухой, желтоватой его пелены возникли две зыбкие фигуры. Лицо Грации было искажено ужасом, изгнавшим с него всю красоту. Губы ее шевельнулись, будто бы в крике, но ни звука с них не слетело. Медленно брела она сквозь лабиринты внешней тьмы, а за ней по пятам, хохоча угрюмым смехом, терзавшим ей слух, гналась распухшая, истекающая слизью тварь, которая была Клодом Эшером. Топот ног ритмично бил в уши, словно ритуальные барабаны какого-то племени демоноплокнников. Все ближе… все ближе…
Я, наверное, все еще спал. Холодный пот струился из подмышек по бокам; руки дрожали – глаза были открыты. Постепенно знакомая обстановка библиотеки проступила из мрака. Но адский пульс шаманских барабанов не прекратился! На одно кошмарное мгновение я усомнился в здравости своего рассудка. Онемевшие члены болезненно распрямлялись, нехотя возвращаясь под знамена разума. На нетвердых ногах я проковылял к порогу комнаты и, опершись для верности на дверной косяк, понял, что звуки эти не были плодом моего больного воображения. Увы, ритмичный бой, отдававшийся во тьме лестничного колодца, как какое-то чудовищное сердце, был самый что ни на есть настоящий.
Он шел из комнаты в восточном крыле. Пока непослушные ноги волокли меня вверх по нескончаемому склону лестницы, я уже безошибочно знал, куда направляюсь. С каждым шагом демонический барабан становился все громче, грохоча между каменных стен высокого, узкого коридора, что вел в восточное крыло. Губы мои пересохли; воздух хрипел в горле. Мгновение, показавшееся мне целой вечностью, я стоял, тупо уставясь на открытый замок, висевший в засовной петле на той проклятой резной двери. Ручка показалась адски-холодной моей неуклюжей ладони. Створка бесшумно распахнулась внутрь.
Языческая вакханалия барабана громом ударила мне в уши. Мой брат сидел, скрестив ноги, на полу, спиной к двери, утонув в складках багрового плаща. Это его бескровные руки отбивали гипнотическую пляску проклятых по лоснящейся коже причудливо разукрашенного дикарского тамтама. В древней ритуальной жаровне, стоявшей между ним и Грацией, тлело бело-синее пламя – единственный источник света в комнате. С каждым набухшим, тяжелым ударом барабана язык огня, шипя, вспыхивал нечестивым сияньем. И в этом зловещем пульсирующем свете я не мог оторвать глаз от случившейся с Клодовой невестой перемены.
Бледная маска, плавающая в каком-то фосфоресцирующем нимбе, больше не принадлежала Грации Тейн. Нежный овал стал угловатым; сухая серая кожа натянулась на выступивших скулах. Глаза, такие большие и невинные, провалились в затененные впадины черепа и сверкали до неприятного ярко и лукаво. Рот превратился в узкую, бескровную щель, горько изогнутую по углам. Это лицо оскверняло девичью прелесть ее облаченного в ночную сорочку тела. И прямо у меня на глазах эта жуткая перемена усугублялась: с каждым ударом тамтама тонкое, мудрое зло проступало в этих изможденных глазах.
Постепенно, почти недоступно для восприятия, порочное, чувственное биенье сделалось тише. Я все так же стоял, остолбенев от ужаса, в проеме двери. Над негромким рокотом тамтама поднялся тонкий безбожный вой, более животный, чем человеческий. Чуждые гласные рвались с уст Клода Эшера, распускаясь, подобно ядовитым тропическим цветам. Нечестивые звуки заклинания плыли, извиваясь, сквозь застоявшийся воздух, как струи гноя, выпущенного из вскрытого абсцесса.
Лицо, еще недавно принадлежавшее Грации, напряглось. Едкая, до ужаса знакомая улыбка исказила губы, а юное, гибкое тело медленно, будто змея, повинующаяся месмерическому пенью дудки факира, закачалось в такт богохульной мелодии заклинания. Затем неистовый визгливый голос вдруг вознесся до крика, и странно акцентированные, но все-таки узнаваемые слова затрепетали в зловонном сумраке комнаты:
– Изыди, воля, что слабее моей! Изыди и дай место мне! Грация Тейн извергнута прочь, и плоть сия принадлежит мне! Этими глазами да узрю; этими пальцами да коснусь! Этими устами скажу! Скажу! Скажу!
Гневный приказ холодным стоном отозвался в барабане. Пламя в жаровне вскинулось высоко, и, глядя, в его бело-синие пучины, Грация Тейн вдруг затихла. Одни только белые губы двигались на лишенной всякого выражения маске лица. И изошел из них голос, спокойный и шипящий, мужской, с тенью немецкого акцента…
– Это тело – мое. Ибо плоть сия есть дом для духа моего. Клод Эшер. Я – Клод Эшер. Я…
– Грация! – Ее имя вырвалось мучительным воплем из моего пересохшего горла.
– Клод… – удивленно прошептали ее уста.
Неприятная костлявость, нездоровые тени пропали, краска вернулась на щеки, а с нею и нежность черт. Взгляд медленно скользил с Клода на меня, в нем плескалось испуганное удивление ребенка, вдруг проснувшегося в незнакомом и странном месте.
