Висенте Бласко-Ибаньес - Винный склад
Сальватьерра почувствовалъ, что у него текутъ изъ глазъ слезы. Всѣ его друзъя, всѣ воспоминанія его прошлаго исчезали, разрушенные смертью или несчастіемъ. Онъ оставался одинъ среди народа, котораго намѣревался освободить и который уже не зналъ его. Молодое поколѣніе смотрѣло иа него, какъ на безумца, внушавшаго нѣкоторый интересъ своимъ аскетизмомъ, но они не понимали его словъ.
Нѣсколько дней послѣ отъѣзда этихъ своихъ друзей, онъ покинулъ свое убѣжище въ Кадиксѣ, чтобы оттравиться въ Хересъ. Его звалъ умирающій, одинъ изъ товарищей хорошихъ его временъ.
Сеньоръ Матаркадильосъ, хозяинъ маленькаго постоялаго дворика донъ-Грахо, былъ при смерти. Семья его умоляла революціонера пріѣхать, такъ какъ присутствіе его было послѣднимъ лучомъ радости для умирающаго. «Теперь онъ уже приговоренъ», писали его сыновья донъ-Фернанду. И онъ поѣхалъ въ Хересъ и отправился пѣшкомъ по дорогѣ въ Матансуелу, по той самой дорогѣ, которую онъ прошелъ ночью, но въ обратную сторону, идя за трупомъ цыганки.
Когда онъ добрался до постоялаго двора, ему сообщили, что его другъ умеръ нѣсколько часовъ передъ тѣмъ.
Это былъ воскресный вечеръ.
Въ единсутвенной комнатѣ хижины, на бѣдно убраной кровати лежалъ трупъ, безъ иного общества, кромѣ мухъ, жужжавшхъ надь его почти фіолетовымъ лмцомъ.
Вдова и дѣти, неся съ покорностью давно ожидаемое ими несчастіе, наливали стаканы виномъ, и служили своимъ покупателямъ, сидѣвшимъ въ непосредственной близости постоялаго дворика.
Поденщики Матансуэлы пили здѣсь, составивъ большой кружокъ.
Донъ-Фернандо, стоя у дверей хижины, созерцалъ обширную равнину, гдѣ не видно было ни одного человѣка, ни одной коровы, въ монотонномъ уединеніи воскреснаго дня.
Онъ чувствовалъ себя одинокимъ, вполнѣ одинокимъ. Только что онъ лишился послѣдняго изъ товарищей революціонной юности. Изъ всѣхъ совершившихъ походъ въ шоры и шедшихъ навстрѣчу смерти или тюрьмѣ ради романтизма революціи, никого не оставалось подлѣ него. Одни бѣжали въ отчаяніи за море, подшпориваемые нищетой; другіе – гнили въ землѣ, не имѣвъ утѣшенія видѣть, что справедливость и равенство царятъ надъ людьми.
Сколько безполезныхъ усилій! Столько тщетныхъ жертвъ! И наслѣдство столькихъ трудовъ, казалось, теряется навсегда! Новыя поколѣнія отворачиваются отъ старыхъ, не хотятъ принять изъ ихъ утомленныхъ и слабыхъ рукъ бремя ненависти и надеждъ.
Сальватьерра съ грустью смотрѣлъ на толпу работниковъ. Они или не знали его, или дѣлали видъ, что не знаютъ. Ни одинъ взглядъ не былъ устремленъ на него.
Говорили они о великой трагедіи, все еще, казалось, державшей подъ своимъ гнетомъ рабочій народъ въ Хересѣ, о казни пяти поденщиковъ за ночное вторженіе въ городъ, но говорили они спокойно, безъ страсти, безъ ненависти, точно это была казнь знаменитыхъ разбойниковъ, окруженныхъ ореоломъ народной славы.
Они выказывали нѣкоторую горячность лишь разсуждая о мужествѣ, съ которымъ они умерли, о томъ, какъ они входили на эшафотъ. Хуанъ и де-Требухена шли на смертную казнь какъ люди не способные чувствовать страхъ, не бахвалясь этимъ. Два другіе убійцы умерли какъ животные. А воспоминаніе о бѣдномъ Маэстрико почти вызывало у нихъ смѣхъ съ его дрожью смертельной тоски и его криками «да здравствуетъ революція», чтобы внушить себѣ мужество и сдержать нервность свою.
О власть имущихъ, о тѣхъ, которые присудили ихъ къ несправедливой и неслыханной смертной казни, о тѣхъ; которые, быть можетъ, подготовили этотъ взрывъ для оправданія репрессій, ни единаго слова. Низкій страхъ, намѣреніе не думать, отражалочь въ глазахъ всѣхъ. Они молчали и продолжали пить.
Одивъ изъ нихъ подошелъ къ Сальватьеррѣ. Это былъ Сарандилья, еще болѣе ослѣпшій. Онъ не узналъ революціонера, пока хозяева дворика не сказали ему, что онъ тутъ.
Съ больши интересомъ разспрашивалъ о Рафаэлѣ. Ахъ, донъ-Фернандо, какъ все измѣнилось въ Матансуэлѣ послѣ отьѣзда Рафаэля. Теперь мыза принадлежала дону-Пабло Дюпону и имъ былъ новый надсмотрщикъ, чедовѣкъ суровый и жестокій, мучающій и его и всѣхъ поденщиковъ.
Но поденщики – вотъ они тутъ болѣе довольны, чѣмъ прежде, въ хорошихъ отношеніяхъ съ новымъ хозяиномъ, и стыдятся, точно краснѣющія дѣвушки, подойти къ человѣку, ненавистному богатымъ. Они узнали Сальватьерру, но тѣмъ не менѣе, притворяются, что никогда не видѣли его. Они боятся скомпрометироватбся.
Это уже новое сословіе работаиковъ, на которыхъ Сарандилья смотрѣлъ съ удивленіемъ. Они въ восторгѣ отъ увеличенія поденной платы.
Получали они по два реала въ день, а теперь два съ половиной, и приписываютъ это увеличеніе платы своей покорности и подчиненію. По хорошему вы выиграете больше, чѣмъ по дурному, сказали им, и они повторяютъ эти слова, глядя съ презрѣніемъ на мятѣжныхъ агитаторовъ, пытающихся побудить ихъ къ возстанію. Будучи послушными и покорными, быть можетъ, со временемъ, они получатъ и по три реала въ день. Истинное счастіе!
На мызу Матансуэлу они смотрѣли чуть ли не какъ на рай. Сострадательный Дюпонъ оказывалъ неслыханное великодушіе. Онъ заботился о томъ, чгобы поденщики ходили къ обѣднѣ по воскресеньямъ и каждый мѣсяцъ посылалъ ихъ къ причастію.
Дюпонъ былъ современный христіанинъ, какъ онъ говорилъ. Всѣ дороги казались ему хорошими для завоеванія душъ.
И поденщики, по словамъ Сарандильи, молились и пили подносимые имъ хозяиномъ за хожденіе къ обѣднѣ стаканы вина, маленько насмѣхаясь надъ нимъ и называя его «двоюроднымъ братомъ».
Долгое, пребываніе Сарандильи рядомъ съ Сальватьеррой, и любопытство, внушаемое этимъ послѣднимъ, побѣдили, наконецъ, удаленіе отъ него поденщиковъ. Нѣкоторые подошли въ нему, и мало-по-малу около революціонера собрался кружокъ.
Одинъ изъ стариковъ заговорилъ съ нимъ насмѣшливымъ тономъ. Если донъ-Фернандо ходитъ по селамъ, чтобы разжигать, какъ въ былыя времена, онъ теряетъ лишь время, народъ ожегся: онъ теперь словно кошка въ пословицѣ, обваренная кипяткомъ. И не потому, чтобы поденщикамъ жилось бы хорошо. Живется-то не лучше, чѣмъ бѣднякамъ, казненнымъ въ Хересѣ. Мы старики, – продолжалъ этотъ деревенскій философъ, – еще остаемся вѣрнѣе вашей милости и другимъ вашимъ современникамъ. Знаемъ, что они не разбогатѣли проповѣдями своими, какъ многіе другіе; знаемъ, что они пострадали и много вынесли. Но посмотрите, милость ваша, на этихъ парней.
И онъ указалъ на тѣхъ, которые остались сидѣть, не приблизились въ Сальватьеррѣ; всѣ молодые.
Время отъ времени они посматривали на революціокра дерзкими глазами. «Обманщикъ, какъ и всѣ тѣ, кто стараются втереться въ среду работкиковъ. Послѣдователи его ученія гніють на кладбищахъ, а онъ вотъ тутъ… Поменьше проповѣдей и побольше хлѣба… Они умнѣе и видѣли достаточно, чтобы кой-чему научиться и стоять на стороне тѣхъ, кто даетъ. Подлинный другъ бѣдныхъ хозяинъ съ его поденной платой, и если онъ сверхъ того даетъ еще вино, тѣмъ лучше. Кромѣ того, какое дѣло до судьбы рабочихъ этому дядѣ, который одѣвается точно сеньоръ, хотя онъ и въ потертомъ платьѣ, словно нищій, и не имѣетъ мозолей на рукахъ? Онъ желаетъ лишь жить за ихъ счетъ, обманщикъ какъ столько другихъ.
Сальватьерра угадывалъ эти мысли въ враждебныхъ ихъ глазахъ.
Голосъ стараго крестьянина продолжалъ преслѣдовать его своей угрюмой философіей.
Зачѣмъ ваша милость такъ сильно волнуется изъ-за судьбы бѣдныхъ, донъ-Фернандо? Оставьте ихъ: если они довольны, пусть и милость ваша будетъ довольна. Притомъ, мы всѣ теперь проучены. У насъ нѣтъ силъ бороться съ власть имущими. Вы, милость ваша, который такъ много знаете, попытайтесь склонить на свою сторону жандармерію, внушите ей свои взгляды, и когда вы явитесь во главѣ ихъ, будьте спокойны, всѣ мы примкнемъ къ вамъ.
Старикъ налилъ вина въ стаканъ и подалъ его Сальватьеррѣ.
– Пейте, милость ваша, и не тревожьтесь, устраивая то, чего нельзя устроить. На свѣтѣ лишь это истина. Друзьи – предатели; семья… она хороша лишь на то, чтобы свести ее съ картофелемъ. Всѣ эти революціи и раздѣлъ земля – ложь, одни лишь слова, для обмана глупцовъ. Вотъ единственная истина – вино! Глотокъ за глоткомъ оно даетъ намъ развлеченіе и веселить до самой смерти. Пейте, донъ-Фернандо; я предлагаю вамъ этотъ стаканъ вина потому, что онъ нашъ, заработанъ нами. Цѣна ему дешевая: стоитъ всего лишь одну обѣдню.
Сальватьерра, всегда такой безпристрастный на видъ, задрожалъ отъ гнѣвнаго порыва. Онъ чувствовалъ желаніе оттолкнуть стаканъ, разбить его въ дребезги, и проклясть золотистое питье, демона алкоголя, простиравшаго янтарныя свои крылья надъ этой одурѣвшей толпой, подчиняя себѣ ея волю, надѣвая на нее ярмо преступленія, безумія, трусости. Они, возделывая землю въ потѣ лица, проводя по ней борозды, оставляя въ ея нѣдрахъ свое здоровье и силу, производили эту золотую жидкость, и власть имущіе пользовались ею, чтобы напоить ихъ и удерживать, словно заколдованныхъ въ обманчивомъ веселье.
