Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина
— Право не знаю. Надо спросить у княжны, гдѣ имъ угодно, а на всякій случай приготовить и тутъ и тамъ. Вѣдь она ѣдитъ съ большимъ семействомъ. Генералъ писалъ, что съ попечителемъ своимъ, дядюшкой, у котораго жена и дѣти. Всѣмъ надо мѣсто.
— Я такъ разсудила: дядюшку и тетушку подлѣ княжны въ большомъ домѣ, а другихъ, молодыхъ господъ, по флигелямъ размѣстить можно.
— Конечно, конечно. Я полагаю если княжна выѣдутъ изъ Москвы часовъ въ девять, то они сюда прибудутъ никакъ не позднѣе двѣнадцати часовъ. Надо собирать всю дворню и встрѣтить княжну на крыльцѣ. Я поднесу хлѣбъ-соль.
— Какъ знаете, сказала Уліана и пошла въ домъ. Солнце вошло и ярко сіяло; она отворила всѣ окна и лучи его проникли и заиграли на полинявшихъ тканяхъ гардинъ и на стѣнахъ потемнѣвшихъ отъ времени. Мода, ея выдумки и затѣи не коснулись Спасскаго и стѣны гостиной были расписаны al fresco какимъ-то домашнимъ живописцемъ. Бесѣдки, ручьи, статуи и деревья, листы которыхъ по величинѣ равнялись здоровому кулаку, были нарисованы на стѣнахъ гостиной и залы; несмотря на уродливость деревьевъ, эти роскошный стѣны отличались оригинальностiю. Общій видъ комнатъ, хотя обивка мебели полиняла и обветшала, производилъ пріятное впечатлѣніе; его тоны были мягки, ничто не дразнило глазъ. Эту прелесть завялости, старомодности, потухшихъ колеровъ, пришедшихъ въ гармонію, эту окраску, которую налагаетъ одно только время, могли оцѣнить и понять чутьемъ натуры артистическія или лица знакомыя съ искусствомъ, свѣдующіе любители. Арсеній посмотрѣлъ еще разъ на всѣ гостиныя, отчаянно махнулъ рукой и пробормоталъ:
— Все одна ветошь, но что же теперь подѣлаешь? Не велѣли трогать, только крышу приказали починить — ну починили и денегъ что потратили. Отъ опекуна поставленный пришлый управляющій княжескихъ денегъ не жалѣетъ. Ему что? Лишь бы свой карманъ набить!
Въ эту минуту явились два офиціанта присланные изъ Москвы, оба франты, жители столицы, высокомѣрные блюстители порядка и службы въ знатныхъ домахъ, глубоко презирающіе домашнюю прислугу и старыхъ слугъ. Одинъ лакей высокаго роста, плечистый, силачъ, въ ливреѣ; другой дворецкой въ модномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, отмѣнной важности, высоко закидывающій и носъ и голову и для пущаго величія говорящій тихо и въ носъ скороговоркой.
Онъ распоряжался накрытіемъ стола, но самъ ни къ чему не притрогивался; два молодые, не совсѣмъ ловкіе слуги накрывали столъ.
— Мнѣ надо вазы, сказалъ онъ важно.
Одинъ изъ слугъ побѣжалъ и пришелъ съ экономкой Ульяной.
— Чего вы спрашиваете, сказала она.
— Вазъ, мнѣ надо вазъ.
— Какихъ вазъ?
— Я не знаю какія у васъ есть: саксонскія, севрскія или серебряныя?
— Я право всѣхъ этихъ названій не знаю.
Дворецкой поглядѣлъ на Ульяну съ презрѣніемъ.
— Однако мнѣ необходимы вазы, повторилъ онъ настойчиво.
— Поищите ихъ сами, я вамъ отопру шкафы.
И оба они хотѣли выйти, какъ внизу послышался шумъ. Ульяна остановилась и прислушалась.
– Ҍдутъ! Ҍдутъ! сказала она съ волненіемъ и бросилась внизъ. Дворецкій хотѣлъ удержать ее, но она почти оттолкнула его и поспѣшно сошла.
Действительно къ подъѣзду мчалась по гладкой убитой дорогѣ четверомѣстная карета запряженная четверней добрыхъ лошадей. Изъ нея вышелъ старичокъ Долинскій и помогъ выйти Анютѣ. Она взяла его за руку и ступила на крыльцо. Сердце ея билось какъ птичка въ клѣткѣ и замирало какъ предъ смертельною опасностью. Увидѣвъ направо и налѣво толпу стариковъ и старухъ, а позади ихъ молодыхъ и дѣтей, Анюта смутилась, но въ ту же минуту овладѣла собою и пріостановилась. Арееній поднесъ ей хлѣбъ-соль съ низкими поклонами; она приняла, поблагодарила, обратилась къ стоящимъ и сказала голосомъ не твердымъ и смущеннымъ:
— Благодарю за встрѣчу. Я надѣюсь скоро познакомиться со всѣми вами, а теперь дядюшка усталь съ дороги и ему надо отдохнуть. Черезъ два дня мое рожденіе. Послѣ обѣдни прошу всѣхъ прійти ко мнѣ и у меня угоститься чаемъ и завтракомъ.
Она поклонилась и подъ руку съ дядей пошла на верхъ. За ней шла Маша и ея братья и сестры.
— Молодецъ Анюта, тихо сказалъ Ваня Митѣ, — не ударитъ лицомъ въ грязь.
Митя шелъ сумрачный и ничего не отвѣчалъ Ванѣ. Его дурное расположеніе духа не пропадало. Онъ объявилъ уже Машѣ, что ѣдетъ въ Спасское противъ воли.
Позавтракали, къ изумленію дворецкаго, слишкомъ шумно и весело, потому что одна Лиза могла нашумѣть и наболтать за десять человѣкъ и не упустила этого случая. Когда встали изъ-за стола, Анюта подошла къ дядѣ, поцѣловала его и Машу, дѣти всѣ поцѣловали ее, Митя пожаль ей руку вмѣсто братскаго поцѣлуя.
— Я бы желала, чтобы мнѣ показали приготовленныя намъ комнаты, сказала Анюта. — Кто здѣсь домоправительница? Позовите ее.
Вошла Ульана.
Анюта просила ее показать комнаты.
— Мы не знали, какія комнаты вамъ угодно взять для себя, сказала она. — Есть два отдѣленія, одно, въ которомъ жили молодые господа, другое, гдѣ жилъ старый князь. Его комнаты на югъ…
— Стало-быть ихъ дядюшкѣ. Не правда ли? Вамъ на югъ будетъ удобнѣе. Домъ немного сыроватъ. Угодно вамъ взять комнаты на югъ, спросила Анюта.
— Мнѣ все равно, сказалъ Долинскій. — Какъ ты хочешь.
— Гдѣ вамъ будетъ покойнѣе. Маша знаетъ гдѣ вамъ лучше. Ульана Филатьевна, покажите тетушкѣ и мнѣ комнаты моего прадѣда.
И она взяла Машу за руку и пошла съ ней. Это были высокія комнаты на югъ, съ балкономъ и маркизами отъ солнца. Маша нашла ихъ удобными для себя и мужа. Затѣмъ Ульана повела Анюту въ ея комнаты чрезъ круглую гостиную.
— Прелестная комната, сказала Анюта, осматривая ее и любуясь старою мебелью. Буду сидѣть тутъ утромъ; нельзя ли мнѣ поставить здѣсь письменный столь.
— Гдѣ прикажите, сейчасъ, сказала съ услужливою вѣжливостію Ульана и прибавила:
— Вы, ваше сіятельство, точно угадали, что гостиная эта была любимою комнатой вышей матушки.
— Вы ошибаетесь, моя мать никогда здѣсь не была. Она вышла замужъ и скончалась на Кавказѣ.
— Виновата, виновата, матушка, ваше сіятельство, — все спутала, но ваши родные всѣ одни за другими скончались такъ рано, въ такіе молодые годы, что я путаю. Стало-быть не матушка ваша, а бабушка, вотъ здѣсь-то сиживала и въ этой самой комнатѣ онѣ и слово дали и были помолвлены за гусарскаго офицера Богуславова и здѣсь съ женихомъ у самаго окна этого сиживали. Я ихъ тутъ часто видала. Онѣ меня очень жаловали, любили.
— Какъ? вы помните мою бабушку — но какже это?
— Извольте сами счесть. Я ихъ немного помоложе. Вашей бабушкѣ, княжнѣ нашей любимой было семнадцать лѣтъ, когда ее помолвили; черезъ годъ послѣ свадьбы имъ Богъ даль сынка, вашего батюшку, и она съ нимъ сюда къ старому князю гостить пріѣзжала. И ужь какъ радовался старый князь на этого своего перваго внука. Княжну нашу, хотя она была и замужемъ и сына имѣла, у насъ все звали княжной, старый князь помѣстилъ ихъ вотъ тутъ и она прожила здѣсь мѣсяца три… Послѣ того ужь мы ее и не видали. Черезъ два года она скончалась и пошли тогда бѣды за бѣдами. Молодой князь, братецъ вашей бабушки, убитъ былъ на войнѣ и остался старый князь бездѣтенъ, одинъ одинешенекъ, съ дитятей внукомъ, сыномъ своего сына. Вы, княжна, знаете, что и онъ волею Божіею былъ взятъ у князя, и вотъ вы вошли во владѣніе вотчинами и домами вашего прадѣда!.. Можетъ оно и къ лучшему.
— Почему же къ лучшему, спросила Анюта не совсѣмъ благосклонно усматривая какую-то грубую лесть въ словахъ старушки, которая ей сначала понравилась.
— А потому, ваше сіятельство, что ваши дѣды и родители жили все въ Питерѣ и совсѣмъ забросили свои родовыя помѣстья и свое гнѣздо Спасское. Прадѣдъ вашъ любилъ его по старой памяти. Его старушка мать, говаривал онъ, тутъ жила, тутъ его воспитала — и онъ все сюда, нѣтъ, нѣтъ, да и навѣдается. А его сынъ ужь не то. Ему все Питеръ, а здѣсь не по вкусу было. И того нѣтъ, и этого нѣтъ — словомъ, не любили они Спасскаго, а ужь ихъ сынъ и вовсе здѣсь не былъ ни разу, ни единаго разу. А ужь чего хуже жить безъ хозяина, безъ его разума, безъ его глазу. Еслибы князенька молодой остался въ живыхъ, не видать бы намъ его, да можетъ-быть, мы дожили бы и до другой бѣды.
— До какой же? сказала Анюта, которая слушая старуху задумчиво опустилась на кресло у окна и глядѣла въ пышный садъ, разстилавшійся предъ ея глазами и сходившій къ рѣкѣ.
— А до продажи. Продали бы Спасское.
— Какъ это возможно, воскликнула Анюта съ ужасомъ.
— А почему же нѣтъ? Развѣ князья Владимировы не продали Покровскаго? А господа Сухоруковы не продали Кузьминова, а господа… да что и считать, ваше сіятельство, не перечтешь ихъ — а купили ихъ откупщики, разночинцы всякіе, да все перевели, перестроили, переиначили и подобія не осталось въ этихъ барскихъ хоромахъ того что было. Мы всѣ боялись, что по смерти стараго князя молодой внукъ его продастъ Спасское. Да и что ему Спасское? Онъ его не видалъ, не зналъ, выросъ на дачахъ, да на заграницахъ — что ему родовая вотчина? Деньги-то лучше — промотать ихъ весело.
